Наша рана, родня, руина…
Как огарочек, догорает день…
Неужели мы превратимся в тень?
Из какого явилась сна я?
Жизнь пройдёт, и тогда узнаю.
«О закройте, закройте глаза газет»,
зомбоящика чище любой клозет.
Занавесьте лицо экрана –
он уже как живая рана.
Это то, что родиною звалось,
а теперь вдруг надвое порвалось.
Вы не верьте словам, не верьте,
вы в жерло загляните смерти.
Догорают дни, вся в крови заря.
Наши мальчики погибают зря.
И Помпеей горит Украина.
Наша рана, родня, руина…
***
Миллионы убитых задёшево
Притоптали траву в пустоте,
Доброй ночи, всего им хорошего
От лица земляных крепостей…
Наливаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
— Я рождён в девяносто четвёртом,
Я рождён в девяносто втором…
О. Мандельштам
Как назвать, я не знаю, драму ту,
что стряслась в конце февраля.
Это то, что за гранью грамоты,
за пределами букваря.
Эту боль наш язык не выразит
и не выдержит нотный стан,
но в душе своей каждый выносит,
ведь другим теперь каждый стал.
Это было двадцать четвёртого…
Это было в двадцать втором.
И теперь эту дату чёртову
нам не вырубить топором.
Здравствуй, Кафка, Замятин, Оруэлл,
ваше будущее сбылось.
Человечьи опоры порваны,
там, где тонко – и порвалось.
Может, мы ошиблись эпохою?
Что-то там напортачил Бог?
Снова Сталин глядит живёхонек,
Гитлер целится: «Хенде хох!»
Кто же здесь после нас останется?
Кто мы? Орки? Скоты? Рабы?
Скоро, скоро уже потянутся
заколоченные гробы.
Разгоняет народ полиция.
Знай же место своё, холоп!
Снова грабли целуют лица нам,
как покойников – прямо в лоб.
***
Не выйдет никто из войны без урона, –
слова мудреца Лао-Цзы.
Плывёт молчаливая лодка Харона,
а в ней мертвецы, мертвецы…
Ах нет, это старый речной пароходик,
наш «Омик», везущий на пляж…
Ведь время – оно никуда не уходит,
пусть тешит любимая блажь.
О жизнь моя, парус вдали одинокий,
не надо мне бурь и штормов!
Тебя различаю едва ли в бинокль,
в развалинах мёртвых домов.
Как тонущий мячик у плачущих Танек,
идёт беспощадно ко дну
наш некогда мощный прогнивший «Титаник»,
пригрев у руля сатану.
Корабль сумасшедших, несущийся в бездну,
от крови и бешенства пьян…
Частица отчизны, я честно исчезну,
безумием мир обуян.
Слова, что из сердца, замажет цензура,
смешались, кто враг и кто брат.
Мы смотрим сквозь окон и глаз амбразуру
и видим лишь чёрный квадрат.
***
Весна – красна… Весна – ясна…
Искала рифмы неизбитой.
Но жизнь сама нашла: война.
Она слилась с бедой, с обидой.
Весна – грозна. Весна – грязна.
Она безжалостна, сурова.
Она лицом черна, весна
две тысячи двадцать второго.
А говорили, что красна…
Она красна теперь от крови,
и от стыда красна она,
что терпим с тупостью коровьей.
Хотят ли русские войны?
Вы скажете, вопрос дурацкий?
Спросите тех, кто до весны
не дожил, пав от пули братской.
***
Мелькает снег, слепой, напрасный –
ему не жить уже весной.
Но чистый свет его прекрасный
всегда во мне, всегда со мной.
Земные раны скроют травы,
но след любви моей больной
то розоватый, то кровавый,
всегда во мне, всегда со мной.
А ты далёко и глубоко –
в своей обители иной,
но как за пазухой у Бога –
всегда во мне, всегда со мной.
Снег – словно белые одежды…
Мой дом, мой мир, моя семья,
любовь, и вера, и надежда,
вы все во мне, но где же я?
Я имярек в пространстве некоем,
а то, что прежде было мной,
погребено под вечным снегом,
смешавшись с болью и виной.
***
Мы все повязаны друг с другом,
ничто на свете не случайно.
По жизни ходим как по кругу,
в толпе касаемся плечами.
Чужую жизнь от нашей кровной
не отделить, как бриз от ветра.
Как будто единоутробны
все наши потайные недра.
Привязан к лону солнца зайчик,
а к электромагниту — герцы.
Ты где-то там порезал пальчик,
а у меня кольнуло сердце.
Нет никого по одиночке,
все в пласт спрессованы единый,
с рассветом венчанная ночка,
гимн утру с песней лебединой.
О как мы мучаемся люто,
и это нас сближает кровней.
Мы лишь гарнир к большому блюду,
что в вышней жарится жаровне.
***
Это ласка вселенская, а не тоска,
это грёзы и сны, а не грусть.
Мальчик-с-пальчик по камушкам дом отыскал.
Я по звёздам к тебе доберусь.
Я увижу тебя и тебя обниму
в этом млечном сердечном тепле.
И увижу, быть может, сквозь вечную тьму,
что не видела здесь на земле.
Это будет со мною, не может не быть,
пусть ещё через тысячи лет.
А пока я тебя продолжаю любить
и ловить каждый лучик и след.
Каждый детскою сказкой по жизни ведом,
эту даль ощущая как близь,
где нас ждёт поднебесный несбыточный дом,
где любимые нас заждались.