«Яффо по кайфу…»
Более 40 лет назад вышла в свет сразу ставшая «культовой» книга тель-авивского прозаика Менахема Тальми “Яффские картинки”. Первый том трилогии был опубликован в 1979 г., через год в Израиле с успехом прошел одноименный телевизионный сериал. В 1981 г. увидел свет второй том “Картинок” с подзаголовком “По второму кругу”, также ставший бестселлером. Третий том появился в 1983 г. и назывался “Яффо по кайфу. По третьему кругу”.
В феврале 2019 года издательство «Меркур» (Тель-Авив) опубликовало том избранных рассказов из трилогии М. Тальми на русском языке под названием «Яффские рассказы» (пер. с иврита А. Крюков); в книге воспроизведены иллюстрации из ивритского оригинала, которые для этого издания создал известный израильский художник-карикатурист Шмуэль Кац. В марте того же года в РКЦ в Тель-Авиве состоялась презентация «Яффских рассказов», в которой приняли участие создатели ивритского и русского вариантов книги: автор Менахем Тальми, художник Шмуэль Кац, издатель Рина Жак и переводчик Александр Крюков.
Публикуем два рассказа из этого сборника.
«Сами поднимает всё»
Сами поднимает всё, но это не то, о чем вы подумали[1]. «Сами поднимает всё» – это название фирмы погрузочно-разгрузочных работ. Два больших автокрана – последнее слово гидравлики. Что такое гидравлика? Гидравлика – это когда усталый человек нажимает на маленькую кнопку, а шестеренки делают за него всю работу. Сами со своей гидравликой поднимает всё, получает заказы по всему Израилю и выполняет их с полной гарантией. Но когда-то Сами действительно «поднимал» всех подряд именно в том смысле, что вы подумали вначале. Как же сходили по нему с ума девчонки в Яффо! Но с того дня, как Сами женился на дочери Абрама Букобзы, все «подъёмы» на стороне закончились.
У Букобзы самая большая фирма погрузочно-разгрузочных работ в Яффо. А ещё у него один глаз стеклянный. На первый взгляд оба его глаза одного цвета, размера и формы. Как же определить, где настоящий, а где искусственный? Никакой проблемы: настоящий глаз всегда довольный, смеётся, словно младенец по утрам. Стеклянный же глаз всегда печальный, смотрит на вас, словно судья окружного суда.
Букобза никогда не повышает голоса. Когда он на вас сердится, он просто немного прикрывает свой настоящий глаз, и тогда обо всем говорит его стеклянный глаз. Если же вы симпатичны Абраму, он прикрывает стеклянный глаз, смотрит на вас своим настоящим, и вы сразу понимаете, что нравитесь собеседнику.
Ещё до того, как Сами пришел к Абраму обговаривать условия женитьбы на его дочери Дворе, Букобзе уже надули в уши:
– Смотри, Абрам, этот красавчик Сами, что ходит с твоей дочкой, вообще-то парень классный, всем нравится. Однако есть у него слабинка: уж очень он охоч до баб, ни одну не пропустит, чтоб не «поднять».
– Не берите себе в голову, – отвечает доброхотам Абрам, – у меня он будет поднимать только грузы.
По прошествии недели после разговора с Сами об условиях женитьбы и за неделю до помолвки Букобза говорит дочери:
– Передай своему Сами, чтобы пришёл завтра после обеда в кафе Грека. Мне нужно перекинуться с ним словечком.
И вот двое мужчин встречаются за столиком в тихом уголке кафе. Им приносят несколько банок «Амстела» из холодильника и тарелку с орешками.
Будущие родственники закуривают, и Букобза наводит на Сами сразу оба свои глаза – смеющийся и печальный:
– Послушай, голубь, с момента, что ты женишься на моей дочери, ты заканчиваешь все свои походы на сторону, то есть закрываешь все счета в других банках и трудишься только на один внутренний счёт – у себя дома.
– Да какие же у меня другие счета? – изображает Сами оскорблённую невинность.
– Хочешь, чтобы я тебе сказал? – спрашивает Букобза и начинает потихоньку прикрывать свой смеющийся глаз.
– Это всё злые языки, – продолжает Сами. – Вы ведь знаете, какой тут народ: из сардинки на два грамма делают локуса на три кило. То, что вам напели про меня, это на девяносто процентов россказни.
– Ладно, дружок, – говорит Абрам и немного приоткрывает смеющийся глаз. – Допустим, девяносто процентов – россказни, но и десять процентов – это немало.
– Наговаривают на меня, папаша! – продолжает Сами оскорбляться.
– Я тебе пока не «папаша», – смеющийся глаз опять начинает закрываться, и Букобза вперивает в парня свой стеклянный глаз. – Свадьбы-то ещё не было, и нам предстоит до этого решить несколько проблем. Я ведь даю вам с Дворой квартиру, так?
– Так мы договорились ещё неделю назад, – настораживается Сами.
– Так вот, забудь про эту вертихвостку, жену подрядчика из Бат-Яма. – На Сами смотрят в упор сразу оба глаза Букобзы, смеющийся и печальный. – Полную обстановку для квартиры я обещал вам, так?
– Так вы говорили, – подтверждает будущий зять.
– Говорил, – продолжает Абрам, – и вы получите. Но ты прекращаешь играть в карты с женой столяра, той, у которой сиськи того и гляди выскочат наружу.
– Да мы же с ней не вдвоём играем, ведь всегда есть ещё двое.
– Смотри, душа моя, – чуть прикрывает Букобза стеклянный глаз, – я столько маслин съел в своей жизни, что мне теперь козье дерьмо не подсунешь. В карты можно играть на столе, на полу, ну, на кровати, когда стола нет в комнате. Но что это за карты, в которые играют в темноте, да ещё под одеялом? А ещё я обещал вам стиральную машину и двухдверный холодильник, так?
– Точно так.
– Тогда завязывай и с дочкой «болгарина» из магазина электротоваров. Вы с Дворой и так получите холодильник и стиральную машину с гарантией на пять лет, а потом я оплачу её ещё раз. Я также обещал, что пока вы не устроитесь в новой квартире, будете обедать у нас. Мать Дворы готовит неплохо, а?
– Пальчики оближешь, – проглотил слюну Сами. – Бараньи котлетки с гарниром из фасоли и бамии…
– А домашние блинчики? – увлекается и сам Абрам, а смеющийся глаз начинает закатываться.
– Сказка, – мечтательно произносит жених.
– А синие[2] в тхине, посыпанные обжаренными орешками?
– Язык проглотишь, – восхищенно соглашается Сами.
– Тогда забудь про ресторан рядом с улицей Кишон, «Босфор», или как там его.
– Что, и разок нельзя в ресторан сходить? – пытается сопротивляться Сами.
– Вот что, Сами, – Букобза закрывает смеющийся глаз, – кончай мне тут прикидываться. Ты знаешь, что я имею в виду не сам ресторан, а его хозяйку. Речь идёт не о том мясе, что она жарит на углях, а о тех филейных частях, которые предлагает тебе после закрытия ресторана. Тебе придётся, голубь, привыкнуть питаться дома, чтобы не испортить желудок на стороне. Кроме того, ты перестанешь быть наёмным рабочим. Быть наёмным в этой стране – последнее дело. Тебя душат налогами, каждый месяц без зазрения совести что-то высчитывают из зарплаты. После свадьбы мы купим тебе грузовик с подъёмной стрелой, полная гидравлика. Зарегистрируем на твоё имя фирму с каким-нибудь громким названием, например, «Сами поднимает всё». От заказчиков отбоя не будет.
– Большое спасибо, папаша, – говорит Сами, – я и не надеялся, что вы дадите столько.
– Чтоб вы с Дворой были мне здоровы, – говорит Букобза и снова открывает свой смеющийся глаз. – Но запомни, что мы с тобой сейчас решили: отныне Сами будет поднимать только грузы, и никаких «подъёмов» на стороне. Если даёшь слово, ударим по рукам.
– Честью мамы клянусь, благословенна её память, – даёт слово Сами.
– Какой мамы, парень? – Абрам вдруг закрывает смеющийся глаз. – У тебя по жизни были две матери: первая, родная, ушла в лучший мир, бедняжка. А вторую ты любил, как любят соринку в глазу. Так честью какой из них ты клянёшься?
– Послушайте, папаша…
– Я тебе пока не «папаша». Так сможешь меня называть, когда дашь слово.
– Господин Букобза, при всем уважении к вам, я спрошу: вы тоже давали такое слово перед тем, как женились на матери Дворы?
– Такое слово я не давал, – отвечает Абрам, – но отдал нечто большее – свой глаз.
– Свой глаз?
– Да, дружок, глаз. Теперь, когда ты уже почти член нашей семьи, могу тебе рассказать, как я расстался с глазом. Может, это тебя чему-нибудь научит.
Мы ещё жили в Хайфе, и я работал грузчиком в порту. Никто тогда не звал меня «господин Букобза». «Самсон-богатырь» звали меня. Спроси при случае старых грузчиков в порту, каков был Букобза. Летом, когда я не носил рубашку, люди приходили посмотреть на мои мускулы. На месте этой лысины были кудри, как у царя Давида. А уж прибор у меня был такой, извини, что говорю с тобой об этом так прямо, прибор у меня был такой, что не посрамил бы и царя Соломона, который был большим докой в этом деле, если ты, конечно, помнишь уроки истории в школе. Спроси как-нибудь старожилов в Хайфе, они тебе расскажут, как девчонки вешались на Букобзу, готовые на всё. Но я женился на будущей матери Дворы, и всё было прекрасно. Однако ты ведь сам знаешь, что такое молодой мужчина: кровь у него бурлит, а голова работает не очень быстро. Ладно, расскажу всё, как было…
Возле порта был ресторанчик, в который после работы мы заходили по дороге домой пропустить рюмочку. Была там одна официантка-«венгерка», не женщина, а мечта! Мы её звали «Перчик сатаны». Ну вот, и я с ней, ты понимаешь, тут и там, бывало, танцевал без музыки… Ладно, прошла пара месяцев, как я женился, встречает этот «Перчик» меня как-то и говорит: «Ну, что же ты, красавчик, бегаешь от меня, у тебя что, корень засох? Не нравлюсь я тебе больше?» Я ей отвечаю: «Так и так, красотка, я теперь женатый человек, запрягли жеребчика в семейную повозку». Она говорит: «Знаю, но разве не хочется тебе иногда сбросить узду и порезвиться на воле, как прежде?»
Ну, что тут скажешь, я ведь как раз был твоего возраста. А какому молодому мужу не хочется порезвиться без уздечки? Я и начал к ней опять захаживать, не слишком часто, а так, при случае. И вот однажды выхожу я от неё, и кто же меня поджидает у подъезда? Не дай Бог тебе таких сюрпризов в жизни: мой тесть, его сын и муж старшей сестры моей жены. Давай, говорят они мне, зайдем во двор, чтобы не шуметь на улице. Заходим во двор, их – трое, я – один. Было это лет тридцать назад, про мускулы мои я тебе рассказывал, но и сегодня, чтоб ты знал, если я даю плюху, это значит, три-четыре зуба вылетают, минимум. Однако и тесть мой был мужчина о-го-го! – не пальцем деланный. Свояк так вообще чемпион Хайфы по боксу в полутяжелом весе, два раза на первенстве страны кубок брал. Ну, а брат жены – просто здоровый парень. Итак, я один против троих, да ещё половину сил оставил только что у «Перчика». Такой расклад…
Ладно, слово за слово – понеслось. Короче, даже с половиной оставшихся у меня витаминов через пять минут уложил я троих моих родственников за мусорными баками. Боксёру сломал нос и глубоко рассадил лоб. У брата жены сломана правая рука и три пальца на левой. Тесть оставил на поле боя пять зубов, получил лёгкое сотрясение мозга и отрубился на пятнадцать минут. Мои потери – левый глаз…
Первым поднялся из-за баков брат жены и говорит: «Ладно, мужики, всё между нами, дело-то семейное, подождите, я пошёл за такси».
Погрузили мы папашу в машину и покатили в «Рамбам». Там их направили в травматологию, а меня – в глазное отделение. Они все выписались через два-три дня, я же провалялся на койке полторы недели. Через пять дней эти трое заявляются ко мне в палату с корзиной еды и напитками – мириться. Тесть говорит: «Абрам, сынок, как только ты выходишь отсюда, я покупаю тебе самый красивый и самый дорогой стеклянный глаз». А я говорю: «Папаша, а вы отсюда прямым ходом едете к доктору Розенцвейгу на Кармель, и пусть он вставит вам пять новых зубов, если хотите – золотых. Не беспокойтесь о деньгах – всё за мой счет».
Вот так дела решаются в семье… Девчонки – это здорово, но теперь сам скажи мне, молодой человек, есть ли среди них такая, которая стоит твоего глаза? Ладно… Если ты понял мораль этого рассказа, то можем назначить день свадьбы.
Букобза закончил свой рассказ, медленно закрыл свой настоящий глаз и навел на Сами стеклянный…
…Свадьбу справили роскошную. Сами получил от тестя квартиру с мебелью и всё, что вообще там должно быть. Букобза также купил зятю грузовик с гидравлической подъемной стрелой и открыл ему фирму «Сами поднимает всё»…
Сами работал – не жалел себя, заказов много, и уже через полгода у него было достаточно денег, чтобы купить второй грузовик с подъёмником – последнее слово в гидравлике. Дела у него идут отлично, фирма процветает. Иногда, как любому женатому мужчине, ему хочется рвануть «без уздечки». Однако в последнюю минуту он вспоминает стеклянный глаз своего тестя и остывает. Да какая бы она ни была, говорит он себе, не стоит это родного глаза.
Новая мама Хазуки
Три месяца влепил его честь судья Якову Хазуке. Девяносто дней. Нужно вычесть из них семь дней, что парень отсидел, пока шло предварительное следствие, и вы сами подсчитаете, сколько ему осталось. А что такое сегодня девяносто дней, когда немало доблестных сынов Яффо тянут по пять, а то и по десять лет?! Не говоря уже о двоих-троих, которых упрятали за решетку пожизненно. Поэтому три месяца – чепуха, так, пена на пиве.
Так что, когда его честь судья провозгласил: «Обвиняемый Яков Бен Ханука Хазука приговаривается к отбыванию трёх месяцев в местах заключения», все в зале облегченно выдохнули. А когда судья вышел, и Хазуку повели к «воронку», все окружили парня, стали дружески хлопать его по спине и поздравлять: «Клёво, братан! Ты легко отделался. Классный расклад, кореш, всегда бы нам так фартило».
Вот и Большой Салмон сказал: «В масть получилось, а, Яков? Расслабься, три месяца – это же, что комариный писк, и не заметишь, как пройдут. Вспомни Сами Бурекаса, ему ведь выписали полных пятнадцать лет, и даже с амнистией придется десятку мотать».
Ну, между нами, кто огорчается из-за каких-то трёх месяцев? И тем более не Хазука, который уже имеет несколько ходок на зону, да не таких коротких, а подлиннее. Последний раз он сидел два года в тюрьме Дамун[3].
Да-а, Дамун, Дамун… Там пейзаж из окна, как на коробке швейцарского шоколада. Но какой от этого кайф, если ты смотришь на него сквозь решетку? Через два-три дня уже все краски меркнут…
Вы говорите, что три месяца – это немного, а ведь иногда за три месяца такое может произойти!
Вот возьмите Хазуку. Его привезли отбывать срок в тюрьму Рамлы за два дня до Рош ха-шана. Статус у парня – наполовину сирота. Дело в том, что его мать – да будет её память благословенна! – отдала Богу душу, когда сынок сидел ещё в Дамуне. Ну вот, только разместился под Рош ха-шана в тюрьме Рамлы, как на Суккот у него уже объявилась новая мама! Может, кто-нибудь бы и удивился, но только не Яков Хазука.
– Смотрите, – рассказывает он братанам в камере после того, как узнал радостную новость, что его отец-вдовец, Ханука Хазука, снова женился, – у моего папаши есть странная болезнь: не может заснуть в постели один. После того, как умерла его первая жена, он не мог сомкнуть глаза четыре месяца. Лежал на спине – ему грезились ужасы, поворачивался на правый бок – чёрт смеялся ему прямо в лицо, ложился на левый – царица ночи Лилит напевала ему в ухо неприличные песни. На живот он лечь не мог, потому что… как вам объяснить, чтобы не повредить… ну, вы, наверное, уже сами поняли что.
После того, как умерла его вторая жена, а это уже было здесь, в Израиле, он не сомкнул глаз целый месяц. Какие бы лекарства ему ни приносили из «купат холим» – ничего не помогало. Мужик не мог заснуть ни на минуту. Тогда его отвезли к лучшему врачу в Тель-Авиве. Тот говорит родственникам: «Оставьте вы его с вашими лекарствами, ему нужна женщина. У человека такая особенность – не может заснуть один в постели». Тогда его познакомили с моей будущей матерью, и родился я. Ну вот, а теперь, когда она умерла, у него вновь началась бессонница. Что же удивительного в том, что он опять сразу женился. Это ведь вопрос здоровья, разве нет?
Где-то за трое суток до дня свиданий Яков получает весточку от отца: «Я и твоя мама приедем навестить тебя в пятницу». Товарищи по камере говорят Хазуке: «Ты давай, парень, побрейся, причешись, чтобы твоя новая мамаша видела, что сынок у неё аккуратный».
В день посещений, когда появилась новая мама Хазуки, у всех глаза на лоб полезли. Отчего? А вот от чего: входит фигуристая тёлка – всё при ней, просто штучный экземпляр, в натуре. Не дашь и двадцати пяти лет. Глаза – словно крупные миндалины, экспорт из Турции. Она пришла в тесных джинсах, на самом главном месте – синяя «молния». Сверху – белая футболка с надписью «Oxford University» на фасадной части. Эта футболка мала ей минимум на два размера, что классно подчеркивает форму бюста. Одним словом – есть на что посмотреть…
Даже сам Яков, который уже привык ко всяким сюрпризам со стороны своего немолодого папаши, когда увидел этот новый экземпляр, на время забыл дышать, а потом воскликнул:
– Папа! Что это?
– Это твоя новая мама, – ответил господин Ханука Хазука, которому стало немного неловко за своего сына, который отреагировал на появление мачехи таким не совсем вежливым образом.
– Ай, браво, папа, – продолжал восхищённо Яков, – честное слово – молодец. В твои годы работать на таком станке…
– Что это ты несёшь в присутствии своей мамы?! – принялся отчитывать сынка старший Хазука. – Лучше познакомьтесь, как следует.
Начали знакомиться… Яков едва дышал – такие формы в тюряге можно увидеть только в самом горячем сне, да и на воле подобные образцы не расхаживают по улицам просто так. Даже надзиратели, стоявшие в помещении для свиданий по обе стороны решетки, вспотели в своих фуражках, хотя было-то совсем не жарко. Дело в том, что уж очень они напрягались, уставившись на фасадную часть госпожи Хазука – так им хотелось прочитать, что там написано по-иностранному…
Когда объявили, что свидание окончено, старший Хазука говорит младшему:
– Ну, будь воспитанным человеком, поцелуй маму на прощанье.
Почему бы и нет. Яков всегда был хорошим ребёнком, если папа говорит – нужно слушаться, и парень чуть просунул лицо в решетку. «Запрещено!» – сразу закричал охранник, однако молодая мама успела-таки поцеловать сынка. Да как! Французским поцелуем – весь язык внутри и при этом совершает два оборота – один направо, другой – налево… Пока охранник успел подскочить к ним, у парня закатились глаза, и он стал задыхаться…
Когда к нему вернулся дар речи, он только и проговорил:
– Слушай, папа, теперь, когда будешь навещать меня, обязательно приходи с мамой, ладно?
Целый день после посещения родителей Яков не ел и не пил. «Боюсь испортить вкус маминого языка», – объяснил он товарищам.
– Да-а-а, – восхищённо протянул Нисим Алькабино, что мотает десятку за два ограбления. – Клянусь нашими праведниками, что мама у тебя – просто секс-бомба. При такой маме я бы хотел, чтобы меня до пятидесяти лет кормили грудью.
– Ми-ни-мум! – прохрипел Йосеф Азруни, который тянет семь лет за развратные действия в отношении несовершеннолетней и использование доходов работающей девушки.
Следующего дня посещений все ждали с понятным нетерпением – уж очень хотелось вновь увидеть и получше рассмотреть новую маму Хазуки. Она появилась в установленное время, всё как в первый раз – тесные джинсы, белая футболка, подчёркивающая пышные формы. Надзиратели чуть глаза не вывихнули, пытаясь прочитать надпись на её майке, и опять вспотели от напряжения.
– Мамочка! – издал младший Хазука радостный крик.
– Вот и наш мальчик, – произнесла мачеха, приближаясь с мужем к разделительной решетке.
– Ну, поприветствуй же маму, – напомнил сыну господин Ханука Хазука. – Всего месяц ты здесь, и уже забыл о хороших манерах?
Яков – послушный ребёнок. Приблизил лицо к решётке, и мама не теряет времени – уже тут как тут. «Запрещено!» – кричит надзиратель, но куда там… Мачеха вкатила сынку такой винтовой поцелуйчик, что у того по спине пошли крупные мурашки.
– Вот это да… – прочувствованно сказала мужу стоявшая рядом у решётки жена Джино-косого. – Ты посмотри, какая горячая жена у твоего товарища.
– Да не жена это, – смеется Джино-косой, что мотает три года за соучастие в убийстве и оказание давления на свидетелей. – Это его мама…
– Рассказывай кому другому, – не верит женщина. – Мама так ребенка не целует, даже в Париже.
– Ну, – посмеивается Джино, – всё зависит от того, насколько она его любит. Так или иначе, но эта красотка всего лишь полтора месяца, как стала его мамой…
Ночью, когда все заключенные лежали на своих койках, свет погашен, а сны в самом разгаре, из-под одеяла раздавался голос Хазуки: «Мама!.. Я хочу к моей маме…»
– Страдает мальчик, тоскует, – сочувствовал старый Розенцвейг, который пять лет назад задушил свою жену.
– Да что ты скулишь, фраер! – кричал на Хазуку Яков Джамуси, который мотает шесть лет за покушение на убийство, кражу автомобиля, подделку чеков, угрозы свидетелям, избиение полицейского и мошенничество. – Что ты разнюнился, дефективный! Ведь через каких-нибудь пару недель ты уже выйдешь на волю.
Однако Хазука под своим одеялом ничего не слышит, да ничего и не хочет слышать. Он хочет к своей новой маме и всё тут.
Большой Салмон оказался прав: три месяца пролетели, как писк комара. Срок истёк, и родители приехали забрать своего мальчика домой. Закончил Яков свои дела в канцелярии, выходит из дверей и слышит: «Вот он – мой сынок!» Он оглядывается и с криком «Мамочка!» бросается в её раскрытые объятия… Так они стоят минут пять…
– Слава Владыке Вселенной, истинному Богу! – повторяет не сводящий с них счастливого взгляда старший Хазука. – Вот как ребёнок любит свою маму.
А часовые наблюдают со своих вышек за этой сценой, наблюдают и потеют.
Семейство усаживается в такси и едет домой, в Яффо. Ночью, как только заснул старший Хазука, молодая мачеха выскальзывает из супружеской постели и идёт в соседнюю комнату посмотреть – как там ребёнок, не сползло ли с него во сне одеяло, не беспокоит ли его страшный сон, ведь только сегодня мальчик вернулся из казённого дома, где натерпелся без мамы…
Всё шло прекрасно, все были довольны: старший Хазука – тем, до чего же дружная у него семья, молодая мачеха – своим пасынком, которого приходила проведать каждую ночь. Что тут скажешь? – мама есть мама. А сынок? Да разве можно быть недовольным мамой, которая так заботится о тебе?
В Яффо также все были довольны – подобная история приключается не каждый день, а по ночам яффским мужикам иногда снилось, что и у них есть такая мачеха.
– Эх, – бывало, говорил Давид-«румын», – вот бы и мне судьба подбросила такую маму.
Однако судьба подбрасывает не только подарки. Однажды утром Яффо облетела сенсационная весть: мачеху младшего Хазуки задержали за ограбление бензоколонки на Прибрежном шоссе. Поначалу все говорили: «Чепуха, не может быть», однако постепенно её имя стало мелькать в газетах. Там ещё писали, что у женщины был напарник, но тому удалось вовремя скрыться, а она держит рот на замке. Полиция-то может, и не знала, кто напарник, а вот в Яффо догадывались все.
И был суд, и его честь судья провозгласил: «Приговариваю обвиняемую к шести годам тюремного заключения, из которых два – условно».
Вздохнул господин Ханука Хазука и говорит: «Что у меня за судьба – опять не смогу заснуть ночью. Надо что-то придумать на ближайшие четыре года, а это непросто…».
Якова на суде не было, он заблаговременно рванул куда-то за границу – на всякий случай. Однако как только суд завершился, младший Хазука тихонько вернулся в Израиль.
Итак, его мачеха начала отбывать свой срок в женской тюрьме. По прошествии нескольких месяцев она получила разрешение на первое свидание. Перед днём посещений товарки по камере говорят ей: «Ты, подруга, давай, причешись, подкрась лицо, чтобы твой сынок увидел, что мама держит фасон».
Молодая мачеха красиво причесалась, подкрасилась, вот только жаль, что в тюрьме нельзя надеть тесные джинсы с молнией на главном месте и обтягивающую футболку с надписью «Oxford University».
Как только посетителей впустили в комнату для свиданий, раздался крик: «Мамочка!» – это младший Хазука бросился к решётке, а за ним едва поспевал старший.
– Ну, поцелуй же маму, – говорит старший Хазука младшему, – ты что, забыл правила вежливости?
Яков приблизил лицо к решётке, и молодая мачеха, которая уже ждала там, вкатила сынку такой продолжительный французский поцелуй – на две минуты минимум, – что наблюдавшие за встречей надзирательницы начали потеть. Ничего удивительного: день был очень жаркий, а в тюрьме ещё не перешли на летнюю форму одежды.
Вернувшись после свидания в камеру, госпожа Хазука села на свою койку и заплакала. Окружили её подруги и начали утешать:
– Смотри, у тебя всего-то четыре года, потерпишь, зато потом вернешься к своей семье.
– Да не о себе я плачу, – отвечает она товаркам. – Я плачу о своем сынке, бедняжка он – четыре года опять будет сиротой.
Перевёл с иврита Александр Крюков
[1] Ивритский глагол «ле-харим», основное значение которого «поднимать», в своем сленговом, несколько устаревшем сегодня варианте означал «трахать», «заниматься сексом».
[2] Популярное блюдо ближневосточной кухни: баклажаны с мясным фаршем, обжаренным с пряными травами, политые тхиной и посыпанные кедровыми орешками.
[3] Тюрьма на горе Кармель, была создана в 1953 г. в бывших конюшнях и складах табака. Известна плохими условиями содержания заключённых.