Вадим
Скучал на выдаче; тома классиков-основоположников, косно пестрея обложками, тянулись к потолку, никто бы не поверил, что через несколько лет будут выбрасывать массивные эти, в момент ставшие ненужными собрания сочинений; скучал, когда дверь отворилась и замзаведующей, введя парня, сказала:
– Саша, у нас новый молодой человек, покажи ему, где почту берут.
Пошли.
Худ, заострён, крупные, хитроватые глаза.
– Саша.
– Вадим.
– Да, тут почта, возле вахты приносят, надо в читальный зал перекинуть.
– Ага… Я ж в нём и работаю.
Пакет, коричневый и скучный, шуршащий в руках.
– Девчонкам отдай, разберут.
Вадик устроился в читальный зал. Обычная, в общем, схема – молодой человек или девушка, не поступив на дневной, шли на вечерний, на год-два устраиваясь работать в подразделения института: кафедры, библиотека – в ней образовывалась молодёжная компания…
Жизнь в финале СССР ещё не давала многообразия вариантов; только Саша никуда не стремился поступать, сам не зная, что собирается делать.
Писать.
С детства манило, с детского сада сочинял.
С Вадиком – противоположны, по сути, но сошлись внезапно, идут к Саше, курят, говорят:
– Ты, Львович, совсем не собираешься нигде учиться?
– Не-а.
– Как так?
– А, я не знаю. Вообще не уверен, что долго проживу.
– Перестань. Всё начинается только. Я сюда пробовал, не прошёл, возможно, на юридический надо.
Мама Сашина встречает.
Она щедра: живут вдвоём с сыном, она всегда выставит на стол то, что есть.
– Вадик, ты ешь сациви?
– Я, Оль Алексевна, всеядный.
Он станет потом и с мамой Сашиной общаться – Вадим, за двадцать с небольшим успевший отслужить, отучиться в кулинарном, поработать в ресторане, он будет ей повествовать о бурях своих многих, о любовных переживаниях, хотя побед явно больше.
– Что ты робеешь, Сань? – спрашивал, и глаза у него маслились, сам про себя шутил: – Хороший кот сытым не бывает. Это ж легко! Несколько фраз, флирт, кафе, потом… главное, чтобы квартира была, но мама ж тебе мешать не будет.
Но Саша робел.
Влюблённый в коллегу, не знал, как подойти к ней, опытной, мол, не смотрит, она смотрела, но ждала его первого жеста.
А Вадим бурно врывался в сладость жизни, в компании библиотечной оказался легко, потом – странно как-то всё закрутилось с Наташкой…
Крупная, медлительная, интересная, когда-то работала здесь же, в библиотеке вуза, потом уволилась, в ЗАГС ушла.
У неё был роман с Димкой, сюда же на работу ходившим, роман – с продолжением, но Димка в армии.
У Наташки – своя квартира: тесная и уютная, однокомнатная, и можно сидеть у неё долго-долго, вроде юность тянется, хотя за двадцать людям уже.
– Во, сейчас рисовать будем! – возглашает Вадим. – Натаха, есть бумага?
– Найду!
Плавно встаёт с кресла, явно неохотно меняя удобную позу на движение, открывает секретер, вытаскивает листы.
Вадим неплохо рисует.
Наташка уходит на кухню, заваривает чай, возвращается с чашками и вафельным тортом на подносе.
К люстре добавляется нежно-шёлковый свет торшера.
На бумаге мерно возникает точная острая штриховка: квартира Наташки проявляется.
– А где же мы? – спрашивает, тряхнув пепельными волосами.
– На другом.
Он продолжает покрывать бумагу штрихами и загогулинами.
Курчавятся графитные завитки.
Вечереет.
Сильно вечереет – в театре заоконного бытия занавес опускается постепенно.
– Пора, что ль? – спрашивает Саша.
– Я вас не гоню, – замедленно-таинственно отвечает хозяйка.
…было раз так поздно, что неслись на трамвай, думая – он последний.
Мелькала трава, казалось, бегущая за ними, и волны разного света то принимали, то отпускали их.
– Фу, успели!
Трамвай, покачиваясь, почти пустой, тронулся…
…мы – рыбы, внутри двигающего на колёсах аквариума.
– Что у тебя с Натахой – не получается?
– Представляешь! – засмеялся Вадим.
– У тебя?
– Я не всемогущ.
…зима плыла, вытащил Сашу в дали дальние, не вспомнить куда, в лес, на шашлычок, с приятелем своим, Максом-юристом.
Ветки собирали, курицу, замаринованную по-особому, жарили на оранжево пламенеющем костре, и сквозная белизна слоилась между стволов.
Сухое пили из горлышка, хлеб, кроша, ломали.
– Не думай, Вадим, – говорил Образцов: курчавый и худой, складный, очевидный кобель.
Как и Вадим.
Кобель первой гильдии, как шутит Сашина тётка.
– Не думай, юридический – это всегда в кассу. Тем более, в стране не пойми что делается…
– Я и не думаю. Решил уже.
Снежок падал, медленно вычерчивая иероглифы среди ветвей.
Дальше, небось, о бабах говорили.
…словно расцветали незримые подружки, мелькая между стволов: это Сашины фантазии, конечно, ребята же практичны.
Всё так.
Всё не так.
Вадим с Шереметьевым, колоритным, как его фамилия, затеял фирму – «Экспресс-бутерброд»: торговать на вокзалах.
Шереметьев встречается со Светкой, в которую влюблён Саша, какая работает в библиотеке, где работала Наташа, с какой дружили.
Вы не запутались?
Я – вполне: лабиринт былого столь многоколенчат.
Стоят в курилке втроём, Шереметьев, Саша, Вадик, дым свивается и развивается: змеи не жалят.
– Всё, Вадим, решено: «Экспресс-бутерброд» название. Я ещё одноклассника подтяну.
– Львович, – обращается к Саше Вадим, – не обижайся, тебе не предлагаем. Ты друг прекрасный, а в деловом плане…
…конечно, я же пишу вовсю, альтернативная реальность густо вбирает корни и кроны моего бытия.
Курилка на лестнице противна: из вертикальных окон виден двор, унылый, как всякий двор учреждения.
Как жизнь.
Тогда у них не получилось ничего.
В начале девяностых Шереметьев развернулся по торговой части, Вадик учился на юридическом, подрабатывая, где и чем мог.
У Саши появлялся часто, и часто – с бутылкой.
Что делать?
Русский нрав: дерущий изнутри, как добрый хрен.
Только он злой.
Мама всегда выставляла закуску, и она была разнообразна: пупырчато глядели солёные огурцы, куриный рулет истекал соком, рулончики из мяса, в каждом из которых таилась черносливина, разворачивать было занятно.
Мама работала в Торгово-Промышленной палате – и с едой у них, рано похоронивших отца, всегда хорошо было.
…когда умер в реанимации пятидесятидвухлетний отец, Саша был один: мама отдыхала в Прибалтике; он не знал, что делать.
В числе других позвонил Вадику, тот – ещё в библиотеке работали, но Саша был в отпуске, – пришёл быстро.
Вместе на почту двинулись, отправить телеграмму бабушке; закипела потом суета, Вадим, не знавший Сашиного папу, словно отвалился на задний план бытия.
Когда кооперативы пошли, спрашивал:
– Давай, Львович, в строительный тебя устрою.
– Ошалел? Я же не умею ничего.
– Ерунда. Там подучат. Денег ломанёшь. Все Светки твои будут!
Ездили, надо же.
Не вспомнишь окраинный район.
Громоздились дощатые строения, внутри которых злобно визжали циркулярки, страдая от людских надоб; кто-то что-то рубал, стружка летела, пахло опилками.
Дороги были разъезжены, в грязи – отпечатки шин, как надписи на чужих языках.
Чахлые деревья.
На обратном пути купили бутылку шампанского, пошли к Саше.
– Ну, не вышло ничего. Отсутствие результата – тоже результат, – сказал Вадим.
– Слушай, ты боишься смерти? – спросил Саша.
Шли уже по двору его.
Фонари – шаровые узлы перспективы – серебрили асфальт.
– Смерти? Что о ней думать. Сперва прожить надо.
Смерть.
Багровая жуть затягивает меня, шевеля щупальцами.
Где я буду, когда меня не будет?
Жуть, страх отсутствия, потом – углубление себя, и надежда, мерцающая панорамами, начертанными Сведенборгом, – мол, ничего страшного там нет.
Вадим учился.
Саша писал, пробиваясь в печать.
Реже стали видеться.
Вадим – лёгкий с женщинами, успешный, если надо – пошловатый, в большинстве случаев добивающийся своего.
Он женился рано. Саша не был на свадьбе – не любил многолюдных сборищ.
Видеться стали реже.
Вадим преуспевал.
Саша печатался.
Это стало бессмысленным после распада Союза.
Что делать маркшейдеру в степном городке?
Сменить профессию, или уехать туда, где есть горы.
Но Саша ничего, кроме литературы, не воспринимал.
Преуспеяние Вадима было денежного, логичного толка: он купил квартиру, родилась дочка.
Разошлись почти совсем, иногда перезваниваясь.
Мама дивилась – привыкла к его откровениям.
Много лет спустя, когда обоим под шестьдесят, Саша потерял маму, с которой не расставался 54 года. Вадим, проезжая, спросил, позвонив, можно ли заглянуть.
У Саши – семья, женат, поздний сынишка, сейчас на каратэ.
– Чего на машине-то приехал? Выпили бы…
– Не, не хочу сегодня. Пост. На службу пасхальную пойду.
– Ты? Неужели…
– Всякое бывает.
Посидев немного у Саши, ходили за мальчишкой, потом – стоят у подъезда.
Вадим листает архивы в смартфоне, показывает: во, камин на даче сделал. Класс?
Рыжина, впечатанная в камень.
– Красиво.
– А с бухлишком и сигарой ещё лучше.
Он показывает сыновей от второго брака, охотничьи картинки мелькают.
– Лося завалили.
– Надо же…
Саше нечего показать, кроме горы публикаций со своими текстами, но это совсем не интересно.
Не так, как представлялось в детстве.
Им – почти не о чем говорить.
Сейчас расстанутся.
И возраст, и обстоятельства жизни такие, что не скажешь точно – встретятся ли когда-нибудь вновь.