Наследники и братья
(фрагменты детективного романа
«Полуулыбка девушки в чёрном»)
Артур бежал, что было сил, с места происшествия, пока не остановил попутку. Добрался он до квартиры брата, тяжело дыша, в самых расстроенных чувствах, какие только может испытывать человек, потерявший внезапно близкого друга, и которого преследуют! Преследуют ни за что, лишь с одною ясною целью – арестовать и посадить в тюрьму!
Он позвонил в интерком при парадном подъезде. На его счастье, ему тут же ответили и открыли дверь. Он пришел как раз, когда его сестра Анна Львовна с мужем Григорием Павловичем собирались уйти от Генриха Львовича.
― Заходите, возвращайтесь, господа! У меня есть сообщить вам нечто совершенно потрясающее!
Все в тревоге вернулись в дом.
― Что ещё?! – в ужасе воскликнула супруга Генриха Мария Григорьевна, растрёпанная, неприбранная и совершенно потерявшаяся в этом содоме.
― Только что погиб Фёдор. Дядя Федя… Преданный водитель отца. Это случилось у меня на глазах. Его убил следователь Мартынов…
― Что?! ― хором вскрикнули все. Тень ужаса пробежала по лицам присутствующих.
Артур бросился в широкое мягкое кресло в гостиной и закрыл лицо руками. Анна Львовна подала стакан воды. Артур выпил залпом. Через минуту он как будто успокоился и рассказал всё, что пережил в этот день.
― Он преследует всю семью,― мрачно сказала Анна Львовна, – и он не успокоится.
― Почему? Почему? – всплеснул руками Генрих Львович. – Вот чего я не понимаю!
― Он ищет деньги. Большие деньги, господа! – веско произнёс Григорий Павлович.
― Возможно… А возможно, он ищет нас, – раздумчиво заметил Артур, более всех склонный к художественной интерпретации событий. – Помните Фридриха Дюрренматта? Его трагическую комедию «Визит старой дамы»?
― При чём здесь театр?! – раздраженно воскликнул Генрих Львович.
― А при том, братец, что этот Мартынов разыгрывает перед нами, – а по-настоящему втягивает нас в психологический спектакль, – где каждому отведена своя роль! Спектакль жуткий, как «Визит старой дамы». Я вот только не понял, кто стоит за этим натуральным действом. Может быть, сам наш гениальный папаша? Его скоропостижная смерть и немедленная кремация тела вызывают у меня подозрения! А не пытается ли наш «Большой брат», оставаясь за кулисами, вызвать среди его наследников конфликтную ситуацию со страшным призраком смерти, преследованием семьи, диким напряжением всех эмоций, чтобы понаблюдать за нами и, в конце концов, узнать, кто действительно любил своего отца, а кто только ждал наследства. Как вам мой сценарий?
Артур с кривой улыбкой и лихорадочным блеском в глазах уставился на брата.
Присутствующие онемели. Трудно было переварить в одночасье столь резкий переход от настоящей трагедии к некой пошлой комедии, с потугами на серьезность.
― Господь с тобою! – махнул рукой Григорий Павлович. – Честное слово, Артур, ты не пьян ли?
― Да ты же сам видел тело отца… и заключение врача! – вскричал Генрих Львович. – Артур, я понимаю, тебе нужно отдохнуть, выспаться, ты переутомился, пережил сумасшедший день… – он запнулся и с удивлением, и даже опасением посмотрел на сестру. – Артур, дружочек, а может, мы обратимся к доктору… ну, к этому…
― Психиатру? Не дождетесь! – нервно выкрикнул Артур и, поднявшись с кресла, подозрительным взглядом осмотрел всех. ― А может, вы все здесь заодно?! Нашли козла отпущения?! А? Навесите на меня отцеубийство и запрячете в психушку! – он обвел воспаленным взглядом присутствующих. – А денежки папашины разделите потихоньку и выйдите чистыми из воды…
― Артур, дорогой, сядь, успокойся, – сестра медленно направилась к нему; так осторожно подходят к бешеной собаке, чтобы одним махом схватить её и усыпить. – Гриша, подай ещё холодной воды. Маша, неси срочно успокоительное, что там у тебя есть! Ты всегда глотаешь какие–то таблетки… Артур, вот, выпей… Ты действительно видел, как убили Фёдора? – вкрадчиво переспросила Анна Львовна, подвигая стул к креслу Артура.
― Видел, – он отпил глоток-другой, проглотил таблетку успокоительного, стал легче дышать. – Спасибо, уже лучше. У меня астма, а этот стресс вызвал приступ. Давно уже не было. Я бежал с того места на попутках… Так противно; оставил Фёдора одного…
― Не плачь, брат, возьми платок, – Генрих подал ему чистый носовой платок.
Через несколько тягостных для всех минут Артур пришёл в себя, оглядел присутствующих более спокойно, и неожиданно предложил:
― А может, поговорим об отце? Мы всё равно здесь, как в мышеловке. За нами следят, за нами охотятся, сейчас мы сидим в одном месте; возможно, призрак очень скоро появится снова, придёт за кем-то из нас. Но если то, что я видел сегодня, действительно произошло, – а это произошло, – то виновником всему – наш папаша! Давайте поговорим о нём.
― Что ж, это, пожалуй, не Дюрренматт, а детектив Агаты Кристи, – положив ногу на ногу, произнесла Анна Львовна с ироничной усмешкой. – За окном воет ветер, тьма, холод, в гостиной собрались наследники, подозревающие друг друга в убийстве отца и грязной закулисной игре с его завещанием и наследством. Всё так, теперь можно говорить о почившем батюшке.
― Отец, в сущности, был нормальным человеком. Что ты на меня так уставилась, Анна? – испугался Генрих Львович пылающего взгляда сестры. – Я не хочу говорить о нём ничего плохого! Человек умер, как любой другой человек, и унес всё плохое с собой в могилу; и говорить о нём плохо – значит осквернять его память.
― Кто ж тебя просит говорить о нём плохо? Или ничего хорошего у тебя не найдётся сказать об отце? – съязвил Артур.
― Именно найдётся! – разгорячился Генрих. – Мы никогда ни в чём не нуждались! Помню, как-то, я был мальчишкой, мы играли во дворе в хоккей, и мне специально один мальчишка сломал клюшку. Я ужасно расстроился, пришёл домой в слезах; отец меня увидел, спросил, в чём дело. Назавтра у меня была новая клюшка, да ещё какая!
― Это всё? – нетерпеливо спросила Анна Львовна.
― Я же сказал – одно хорошее,― твёрдо произнёс Генрих Львович.
― Одно хорошее, говоришь? Мы здесь не на панихиде, Генрих, мы на суде совести. Это наш Судный день, если хочешь. Отцом надо гордиться. А я, да и ты, брат мой, – мы не любили отца. Дань, которую он платил нам, своим детям, была чисто материальной. Генрих прав, мы не нуждались материально, но мы были обездолены морально. О, как я хотела гордиться моим папой! Точно, как гордилась своим отцом моя близкая подруга! И, как я слышала, гордились другие девочки в классе. Но от нашего отца веяло осенним холодом, даже зимней стужей и отчуждённостью.
― Ты не права, сестра! Я помню, как он брал нас с мамой в парк по воскресеньям. Или мы выезжали с Фёдором за город.
― Это было так редко!
― Да, но жизнь – это не те дни, что прошли, а те, что запомнились!
― Но для ребенка важнее поцелуй матери, дружеское объятие отца, его одобрение, его поддержка, его пример! О Боже! И это теперь только открывается мне во всей своей болезненной правде! Я столкнулась с неумением справляться с трудностями, с которыми мог научить меня справляться только отец. Но он был глух к нам. А дети всё понимают, всё видят, всё помнят, – чего взрослые даже и не подозревают, что может помнить ребёнок!
― Анечка, успокойся, дорогая, возьми себя в руки… Сейчас не время… Пусть всё было так, пусть ты права, но вспомни нашего деда, его отца! Он был чёрствым и деловитым, как робот.
― Это не снимает с папаши ответственности.
― Это многое объясняет, Анна, и передаётся по наследству. Да ты сама не слишком ли строга со своей Анжеликой? Ей уже восемнадцать, а ты её на привязи держишь и повелеваешь, как диктатор. А?
Генрих говорил с болью. Он не желал обидеть сестру или выгородить отца; главное, чего он откровенно пытался добиться – это погасить пожар страстей, старых обид, накопившихся в душах под слоем прошедших лет и готовых в критическую минуту прорваться наружу. Он, может быть, единственный понимал всех, но будучи безвольным человеком, предпочитавшим всё сглаживать, а не воевать, – понимал своё бессилие что-либо изменить радикально и хотел направить беседу в прагматичное русло решения насущной проблемы. Но Анна словно и не слушала его.
― Зачем он женился на нашей матери, если не любил её? Он мог подождать и жениться на любимой им Ольге Исааковне! И ведь женился, и как! Года не прошло после кончины мамы, а он уже расписался с новой женщиной, твоей матерью, Артур, и ввел её в наш дом! Мы с Генрихом были ещё в школе, мы получили шок, просили его не делать этого, говорили, что даже по еврейским обычаям мужчине надо подождать год, всего лишь год скорби, почитая память умершей. Но он не хотел нас слушать! Хуже того, ты должен знать это, Артур, твоя матушка вошла в наш дом, будучи уже беременной тобой! Ты родился через пять месяцев после свадьбы. Это значит, что ты был зачат ещё в то время, как наша мать угасала в страшных муках! А это значит, что наш папашка волочился за Ольгой Исааковной еще при жизни, а вернее сказать, во время болезни Ребекки Гиршевны. Ты знал об этом? Да, впрочем, откуда?! Но если б знал, как бы ты отнёсся к нему? И как могла Ольга согласиться на такое?! Я готова была её убить в то время…
Артур сидел в кресле, закрыв глаза, сцепив тонкие длинные пальцы рук, ужасно бледный, и видно было, что он потрясён и смущён чрезвычайно.
― Анна! Ну, при чём тут Артур?! – вступился за брата сердобольный Генрих Львович. – Что он мог тогда сделать? И что может сейчас? Ты просто ставишь человека в неловкое положение, даже глупое положение, вот и всё.
― Нет, Генрих, – очнулся Артур,– вовсе не глупые вопросы задаёт мне сестра. Я этого ничего не знал. Я всегда чувствовал, что вы, особенно же Анна, недолюбливаете меня, но не мог понять – почему. Теперь я знаю. И не осуждаю, даже одобряю. Я и сам бы чувствовал точно так же, если бы так любил свою мать, как вы вашу. Но у меня… Но мне не представилась такая возможность, ну, то есть – любить мою мать… Она погибла в дорожной катастрофе, когда мне было семь лет. Мне сейчас тридцать, значит, двадцать три года я не знал любви мамы, то есть лишь из воспоминаний детства…
― Артур, прости! – вскрикнула неожиданно для всех, а, пожалуй, и для себя самой, Анна Львовна, однако вполне искренне. Она встала, намереваясь подойти к нему, но он остановил её жестом.
― Но в то время отец и его доктор Алла Ильинична практически восстановили мой рухнувший детский мир! Создали иллюзию, будто ничего не случилось… Матушку я хорошо помню, особенно по её замечательному портрету маслом, заказанному отцом. Вы не любили отца и его доктора, которая, как я понимаю, стала в ту пору его сожительницей. Но вы же сами знаете, как отцу было тяжело после смерти второй жены, которую он, кажется, – не могу знать достоверно, – любил больше первой, то есть вашей матушки. Могу ли я судить его? И кто из нас без греха? Я могу судить лишь себя! Я не был хорошим сыном. Я уехал в Америку, когда отец тяжело болел. Я же не знал, что он был здоров, как утверждает Анна, но я был крайне эгоистичен и видел лишь свои интересы. По отношению к нему, на его взгляд, я выглядел просто предателем.
― Ты прав, брат! Мы все эгоистичны! Мы были настолько ослеплены нашим горем, ранней смертью нашей мамы, так злы на отца за его шаг с женитьбой, так долго и глупо оберегали, в кавычках, эту дурную память, не в силах простить и забыть, что не видели, да и не хотели видеть его глубочайшей трагедии. Всё перехлестнулось, смешалось… Наши личные чувства, смерти мам, твоё рождение, – и наше чувство покинутости, даже беспризорности… Да, да! Странно звучит, но именно это чувство было у нас, помнишь, Анечка?.. Мы с Аней скоро поступили в университеты и оставили дом, а значит, и тебя. Так что связь между нами стала совсем поверхностной. Только позже, буквально накануне твоего отъезда в Америку, мы с тобой сблизились, и я был безумно рад этому.
― И я, Генрих.
― Ну и хорошо! Значит, примирение! – захлопал своими крупными ладонями солидный Григорий Павлович. – Но теперь, господа, самое время решить, что делать? Ты нашел Бергмана, Генрих?
― Бергман исчез, – болезненно поморщившись и потирая виски, мрачно произнёс Генрих.
― Исчез?!!
― Да, исчез. Второй день его телефоны не отвечают. Ни дома, ни в конторе, ни в машине. Нет и его семьи. И никто не знает, где он, и где все они.
― Чёрт! Мы в ловушке! Этот Мартынов, дьявол, может нагрянуть сюда каждую минуту, – Артур нервно поднялся и зашагал по гостиной.
― Успокойся. Сядь. Слушай меня, – необычно для него строго сказал Генрих Львович. – Вот ключ от моей машины, вот моя визитка, вот деньги на билет и на дорогу. Мчись в аэропорт «Пулково», найди Бориса Васильича, передай от меня привет и визитку, он тебя посадит на любой самолет в Европу, Америку, Израиль, – куда угодно. Улетай скорее. Спасайся. Мы с Аней здесь свои, да и нужны мы многим, а ты здесь уже чужой. А теперь ещё тебя могут арестовать за участие в покушении на полицейского! Это плохо, очень плохо. Не уверен, что у меня найдутся такие влиятельные люди, чтобы тебя запросто вытащить. О твоей доле наследства не беспокойся. Как только всё прояснится, получишь свою долю. Я обещаю.
― Спасибо, брат! – Артур обнял Генриха Львовича.
― Да, Артур, лёгкого полёта, а главное – скорейшего вылета, – присоединилась к ним Анна Львовна.
В эту минуту в прихожей раздался продолжительный и тревожный звонок в дверь. Все замерли в напряженных позах. Звонок повторился дольше и настойчивее.
― Артур, скройся в моей спальне, по коридору до конца. Все садятся вокруг стола в гостиной, пьют чай. Я пойду… открою, – Генрих Львович поправил свои густые длинные волосы, заметно поседевшие за последние несколько дней, и мужественно пошел открывать дверь. Он даже не спросил: «Кто там?», а просто распахнул её, демонстрируя полную уверенность в себе.
На пороге оказался частный детектив Юрий Иванович Карп. Он тут же без приглашения прошёл в прихожую.
― Юрий Иванович! Слава Богу! А мы ожидали другого… – воскликнул хозяин, не скрывая своей радости. – Прошу вас, проходите.
― Другой по дороге… возможно… – буркнул детектив и прошёл в гостиную. – Добрый вечер, дамы и господа, позвольте представиться: частный детектив Юрий Карп. Мы с Генрихом Львовичем сотрудничаем, некоторым образом.
― Да, это мой хороший старый знакомый, консультант, он много лет работал в милиции, а потом в полиции, и, я думаю, поможет нам советом, а мы в долгу не останемся.
― Оставьте долги, Генрих Львович, дело очень серьёзное. Я буквально вчера находился совершенно случайно в кабинете моего старого друга, полковника Барсина, когда произошла встреча между ним и следователем Мартыновым. Мартынов взбешён, требовал ордер на арест вашего братца, Артура Львовича. Если он не здесь, его нужно предупредить, чтобы он немедленно исчез из Петербурга.
― Он здесь. Артур! – крикнул Генрих Львович вглубь квартиры.
На зов появился Артур, бледный, с испуганным взглядом.
― Я уже распорядился, Юрий Иванович, он на моей машине сам едет в Пулково, там садится на любой самолет, хоть в Израиль, хоть в Японию, и сегодня же ночью улетает.
― На вашей машине ему ехать нельзя. Я отвезу его в аэропорт.
― А что нам делать? – в растерянности спросил Григорий Павлович.
― Вам желательно всем разойтись. До свидания.
Он повернулся к выходу, остановился, обратился к Артуру.
― Замаскируйтесь как-нибудь, напяльте, что ли, шапку глубже на глаза, и шарфом скройте пол-лица. В лифт не садитесь. Я выйду первым, а вы сразу за мной. Если кто-то появится на лестнице, поднимитесь осторожно этажом выше, когда пройдут, спуститесь вниз и из подъезда сразу направо, я там с «жигулями» буду вас ждать.
Он быстро вышел. Артур получил от брата мохнатую шапку, Анна повязала ему шарф.
― Ну, в добрый час, Артур! Не робей, Юрий Иванович – надежный человек. Иди, с Богом.
Генрих Львович обнял его. Анна тоже обняла брата. Тот стоял, как замороженный. Наконец собрался с мыслями, тряхнул головой и быстро вышел.
***
После долгих поисков встречи с дядей, Артур, наконец, достиг цели. Дядя Игорь принял его в своем особняке в дорогом районе Антверпена, но предупредил, что времени для встречи у него совсем мало; это звучало сухо и означало, что на любезности и сантименты не следует рассчитывать.
Артур давно не видел дядю. Вообще все их встречи были случайными, короткими и холодными. Он уже понимал, что, скорее всего, причина этого кроется в отношениях между братьями. Игорь Давидович на два года был старше отца. Уехал он из России совсем молодым. По рекомендации его отца, Давида Гиршевича, он был принят еврейской общиной города и начал свой бизнес, который медленно и постепенно пошёл в гору.
Слуга провел Артура в кабинет. Когда Артур вошел, он чуть не вскрикнул, до того поразительно было нынешнее сходство дяди с отцом.
Игорь Давидович был одет с иголочки. Крупный бриллиант, изящно оправленный в большом перстне, сверкал на мизинце правой руки. Тонкая золотая оправа очков для чтения блестела, словно говоря: «Мы служим королю». Волосы прямые, изрядно поседевшие, но ещё довольно густые, он зачёсывал назад, открывая высокий лоб. Лицо его холёное, тем не менее, было усеяно мелкими морщинками, а глаза, небольшие, светлые и быстрые, смотрели холодно и приметливо. Надменные губы были тонки и загибались уголками вниз, что придавало лицу выражение брезгливости или пренебрежения, в то время как у Льва Давидовича уголки губ бывали обычно направлены вверх, точно у маски развеселой комедии.
Таким запечатлел дядю острый глаз фотографа–художника Артура Фридланда. Холодок пробежал по спине Артура, и даже слабость в ногах испытал он, когда только ступил на порог дома дяди. Теперь, в шикарном кабинете, куда его вежливо проводил слуга, чувство это ещё усилилось.
В отличие от своего брата, Игорь Давидович, казалось, отталкивал собеседника, тогда как Лев Давидович привлекал. Выражение лица дяди не только не располагало к себе, а даже немного пугало, уничтожая всё желание встречаться с ним. «Злобная, жадная и мелкая душонка», – подумал про родственника Артур.
― Как вы меня обманули, Артур! – воскликнул неожиданно дядя вместо приветствия, поднимаясь из кресла ему навстречу. – Представились покупателем, а я и клюнул. Стар стал. Нехорошо.
Он пожал племяннику руку, но не очень горячо, а скорее сухо, и предложил сесть в кресло напротив него.
― Какой же вы хитрец, однако! Так провести дядьку! – он искусственно рассмеялся.
― Так вот ведь и вы нас обманываете, – глядя прямо в глаза собеседнику и немного волнуясь, произнёс Артур.
Лицо дяди передернулось, и губы сделались ещё тоньше, как две верёвочки. Он помолчал.
― Дурно так начинать, молодой человек. Мы так можем и поссориться, – угрюмо проговорил он. – Не за этим же вы сюда приехали.
У его ног лежал огромный пёс корсиканской породы, черной масти с белым треугольником на груди. Пёс, реагируя на тон хозяина, навострил уши и сел, вперив свои маленькие коричневые глазки в Артура.
Артуру сделалось не по себе. Опять разболелась голова. Назойливый взгляд враждебных глаз нервировал его ужасно.
― А можно собачку… куда-нибудь отправить! Очень злобно она на меня смотрит.
― А можно не грубить и выбирать выражения? – дядя неприязненно смотрел на Артура. – Не бойтесь, пока я приказа не дам, Центурион никого не тронет.
Артур потупил взгляд. Он действительно приехал не ссориться со своим дядькой, а только, пожалуй, на первый раз познакомиться и выяснить истину о деньгах отца и завещании.
― Вы меня простите, дядя Игорь… Конечно, вы правы, так дурно начинать встречу… Тем более, что не виделись мы с вами, наверное, ведь уже десяток лет, нет? Больше! Я это без умысла… не подумав… наболело…
― Вы за деньгами приехали? – уже чуть иначе спросил дядя.
― Нет… То есть да, но не для себя… а для маленького брата, для сына младшего отца моего…
Игорь Давидович заметил, как нервничает молодой человек, и более того, обратил внимание на особенную болезненную черту собеседника. Лицо Артура вдруг сделалось землисто-серым, и он уже не смотрел в глаза, а куда-то в пол, потирая при этом руки. Дядя нажал незаметную кнопочку в подлокотнике кресла, и в дверях появился слуга. Хозяин что-то сказал ему по-французски, и тот быстро удалился. Через несколько минут он вкатил в кабинет тележку с кофейным набором, блюдом с пирожными, сахарницу, шоколад. Слуга вежливо наклонился, предлагая гостю кофе со сливками. Артур немедленно согласился.
― Добавьте сахар и возьмите эклер. В моей кондитерской их делают в лучших традициях. Сдаётся мне, молодой человек, у вас проблемы со здоровьем.
― Нет, нет, дядя Игорь, никаких проблем, просто устал… Давно не ел и… перенервничал. Но спасибо за угощение.
Артур отпил большой глоток из чашки тонкого фарфора, и сразу по его телу побежало целительное, успокоительное тепло. Игорь Давидович молчал напротив. Центурион, повинуясь жесту хозяина, снова улёгся у его ног.
Картина была довольно карикатурная, если не сказать – жалкая: нищий студент пришел просить милостыню у богатого дядюшки! Действительно, Артур в длинном шерстяном свитере, в поношенных джинсах, с волосами длинными и взъерошенными, и с усталым болезненным лицом сидел против своего дяди, похожего на барона Ротшильда, – в смысле роскоши вокруг, да ещё с породистым псом у ног. Чёрный Центурион поглядывал на хозяина и, кажется, ловил его мысли.
Закончив пить кофе, Артур благодарно посмотрел на дядьку, откинулся на спинку кресла и тут же, сам того не желая, погрузился в дрёму. Веки его тяжело сомкнулись, и он уже не видел ничего вокруг. Погружаясь в сон, Артур успел ещё подумать: не отравил ли его добрый дядюшка, дабы избавиться от назойливого просителя. Это была последняя мысль, которую он успел запомнить в тумане меркнущего сознания.
― Однако, – иронично глядя на племянника, только и произнес Игорь Давидович, обнаружив того заснувшим в кресле в кабинете. Он приказал слуге перенести Артура в отдельную комнату, раздеть и уложить спать.
Наутро Артур, отдохнувший, выспавшийся и принявший горячую ванну, сидел за столом в столовой дома дядюшки и наслаждался непривычно для него обильным завтраком. Слуга предложил Артуру шампанского в запотевшей холодной бутылке.
― В честь чего это, дядя Игорь? – недоуменно оглядывая стол, спросил Артур.
― В честь моего племянника!
― О, вы лукавите, дядя Игорь!
― Ничуть. Я люблю принимать гостей, – и не меньше вашего папеньки. Так вот, позвольте мне принять вас, как подобает родному дяде, тем более что после смерти вашего отца мы теперь – самые близкие родственники. Формально, конечно, вы теперь сирота, как и я, впрочем, но ваш дядя ещё жив и к вашим услугам. Выпьем!
Они выпили, чокнувшись бокалами. По столовой прокатился кристально чистый звон.
― Угощайтесь, молодой человек! Поскольку вы изволили спать до полудня, наш завтрак превратился в бранч, поздний завтрак или ранний обед, так это называется, не так ли? Прошу, пробуйте. Устрицы свежайшие. Рекомендую вот с этим соусом. Икра черная, русская. Прошу.
После завтрака и кофе они вышли в оранжерею с яркими тропическими цветами и деревьями.
― Это мой пустынный уголок…
«Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья».[1]
Артур приподнял брови и с уважением посмотрел на дядю; тот шёл задумчивый, словно взвешивал, говорить ли с Артуром откровенно, или отложить разговор. Наконец, он решился.
― В Европе любят цветы, а в Бельгии особенно, впрочем, это не предмет разговора. Итак, мы виделись последний раз лет десять назад? Я тогда прилетал по делам в Нью-Йорк, ну, и заглянул к вам на бруклинскую квартиру. Ещё там, или сменили?
― Там.
― И как дела двигаются?
― Медленно. Но я кое-чего добиваюсь.
― Хорошо. Я тогда виды на вас имел, но вы, молодой человек, меня почему-то отвергли. Ну, да это уже в прошлом. Вы помните ту нашу встречу?
― С трудом.
― Неприятно вспоминать?
― Нет, просто плохо помню. У меня тогда действительно трудности были. Да и с отцом конфликт был – не мог он принять мое непослушание; вы правы, дядя Игорь.
― Понимаю. В чём-то мы даже похожи. Я работал с ранних лет. Запомните, молодой человек: кто не работает с юности, тот обрекает себя на медленное самоуничтожение.
Артур подумал, что дядя сейчас впадёт в маразматический пафос, и приготовился к худшему.
― Я начал трудиться, иначе говоря, зарабатывать себе на жизнь, довольно рано. И это при всём том, что семья была обеспечена абсолютно. Но после гибели в первых же боях под Ленинградом старшего брата, первенца отца, мой папаша стал со мной особенно резок и придирчив, будто я был виновен в этой семейной трагедии, гибели брата на войне. Но я терпел, страдал и молчал. М-да, но ваш отец, Артур, мой младший брат, был, в некотором смысле, необыкновенным человеком, – продолжил дядя вкрадчивым, как показалось Артуру, голосом. – Он рос, как и все мы, в семье деспота. Отец наш был деспотичен, вспыльчив, ворчлив, но только Лёвочка сумел найти ключи к его сердцу. Это, согласитесь, Артур Львович, искусство! Но, добавлю вам: мы все любили Лёвочку. Да и как было его не любить?! Остроумный, весёлый, быстрый на решения, и немного с хитрецой. Но, согласитесь, так ведь и положено человеку деловому. Вы так не считаете, Артур Львович?
Игорь Давидович незаметно бросил на Артура очень внимательный, изучающий взгляд.
― Я думаю, что отец был действительно человеком сложным. Знаете, я ведь узнал его больше, когда всё это случилось… И когда я приехал к нему в Израиль, на его как бы воскрешение.
― Интересно, интересно, продолжайте, Артур; мне очень бы хотелось узнать побольше о моем покойном брате.
― Разве вы его не знали?
― Хороший вопрос. Но я отвечу вам честно – нет, не знал.
Они пошли обратно. Артур тоже украдкой посмотрел на собеседника. Игорь Давидович Фридланд являл собою пример в высшей степени хорошего тона и утончённого вкуса. Кроме одежды и манер, это ощущалось в подборе картин на стенах, статуэток в разных комнатах его жилища, всего интерьера большого дома, а также в его знаниях вин и самых изысканных блюд европейской кухни.
― Так вот, – усевшись в креслах в кабинете, продолжил Игорь Давидович, – старший брат погиб под Ленинградом. Нас же во время войны эвакуировали на Урал. Отец там работал в каком-то ведомстве. Для всех времена были тяжелыми, но для нас относительно терпимыми, потому, что отец умел всюду устраиваться, – кроме отношений внутри семьи. Младший брат Лёвочка стал баловнем отца и его любимцем. Это бывает у тиранов. Можете себе вообразить, молодой человек, какое детство у нас было? Мать вообще думала только о себе, но и ревновала отца ужасно. И это – всю их совместную жизнь. Сколько сцен ревности, унизительных и ненужных для детского глаза и уха, мы видели и слышали!
В его тоне было много горечи, а лицо исказилось выражением то ли сожаления, то ли жалости к себе. Артуру на миг почудилось, что его дядя, чисто внутренне, похож на помещика Плюшкина из гоголевских «Мёртвых душ», только вместо старых вещей, как у Плюшкина, в кладовке его души пылились старые заплесневевшие обиды. Артур вздрогнул, неожиданно поняв весь невероятный диссонанс между блестящей внешностью дядюшки и его внутренним миром!
Дядя сделал знак собаке, и огромный зверь послушно улёгся у его ног.
― А вы знаете, дядя Игорь, я нахожу некоторое сходство между нами. Отец тоже не был достаточно справедлив с нами, его детьми, был вспыльчив и резок, но меня как-то выделял из всех, и баловал больше, и я это только недавно понял. А потом я попал к нему в немилость.
― Да, да, как и я у своего! Поразительно, как похожи наши судьбы!
Он примолк. Артур пытался разобраться в дядиных намерениях. Что-то ему мешало поверить в чистоту помыслов последнего.
― А вы знаете, Артур, что означает закон первородства?
― Признаюсь честно, весьма поверхностно.
― Не знакомы с историей Иакова и Исава?
― Это из Библии? Сыновей Исаака? Весьма приблизительно. Я, конечно, интересовался Библией, но только ради общего ознакомления, всё-таки Книга Книг. Но вот когда я побывал в Израиле, ещё при самой первой встрече там с папой, – Артур заметил, как при слове «папа» дядя болезненно поморщился, – познакомился с раввином, который начал опекать семью отца. Так вот, он стал посвящать меня в премудрости Святого Писания. Но мы едва начали, времени не было. А жаль. Сегодня я понимаю, какие горы, целые Гималаи человеческой мудрости мы недополучили! Что ж, пробел в образовании…
― Больше! Пробел и в воспитании! Похвальная самокритика. Но вам, Артур, даже трудно понять пока, насколько глубока эта книга, насколько она отражает человеческую психологию, глубинные мотивы движения души человеческой. Да, я интересовался ею серьезно, включая частные и регулярные занятия с почтенным раввином местной общины. Признаюсь, Тору, как её называют верующие иудеи, невозможно понять без комментариев мудрецов, без объяснения текста знатоками Торы. Но тут я столкнулся с удивительным для меня явлением, а именно: все толкователи представляли описанные в Библии события по-своему! И спорили, и отстаивали каждый свой взгляд! И каждый в комментарии своём был прав! Не уникально ли?! Отсюда родилась поговорка: «Семьдесят лиц у Библии». Но вы понимаете, Артур, какой вывод из этого следует?
― Как и в природе, Игорь Давидович: многообразие видов, жанров, мнений! Не так ли?
― А вы мне нравитесь, молодой человек! – дядя улыбнулся и хлопнул ладонью по подлокотнику кресла. – Именно право на многообразие мнений. А ещё точнее: право на своё мнение! И это при едином каноническом тексте. Позже выделились группы толкователей, которые сами стали классиками в понимании сказанного в тексте от Бога.
Он встал и размял затекшие члены.
― Пойдемте, молодой человек, долго сидеть вредно. У нас с вами впереди сутки, не правда ли? Вы улетаете послезавтра?
― Да.
― Ну, вот и замечательно. Одевайтесь. Поедем на природу, в парк, там и побродим. Если, конечно, вам ещё не надоел старый брюзжащий дядька.
― Почему же надоел? Вы себя оговариваете, Игорь Давидович, с вами очень даже интересно.
― Хм, – удовлетворенно хмыкнул дядя и пригласил слугу, который помог хозяину облачиться в тёплое пальто с каракулевым воротником, подал шапку и распахнул двери, провожая к машине, ожидавшей у входа.
― Да, люблю Ривиренхоф! Чудное место для прогулок пешком, а можно и на велосипеде. Летом я ещё катаюсь здесь на велосипеде, да, да. А зимой приятно по снежку походить. Но последнее время всё меньше снега бывает. Погода, знаете ли, в последние годы совсем изменилась к худшему. Да, впрочем, как и всё вокруг. Здесь ещё и концерты весьма приличные можно послушать. Ну, вот и приехали. Выходите.
― Совсем близко, – удивился Артур, выходя из машины.
― От центра двадцать минут на трамвае. Я, когда только приехал в Бельгию, в Антверпен, в свои молодые годы, сюда на трамвае приезжал. Или на велосипеде. Злость из себя изгонял, крутя педали до седьмого пота. Знаете, молодой человек, весьма помогает в подобной ситуации физический труд.
Они пошли парком с чудными прудами, где в зеркале вод плавали серые облака.
― А расскажите-ка, молодой человек, о вашем роде бизнеса.
― У меня фотостудия, дядя Игорь. Заработать этим делом можно, но чтобы жить действительно богато, надо подняться на вершину этого искусства. А это приходит с опытом, с терпением, с поиском. Искусство портрета я ценю превыше всего. И неважно, это портрет музыкальный, живописный или литературный. Только мастер портрета – настоящий художник!
Артур говорил восторженно, увлечённо, как и всё, что он делал.
– Ведь во взгляде, повороте головы, напряжении губ, складках лба, морщинках век – весь человек! Кто это сможет передать – тот гений!
― И как бы вы, Артур Львович, нарисовали меня? Хотя фотография, вы уж меня простите, на мой взгляд, всё-таки – простая копия предмета наблюдения, его отражение на фотобумаге. Не сравнить с картиной кисти художника.
― Это зависит, Игорь Давидович, от того, кто стоит за фотоаппаратом. Как и от того, кто стоит за мольбертом.
― Что ж, пожалуй, убедили. Итак, мой портрет в ваших глазах, господин юный Рембрандт ван Рейн.
Артур остановился, отошёл от дяди, который замер на месте, словно памятник; внимательно окинул взглядом с некоторого расстояния, зашёл справа, слева. Дядя, тем временем, с усмешкой следил за движениями племянника.
― Трудно, Игорь Давидович.
― Что ж так? – приподнялись брови Игоря, а губы искривились в досадливой усмешке.
― Боюсь, не схватить натуру. Мало знакомы ещё, дядя Игорь.
― Вот как? Для простой фотографии нужно долгое знакомство?
― Для фотопортрета, Игорь Давидович. Тут нельзя ошибиться. Ну, представьте себе, что я, вместо доброты душевной, высвечу жадность и коварство? Что почувствует заказчик? Или наоборот, деспота и тирана превращу в добрейшего и развесёлого дядюшку? В угоду ему, разумеется.
― Как? И такое возможно в фотографии?
― Ретушь, «фотошоп», техника, и, главное, установка художника.
― Непостижимо! Что ж, вы меня заинтриговали.
Они медленно брели по тропинкам старого парка. Ветер дул холодный и, казалось, именно он охлаждает атмосферу между идущими рядом мужчинами. Впрочем, в процессе общения оба они стали ощущать некоторое потепление между ними.
***
― Дядя Игорь, я всё же хочу понять, куда девались деньги отца?
Игорь Давидович застыл, точно сфинкс. Он опустил глаза, скрестил пальцы рук и, казалось, заснул в своём кресле. Так длилось минуты три. Артур уже начал беспокоиться, что с дядей что-то случилось. Однако после долгой паузы дядя поднял глаза и пристально посмотрел на племянника.
― А никаких денег у твоего отца нет!
― Нет?
― Он мне остался должен десять миллионов долларов, – жёстко глядя Артуру в глаза, сурово сказал Игорь Давидович.
― Как так?
― Ваш папа однажды просил меня прислать ему для особых клиентов бриллиантовые колье с серёжками и перстнями на общую сумму в десять миллионов долларов. Он просил меня выполнить заказ у известного ювелира. Я выполнил его просьбу. Заказ с посыльным и с соответствующим сопровождением отбыл к нему в Петербург. Деньги же я не получил, потому что, по утверждению Лёвушки, он не получил заказ! Такого в моей практике никогда не случалось! Мои коллеги здесь были весьма озабочены. Посыльные не вернулись. Что произошло с бриллиантами, осталось неизвестным. Я уплатил все издержки из своего кармана. Что там произошло, непонятно.
― Тогда же погибла моя мать?
― Да… Никаких вразумительных объяснений от брата я не получил.
― Но… должны же быть объяснения… – медленно и напряженно произнес Артур, не глядя на дядю.
Опять началась головная боль и та противная тошнота, что почти всегда сопровождала её. Он встал и налил себе воды. В мозгу его начали путаться странные образы и события, которые сами собой выстраивались одно за другим в ещё не ясной последовательности. Он силился уловить эту взаимосвязь, но всякий раз вывод ускользал от него. Это походило на игру в шахматы, когда противники пытаются просчитать ходы свои и чужие вперёд, и на каком-то этапе теряют возможность предсказать не только ход партнера, но даже свой собственный.
Появился перед глазами образ отца. Не того петербургского, лощёного, ухоженного, похожего на дядю, а израильского, – усталого, растерянного, беспомощного и одновременно горящего острым желанием помочь сыну, спасти его и жить новой жизнью! Возможно, – нет, неоспоримо! – он видел в этой борьбе за спасение сына, самого маленького, самого нуждающегося в нём – и своё воскресение! Своё искупление грехов юности! Да, он не раз говорил Артуру, в короткие встречи их в Израиле, что он «заново родился!». Но о смерти матери, о причинах её гибели, как и об отношениях с братом и сёстрами, он не говорил. Он лишь настаивал, чтобы Артур ценил и не рвал родственные связи с Генрихом и Анной и, конечно, с маленьким Шаем. Просил его примирить всех, и убедить Анну и Генриха простить отца за все его ошибки, которые он теперь видит и признаёт.
В это же самое время Артуру вдруг припомнилось одно вскользь брошенное отцом выражение: «рубашка беленька, да душа черненька». Так сказала о юном Игоре их старая няня баба Даша. И к брату Игорю у него было отношение особое. «На вид пригож, а внутри – на чёрта похож», – бросил тогда отец и добавил рекомендацию Артуру не приближаться к дяде. Но это было всего один раз, и сказано случайно, вскользь. А теперь Артур находился в доме, – да что там в доме, во дворце дяди! – и чувствовал себя в нём очень неуютно. Его охватила дрожь, и мурашки пробежали по спине.
― Но кто убил мою мать?! – неожиданно, кажется, даже для себя, спросил Артур.
― Убил? Это была авария, – холодно, выдержав паузу, ответил дядя.
― Как вы знаете? – ледяными губами прошептал Артур.
Ему показалось, что с потолка салона опустилась холодная свинцовая туча, словно перед грозой, и воздух в помещении наполнился запахом болотной гнили. Вдруг сделалось страшно и тоскливо, озноб пробежал по всему телу, и он с ужасом уставился в застывшие, как у кобры, глаза Игоря Давидовича. Но тут же Артур отвёл взгляд.
Молчание становилось зловещим. Наконец, дядя нарушил тишину.
– Что ж, раз мы подошли к решающей стадии нашей встречи, то нечего и тянуть. Карты на стол, как говорится,– произнёс он неожиданно мягким, доверительным тоном.
Артур, сидевший в высшей степени напряженно, не ожидал такого поворота в тоне дяди, и с удивлением поднял на него глаза.
– Так вот, мой мальчик, – дядя чуть подался вперёд в кресле, – кровные узы всегда самые крепкие. Кому унаследовать кровные, тяжким трудом нажитые деньги, как не своей кровинушке?! Согласитесь, Артур. Это ведь и справедливо. Зов крови. Даже если эту кровинушку ты видел и встречал за всю жизнь считанные разы. И, тем не менее, родная кровь – она ближе сердцу, нежели чужая. А я всё-таки наблюдал за тобой, хоть и издалека, и ты очень близок мне по крови, да и судьбы у нас похожие… Так вот, если эта кровь готова воссоединиться с твоею, и продолжать общий семейный бизнес, то этому подарку судьбы и цены нет! – Игорь Давидович перевел дух, внимательно наблюдая за реакцией племянника. – В прошлом, конечно, ты обидел меня своим отказом. Это при первой нашей встрече в Нью-Йорке. А я ведь тебя тогда усыновить хотел, ну, не буквально, но взять под свою опеку, ну, что ли, как собственного сына. Ты ведь знаешь, детей у меня нет. Ну, вот я и решил тебя приблизить, тем более что твой отец был зол на тебя и не баловал поддержкой. Но ты почему-то оттолкнул мою протянутую руку. Гордость? Молодость? Я понимаю.
Артур обратил внимание, как дядя перешел с ним «на ты», отставив формально–вежливый тон. Видно было, что сейчас он подходит к главному и очень важному для него пункту.
– Слушай, Артур, внимательно. Я говорю с тобой искренне, в полном сознании, и отвечаю, за то, что говорю, – он сделал предупреждающий жест, чтобы Артур не перебивал его. – Я готов дать тебе всё! Всё, Артур! Только оставь свою нью-йоркскую богадельню с дешёвой студией и мизерным доходом. Я посвящу тебя в большое дело! Я введу тебя в избранное общество, в которое я пробился благодаря упорству и уму. Я представлю тебя как моего наследника, продолжателя дела! Я проведу тебя по коридорам власти, где встречаются только избранные, – и только в тени, где нет фотокорреспондентов, – именно там вершатся судьбы мира! Деньги, финансирование, вклады, доходы и их распределение – вот что управляет миром! Это очень интересная жизнь, не видимая никому, но тем более значимая и необходимая обществу! Ты увидишь другую сторону Луны, которую простой смертный не видит и не увидит никогда. И ты бы никогда не увидел, не случись тебе родиться Фридландом! Тебе ведь даже не надо менять фамилию, у нас одна фамилия, мы одна семья, одна команда! Артур! Ты поднимешься на вершины славы и финансовых возможностей!! Ты станешь финансовым магнатом! И я, я, твой дядя помогу тебе! – он чуть не захлебнулся от охватившего его на секунду восторга. – Да, тебе даже и не придётся совсем бросать твою фотографию, просто будешь зарабатывать большие деньги, огромные деньги другим путём. Сможешь купить новую студию, нанять фотографов, корреспондентов, создать целое агентство фотоновостей! У тебя будут покупать снимки крупнейшие газеты и журналы Америки и Европы!
Дядя говорил восторженно, как ребенок, зарываясь в свои фантазии. Артур его таким даже не представлял. Но чем больше он говорил, тем на душе Артура становилось горше и противнее.
– Поверь мне, сынок, твоя фотография – пустое развлечение! Это не искусство, это не деньги, а вот агентство новостей – это вещь необходимая, за это платят, этого все ищут, особенно если новости свежайшие, скандальные и зафиксированы на фотоплёнке!
Артур чувствовал себя так, словно стоит в чистом поле под артиллерийским обстрелом. Предложения дядечки, одно заманчивее другого, с обязательством всё исполнить в точности из сказанного, давило тяжелым грузом – в свете последних событий и хронического безденежья. Но…
Вспомнилось предупреждение отца: держаться подальше от его брата. И фраза адвоката Бергмана, которому Артур почему-то до сих пор доверял, о том, что Лев Давидович выкупил свою душу у дьявола, но оставил дьяволу деньги. О каком дьяволе он говорил? Не о брате ли отца?
Но было и ещё что-то такое, что останавливало Артура и мешало принять предложение дяди. Это предложение, конечно, не миска чечевичной похлебки! Но не есть ли оно лишь выкуп обратно своего права первородства? И получения как бы права на всё, что принадлежит всем членам семьи Фридланд?
И ещё одно обстоятельство вызвало подозрение у Артура в чистоте намерений дяди. Тот выставлял его, Артура, как своего наследника и продолжателя дела… Вот в чём суть! Продолжателя дела! Наверно, в этом закрытом обществе просчитывают своё будущее, смотрят на потенциальных будущих партнёров, на их связи, их голубую кровь в каком-то смысле. И вот стареющий дядечка, вполне вероятно, почувствовал на себе пристальные вопроситель-ные взгляды: а кто придёт за ним? Кто унаследует его миллионы? Когда человек одинок, дела его плохи, даже если он богат, как Крез.
Всё это вихрем пронеслось в голове Артура и привело в смятение. Ещё одна деталь показалась подозрительной, а именно – высокие сферы закрытого общества, якобы правящего миром. Возможно, такое общество в самом деле существует, как существует ложа масонов, и среди братьев тайно находятся весьма влиятельные и сильные мира сего. Но как его дядя, безродный эмигрант из России, смог проникнуть туда? Закрытое общество – оно и есть закрытое. Конечно, дядя мог баснословно разбогатеть, и разбогател, но это ещё не повод быть принятым в высший привилегированный клуб. Это показалось Артуру неестественным.
Все эти мысли метались в «черном ящике» Артура, постепенно выстраиваясь в довольно логичную цепочку умозаключений. И, тем не менее, он не мог абсолютно игнорировать сиюминутную реальность. Ведь всё-таки он в настоящую минуту сидел в доме родного человека, своего дяди, предлагающего стать его наследником! Единственным наследником! Предлагающего ввести его, нищего Артура, в неведомый, фантастический и по-своему интересный мир! Почему он должен отказаться? Да и надо ли отказываться?
О, какие безумные противоречия теснились в его бедной голове. От напряжения он опять почувствовал боль в висках и затылке, тошноту и головокружение. Всё начало погружаться в белесоватый туман. Но усилием воли Артур заставил себя остаться в сознании и думать, думать.
«И что он себе в голову взял это право первородства? Что это за право такое? Сегодня это вообще пустая формальность и никакой реальной силы не имеет! И всё же, если дядя так настойчиво возвращается к этому, значит, в этом что-то есть. Господи, ну почему Ты посеял в душе человеческой сомнение?! Ведь как просто согласиться с предложением дяди, и сразу стать обеспеченным, способным решить все материальные проблемы! И надо ему ответить всего-навсего только короткое: да или нет»!
Артур тяжело вздохнул. Чёрт возьми! Вот он, дядя Игорь, сидит напротив и смотрит на него, словно бурит нефтяную скважину, желая внедриться в его нутро! И тут же псина его, глядит так ужасно ему в глаза… И оба ждут, ждут… его смерти?.. «Господи! Услышь! Помоги! Протяни свою щедрую длань нуждающимся! Смилуйся над бедным мальчиком и братом его!»
― Да, да, кричи, говори, кто услышит? – различил Артур странный голос рядом. Он вздрогнул. Кто-то услышал его молитву?! Он огляделся. Никого вокруг, только перед ним огромный черный пёс с навострёнными ушами, ужасно похожий на дьявола!
― Как кто? Он!
― Экий смешной ты человек! Как же Он может услышать, если Он один, а вас, просящих, много: тысячи, сотни тысяч, миллиарды! И все обращаются к Нему одновременно! Даже если информация потечет к Нему со скоростью тысяча мега в секунду, всё равно все каналы Его будут забиты, закупорены! Он ничего не слышит. Он отдыхает.
― Как отдыхает? Как не слышит?! Он же велик!
― Велик, но один.
― Так как же быть? Кто же поможет? Кто?..
― Ты! Ты сам и поможешь! Ни на кого не рассчитывай. Только ты и ты. Ты один.
Вдруг пелена, которая застила на мгновение глаза молодого человека, спала. И он ясно увидел перед собой дядю и его чёрного пса, сидящих рядом.
У Артура безумно разболелась голова. Игорь Давидович сидел внешне спокойный, но со временем, пока Артур хранил молчание, лицо его становилось всё более напряжённым и злым. Похоже, он совершенно не ожидал сомнений со стороны племянника. Возможно, предполагал видеть, – и даже уже предвидел наяву, – слёзы благодарности на глазах Артура, их объятия, взаимные поцелуи, и даже слёзы умиления, то есть его собственные слёзы. Хотя как раз Игорь Давидович не любил сантиментов и родственной слюнявости, а был человеком прагматичным, жёстким и расчётливым.
«Что он себе думает?! – подавляя нарастающее раздражение, мысленно возмущался дядя. – Что, он получает такие предложения каждый день? Такое случается раз в жизни, да и то не у всех! А он ещё размышляет!!».
– Я даже не знаю, как вам ответить, Игорь Давидович… Странно мне всё это… Столько лет никакого внимания ко мне, а тут вдруг усыновить решили, или… Я не знаю, что…
Артур перевёл дух и проглотил слюну; в горле першило, и он чувствовал, как поднимается жар во всем теле.
– Я вот только думаю, что не я нужен вам вовсе, то есть такой, какой я есть Артур Фридланд, а вам нужен Лев Фридланд, что во мне, только покорный и покорённый вами! А я – это чисто внешнее проявление, как марионетка, которую можно будет держать на привязи, под надзором; и колоть, и унижать, когда и как вам это вздумается. Потому что вы очень напоминаете мне вашего деспота папашу! Да, очень уж вы похожи с ним. Мне даже страшно сделалось в какой-то миг, когда я понял, как вы похожи.
Он опять передохнул, ему трудно было говорить.
– Что вам до моего творчества?! Что вам до меня? Вам нужен сын? Но я не ваш ребёнок! Вы ничего не вложили в меня! Вы даже не были рядом всё моё детство, да и позже. Я не готов стать вашим сыном и переделать себя в послушного пай-мальчика, который только поддакивает папочке, а в душе желает его скорейшей смерти, как избавления от деспотии! Вы всё лжёте о вашем расположении ко мне и о всегдашнем желании помочь! Потому что тот, кто действительно хочет помочь, помогает, не спрашивая! Помогает тихо, тайно, анонимно! Но разве вы способны на такое?! Ваш мир – это только вы и ваши деньги! И ваш долг отцу, напротив, огромен! И не он должен вам, а вы ему! Недаром адвокат Бергман сказал, что вы и с него, то есть с его честно заработанных у отца денег, снимали шкуру! И что мой отец выкупил душу у дьявола, но оставил дьяволу деньги!
– Хм, он так сказал?..
– Да вам не понять всех терзаний моей души и возмущения в ваш адрес. Потому что у вас, господин Фридланд-старший, просто нет души!
– Что ж… Тогда пошёл вон!
Центурион грозно зарычал, в точности подражая хозяину, и поднялся на ноги. Артур вздрогнул.
– Не бойся, пока я не прикажу, он тебя есть не станет. Но я прикажу… не ему… Я поступлю лучше, чтобы подтвердить ваше безжалостное утверждение в моей бездушности! Я лишу вас, вас всех, и особняка в Петербурге, и квартиры, и вообще всего, чем семейство Фридланд, петербургская ветка, ещё владеет. А сейчас убирайся и не заикайся больше о прощении! Ты для меня мёртв! Мёртв!
Дядя вышел из себя и орал на племянника так, что и пёс приготовился к прыжку.
– Да вы просто чудовище!! – покачиваясь, словно в бреду, выкрикнул Артур. В его воспаленном мозгу бешено билась безобразная, почти невероятная мысль, которая безудержно рвалась наружу! Рвалась, не спрашивая его, Артура, позволения!
– А ведь это вы, вы подстроили гибель моей матери! И вы подкупили убийцу моего отца! Вы, только вы могли осуществить это! Потому что вы его ненавидели! Да, ненавидели, и не из-за миски чечевичной похлебки, а из зависти, которая век в вас тлела! Вы завидовали младшему брату за то, что тот был талантливее вас, успешнее вас, любимее вас! За то, что жил по любви, жил как хотел! За то, что нарожал детей, имел семью и знал с ней минуты радости и минуты горя! Вы погубили его… Вы монстр!!
– Цент, взять его!! – вырвалось с клёкотом из перекошенного рта хозяина дома. Разъярённый пес взвился и с рёвом бросился на Артура. В ту же секунду на крик распахнулась дверь, и слуга с револьвером в руке появился на пороге. Артур бросился в коридор, сильно толкнув дядиного телохранителя локтем в грудь. Через мгновение за его спиной прогремел выстрел и послышался страшный визг собаки. Артур, не оборачиваясь и успев на ходу в прихожей подхватить своё старенькое пальтишко, выскочил на улицу и бросился бежать.
Шёл холодный дождь. Артур скользил по мокрому асфальту, а в висках стучала одна мысль: «Домой! Домой! Домой!»
Отбежав порядком от дядиного дома, он увидел такси. Во внутреннем кармане пальто он нащупал паспорт и билет. Слава Богу, что он не переложил их в рюкзачок, который остался в доме дяди.
Минут через двадцать, с пробками, такси прибыло в аэропорт Антверпена. Артур направился к стойке американской авиалинии. Рейс Антверпен – Нью-Йорк. Багажа у Артура не было, и он сразу прошёл на регистрацию билетов.
«Бежать, бежать из этого содома! Скорее домой; закрыть все дела в Нью-Йорке, вернуть ключи хозяину квартиры, – и к Номи и Шаю! Быть с ними, помогать им. Там тоже можно заниматься фотографией и открыть студию. Скорей, скорей уже…»
Неожиданно к нему подошли двое полицейских и человек в штатском.
― Господин Артур Фридланд?
– Да, это я.
― Ваши документы.
― Прошу вас.
― Пожалуйста, пройдите с нами.
― Но в чём дело?! Я гражданин Соединённых Штатов Америки, и у меня вылет через…
― Вы задержаны по подозрению в попытке покушения на жизнь гражданина Бельгии господина Гарри Фридланда, до выяснения обстоятельств.
Ведомый полицейскими, Артур оглянулся на взлётную полосу, мерцающую за его спиной в холодно–серых струях дождя, и в глазах его застыла смертельная тоска.
[1] «Деревня». А. С. Пушкин