Москва, Отрадное
(безотрадное: маленькая поэма)
Отрадно спать — отрадней камнем быть.
О, в этот век — преступный и постыдный —
Не жить, не чувствовать — удел завидный…
Прошу: молчи — не смей меня будить.
Микеланджело
…Итак, она жила тогда
в Отрадном –
район, который
москвичи прозвали
«жопа мира».
Хотя ничем другим
такая жопа
не отличалась
от других районов,
построенных в советском забытьи:
суровые казармы новостроек,
однообразье мелких магазинов,
ночные клубы
с неизменным блядством,
стандартный, как всегда, ЦПКО,
и алкаши,
сидящие по скверам,
привычно выпивали «на троих».
Весь этот мир,
до ужаса знакомый,
все эти люди,
бары,
подворотни,
все эти улицы,
как явные улики,
подкинуты
на место преступленья –
весь этот мир
мне ни хера не нужен,
поскольку там
отныне
нет тебя.
Точнее, есть –
не ты, совсем другая,
померкшая,
поникшая,
как знамя,
погасшая, как зарево костра.
Ты позабыла,
что случилось с нами,
как забывает о любви кастрат,
лишён насильно
собственного члена
(а Бродский написал бы точно –
хера),
и ты – рабыня
собственного плена,
поскольку жизнь твоя теперь –
химера.
И всё – химера
в этом странном мире:
Отрадное, любовь,
терпенье, благородство,
лукавство, нежность,
страсть,
земное притяженье…
Лишь только зависть
зависает над людьми,
как знак вопроса,
скрюченный и склочный…
…И мать твоя
такая же была,
как знак вопроса,
скрюченный и склочный,
она порою ведьмой
мне казалась,
и всё, чего она
слегка касалась,
вдруг становилось
воплощеньем зла.
И трескалось оконное стекло,
и время с отвращением текло,
и ты – другая.
Разве ты была?
Ты стала мифом,
плесенью,
водой, –
той ржавой, что бежит
по старым трубам, –
ты стала тенью,
посвистом,
ордой,
которая, как смерч,
идёт по трупам.
Отрадное… «Отрадней камнем быть»…
А помнишь, мы стояли у подъезда
февральским днем?
И не было чернил,
и не хотелось плакать
навзрыд,
да и пролётка уже умчалась.
И небо лиловело,
как лиловеет след,
что от пощечины
остался на лице,
когда вдруг со всего размаху
тебя рука неведомая хлещет.
Такой вот след остался
после встречи –
она была последней.
Тебя я обнял и поцеловал,
и ты ко мне прижалась
беззащитно.
Ждала чего-то?
Верила во что?
Грустила? Не хотела расставаться?
Боялась ли соседских пересудов?
Покорна ли была,
как раб покорен,
полубезумной матери своей?
Но губ твоих мои касались губы,
я чувствовал прохладу языка,
и твои губы странно пахли розой,
такой тревожный запах дикой розы,
невиданное буйство аромата,
от коего кружится голова,
предсмертный запах скорого распада.
Всего лишь миг прощальный –
миг объятий,
миг бессловесности, молчанья и любви.
А дальше что?
Разрыв.
А дальше – бездна,
проклятие ночных аэродромов,
дорога в десять тысяч километров,
чужие страны,
непонятный говор,
проклятье чувства,
призраки пустыни,
явление верблюдов, вдаль плывущих
под бдительным надзором бедуина,
и, как мираж,
парит на дне ущелья
невидимый для мира монастырь.
Вокруг ползут, как муравьи, монахи,
ползут в свои заброшенные кельи,
им страшен мир,
который вне ущелья,
для них весь мир –
ущелье – «Вади Кельт».
Ах, в этом слове
что-то есть от кольта,
и, по наивной прихоти созвучий,
я разрядил бы всю его обойму
в ту женщину,
которую любил.
Всего лишь шаг:
он от любви до кольта,
и ненависть,
багровая, как небо,
бежит, бурлит, кипит,
ярится в жилах,
но не находит выхода.
И вот, она уходит,
как вода в песок,
она, как дым,
теряется в пространстве
и где-то в отдаленье замирает,
как тихий отзвук
в комнате пустой.
Отрадное… Отрада глаз моих…
Отрадное…
Кому какое дело?
Окраина, рабочая слободка,
здесь по утрам
в метро полно народу,
здесь жизнь проходит, крадучись,
украдкой,
здесь пыльные, усталые соседи
рабочий день свой волокут, как лямку,
покорные окраинной судьбе.
Здесь ты жила.
Взрослела и рожала.
Здесь ты решила
разорвать свой брак.
Здесь ты любовь ко мне изображала,
здесь ты спускалась медленно во мрак.
Ты далеко, ты в черных водах Стикса,
ты в безразличных заводях Москвы.
Я потерял тебя, и с этим свыкся,
Я сжёг все письма и спалил мосты.
Москва, Москва, колокола хрипят,
и нет уже давно привычной мощи,
и в мавзолее – старческие мощи,
и разодет москвич – от головы до пят,
и, жизнь свою сверяя по звезде
кремлёвской,
он ползёт, нужды не помня.
Проклятие Отрадного огромно –
оно во всём. Оно на всём. Везде.
Любимая!
Позволь тебя любить,
Точней, твой образ,
мной преображённый.
Но твой район,
навеки прокажённый:
Отрадное… «Отрадней камнем быть»…