22(54) Елена Одинцова

Пакет молока

 

5 марта 2022. Буча.

Вход в небольшой супермаркет был варварски разбит. На асфальте валялись осколки витрин вперемешку с какими-то кусками железа и отстрелянными гильзами. Шёл пятый день вторжения. В воздухе стоял тяжёлый запах гари и серы, вдали были слышны взрывы – бои временно сместились дальше от городка. Было страшно от этих звуков смерти, но никто на них уже не обращал особого внимания.

На смену страха смерти пришел сильный и древний страх – страх голода. Он выманил даже самых испуганных, робких и пожилых людей из домов и укрытий. К годами привычному в мирное время месту – маленькому супермаркету. Ещё несколько дней назад тут, у входа, всегда зазывно пахло свежей выпечкой, блестели рекламные щиты.  И горожане неспешно выплывали с пакетами всякой всячины к своим припаркованным автомобилям, а потом привычным маршрутом — домой. Казалось, так будет всегда: разве может что-то измениться? Забыли что-то купить? Эх, досада… Ну, не беда, потом докупим…

Но это «потом» резко и неожиданно стало совершенно другим… Как и всё остальное вокруг.

Из вдребезги разбитых дверей, из черной глубины, как из пещеры, какие-то парни с жёсткими лицами ловко и быстро тащили мешки с провизией к стоящим рядом небольшим мини-грузовичкам, — «пирожкам», как зовут их в народе. Там эти мешки принимали и быстро пихали внутрь другие парни. Рядом со входом, вернее — с тем, что от него осталось, — с грозным видом стоял военный. Единственный здесь человек в форме, а значит, как думают неискушенные гражданские – какая-то власть. Но, правда, непонятно, какой армии и звания – форма без  нашивок и опознавательных знаков. Чёрная форма, бронежилет, каска, рация. И ещё – очки на носу. Обычные такие очки от близорукости, как у какого-то зубрилы-отличника в мирное время. Наверное, именно по причине плохого зрения ему и велели быть на посту у продуктового магазина, держать порядок среди гражданских. А не где-нибудь на передовой совершать героические подвиги. Не у магазина же их совершать…

Военный был крайне зол, взбешён, нервы явно на пределе. Казалось, вот-вот он достанет оружие и пальнет в воздух или очередью в несмело подступающих голодных горожан.

— Назад! – орал он. – Всем отойти назад! Не создавайте затор! Дорогу!

Имелось в виду: не мешать парням с мешками.

Кто бы знал тогда, что ещё пара дней — и несчастный супермаркет будет окончательно уничтожен. И по этому месту, усеянному грязными картонками и пластиком, будут бродить только редкие громко каркающие вороны и равнодушные бомжи, повидавшие в жизни всякое…

Несколько горожан: семейные пары, старики, подростки — нерешительно переминались невдалеке, наблюдая за происходящим и пытаясь понять, что же происходит и как действовать дальше.

— Извините!.. – решился наконец один, обращаясь к этому военному. – А можно зайти, купить?..

Презрительный взгляд военного окатил смельчака презрением и оборвал его на полуслове. Тот осёкся и замолчал. А всем остальным присутствующим стало отчетливо ясно, что прошлой жизни больше нет. Так же, как и нет больше здесь слова «купить».

Что-то явно изменилось в них, в их лицах, взглядах, позах. Что-то неуловимое внешне, но это изменение заметил  близорукий военный.

— Позже может, ждите, — немного смутившись и смягчившись, буркнул он. – Так! Сначала – на спецнужды! В сторону! Не загораживайте проход!

И снова в него вселился бес.

Люди послушно отступили. Парни окончили свой вынос с погрузкой по «пирожкам», и уехали.

Пара минут — и кто-то невидимый вытолкнул наружу несколько тележек. Крупа, пачки печенья, просрочка из колбас. Люди несмело стали перебирать содержимое тележек в надежде найти что-то по-настоящему нужное.

— Что вы копаетесь?! – ожил голос близорукого воина. – Что вы ищете?

— Мука есть? – стало звучать робко. – Нет?!  А консервы?

– Нет и не будет! Берите, что есть; быстро! Не роемся; по одной пачке и отходим! Взяли и отошли! Не мародёрствуем!! – руководил действом военный. Как будто, если кто-то в форме, с оружием и с зычным голосом руководит процессом, то это уже не мародёрство.

На самом деле, как выяснилось позже гражданскими: в захваченном городе, без властей, добыча еды и воды – не мародёрство ни по одному современному международному праву. Это выживание. Но откуда нам это было знать тогда? Когда мы обливались слезами над каждой пачкой крупы и просроченной банкой консервов, и считали себя самыми последними паскудами… О, эти морально-этические страдания! – сколько их ещё ждало нас впереди.

— Вам что?! – отвлёк меня уже привычный рявк того военного. Перед ним стояла бабушка в простеньком пальто и вязаной – видимо, своими руками — зимней шапочке.

— Простите, — она наконец решилась озвучить свою просьбу. – Это сейчас, наверное, сложно, я понимаю, но,  видите ли… Мне бы пакет молока… Я заплачу!..

Она уже открывала свой потрёпанный от времени кошелек.

— Нет молока! И не будет!

— Я понимаю, – бабушка своим упрямством явно стала ещё больше бесить военного. – Но, видите ли… У меня дома кошка. Она после тяжёлой операции на желудке. И ветеринар сказал: ей обязательно нужно молоко… А у меня закончилось сегодня. И где взять?.. Я заплачу, вот, смотрите…

Она протягивала какие-то смятые купюры, но он даже не посмотрел на них. Просверлив старушку злым раздраженным взглядом, военный сделал кому-то невидимому внутри магазина особый жест. Секунда – и пакет молока он уже толкал  в руки старушки.

— Берите и уходите!

Старушка не верила своим глазам, держа в руках пакет молока, как настоящее сокровище.

— Храни вас Бог!.. – только и смогла она вымолвить.

— Так, быстро! Не загораживаем проход! – это он уже кричал остальным несчастным.

Люди, сообразив, что к чему, стали действовать расторопнее. Хватали, кто что успел, потом отходили за угол и менялись друг с другом, что кому нужнее.

— Простите!..

Военный почувствовал, что его кто-то легонько и, как ребенок стеснительно, дергает за рукав. Он обернулся. Что за чёрт? Снова эта старуха с молоком.

— Простите меня, Бога ради, — протягивала она ему тот самый пакет молока. – Но оно слишком жирное, такого моей кошке совсем нельзя… Может, как-то найдётся там обезжиренное? Я вас очень прошу!..

Нервы военного взорвались, словно склад с боеприпасами, в который попала тлеющая спичка.

— Ты совсем рехнулась, старая? Совсем из ума выжила?! Какое обезжиренное?!. Война, понимаешь? Люди гибнут! А ты?.. Какая кошка?!

— Да-да, простите… Вы правы… — старушка вся сжалась и тихо ретировалась.

Одинокая сгорбленная фигурка обречённо брела прочь от супермаркета, которому оставалось жить считанные часы. Как и многому другому в этом городе.

Мимо пробегали люди – кто  с добычей, кто с ещё пустыми пакетами. Но ей было уже почти всё равно. Озябшие руки крепко сжимали пакет молока, которое нельзя пить больной кошке. Колкий февральский ветер больно, до слёз, бил по глазам.

Неожиданно позади послышались торопливые шаги. Кто-то явно пытался догнать эту съежившуюся фигуру в простеньком пальто и вязаной шапке. Страх тут же пронзил её насквозь. Этот бесконечно тягучий момент – время хаоса, безвластья и безвременья – самое раздолье для лихих людей всех мастей. Но какая уже, впрочем, разница?..

— Стойте!  — прозвучало сзади.

Старушка обернулась и с изумлением увидела перед собой того самого военного в очках от близорукости.

— Держите! – он сунул ей в руки другой пакет молока. – Это для вашей кошки, обезжиренное.

Старушка, не веря, смотрела на него, как на волшебника. Стряхнув с себя секундное оцепенение, она открыла рот, чтобы поблагодарить его и благословить Богом. Но не успела. Он, поправив очки на переносице, уже бежал обратно на свой пост, строго крича и ругаясь на  бестолковых гражданских. Ещё мгновение – и его фигура растаяла в дымке пожарища наступающей войны.

Побуду богатой

Шёл день восьмой вторжения в наш городок. А может,  девятый. Но кто тогда считал те дни. Всем оставшимся здесь жителям стало окончательно понятно, что власть бросила нас всех на произвол судьбы. Произвол. Судьбы. Это банальное в принципе словосочетание приобрело вдруг другой, острый зловещий смысл. Только потому, что от него осталось одно слово: произвол.

Нет, не потому, что люди по природе своей алчные, беспринципные звери. А потому что каждый из нас, оставшихся, остро понимал две вещи. Первое – выживай, как можешь, это сейчас твоя основная задача. Второе – никогда не знаешь, сколько тебе осталось. А дальше – смотреть пункт первый.

Да, в обычной мирной сытой жизни — всё это считалось бы грабежом и мародёрством. Но в военном апокалипсисе, в городе, брошенном всеми властями – это стало нормой. Ни одного целого магазина, — ни витрин, ни охраны, ни полиции, ни хоть какой-то власти. И никто не знает, сколько это продлится и как придётся выживать дальше.

Люди, словно обезумевшие, совали в сумки, рюкзаки и карманы всё, что попадалось под руку. И даже два посиневших на улице трупа уже не смущали особо никого. Тем более танки чужой армии, вооруженные экипажи которых наблюдали за всей этой вакханалией безучастно. Видимо, не было у них никаких приказов, кроме как стоять и не вмешиваться.

Теперь в доступе было многое. Даже то, что в мирной, довоенной жизни, было многим дорого и недоступно. Кто-то тащил айфоны, скороварки, кто-то – кофе-машины. Видимо, психологическая компенсация того, что не могли позволить себе при мирной жизни. И как своеобразная месть «богатым», — тем, которые их кинули в очередной раз.

Не было самого ценного, что реально поможет выжить. Ну, или даст шанс на выживание. Свечи, спички, табак, заварка черного чая, антисептики – этот набор знаком каждому, кто хоть раз ходил в походы. Всего этого не было.

Остановились отдышаться и передохнуть от бесконечной гонки по тому, что ещё осталось от города. Повсюду битые стекла, вода, оборванные провода. Вокруг люди – разносившие по домам остатки бесполезного, но так важного им сейчас барахла. За этим безучастно наблюдали посты солдат чужой армии, с оружием, у танков. Некоторые горожане с пустыми ещё мешками, выскочив из-за угла, резко тормозили перед ними, испуганно глядя.

— Можно пройти? – спрашивал тот, кто посмелее. Те равнодушно пожимали плечами и отворачивались. Им-то какая разница… Нет приказа – стоим, курим.

Люди. Теперь все стали понимать: главная опасность – не эти юнцы с важным видом в касках. А наступающий голод, холод. И неопределенность. Город, брошенный всеми бывшими властями ещё за несколько дней до вторжения, до всех бомбёжек и боёв, не первый день жил в февральскую стужу без света, воды и отопления.

Две бабули выбирались сквозь расколоченное стекло из раскуроченного магазина. Одна тащила на себе  гламурную швабру. Из таких, знаете, — с приделанной тряпочной основой-структурой. Увидев соседку, такую же бабулю, улыбнулась:

— Вот еще тряпку хорошую найду полы помыть, и буду богатой.

— Та! – незлобно посмеялась соседка. – Так может до вечера разбомблять?

— Так хоть до вечера побуду богатой!

Посмеялись обе и разошлись по домам.

Шарлотка

На самом деле её звали Шарлотта. Маленькая, молоденькая рыженькая собачка, похожая на чеховскую Каштанку. Милая, добрая мордаха, ласковый характер.

У неё был один недостаток – от рождения она была полуслепа. Что-то видела, что-то нет; смелее ориентировалась по звукам и запахам. Иногда ошибалась и натыкалась на предметы и тогда как будто смущенно улыбалась: «Простите, какая же я неловкая…».

Все собачники хорошо знают, что собаки умеют улыбаться и разговаривать.

Именно из-за этой её особенности – слабого зрения – её и взяли к себе хозяева ещё щенком. Она одна была такая из всего помёта. Пожалели. Так и решили на семейном совете: кому, кроме нас, она будет ещё нужна?..

Так Шарлотта обрела любящих и заботливых хозяев, а они – неповторимую собачью любовь и преданность.

Но это, такое тихое простое счастье, перечеркнула война, одним жирным черным росчерком.

Когда взрывы артиллерии стали невыносимо громкими, и бои стали приближаться к городу, хозяева решились на экстренную эвакуацию. Как придется бежать, куда, когда – было неясно до последней секунды. Шарлотку, для её  безопасности, приняли в наш пансион. Гостиница для домашних животных «В гостях у Ганса».

Нам тогда, в первые дни войны, казалось, что всё это несерьёзно и ненадолго. Какая война в наше время? Через пару дней всё точно уляжется, — договорятся, не дураки же там сидят?.. А Шарлотка побудет пару дней на пансионе, на травке, в дружной компании. Куда хозяева отдают питомцев на время отпуска по дальним странам.

— Вот её пуфик, она любит на нём лежать. Вот её любимые игрушки. Костюмчик её, наденьте ей, пожалуйста, если похолодает. Но самое главное – вот этот корм! Это специальный медицинский корм, ей другого нельзя! Нам ветеринар прописал. Иначе зрение продолжит ухудшаться, и она может совсем ослепнуть… —  взволнованно, немного сбивчиво говорила хозяйка, с тоской, тревогой и нежностью поглядывая на свою любимицу.

— Всё сделаем, не переживайте.

Для меня как хозяйки пансиона, всё было привычно и буднично. Даже несмотря на отчетливую канонаду совсем рядом, всё равно не верилось, что может случиться что-то серьёзное и страшное. Просто ещё один постоялец на передержке, пока хозяева в отъезде. Главное, не забыть в суматохе имя.

— Простите, напомните, как её зовут? Джульетта?

— Шарлотта! Это легко запомнить: как яблочный пирог «шарлотка».

К ночи этого же дня канонада тяжелых орудий стала ещё ближе к городу. Звуки взрывов изматывали своей упорностью, бесконечностью и непредсказуемостью.

Вот вроде стихло. Пронизывающая тишина. Пугающая, обманчивая. «Нет, это не всё…», — как будто тихо смеется сам дьявол. Он словно дожидается, чтобы все поверили, что ад закончен. Чтобы снова с наслаждением оборвать эту надежду…

Связь с хозяевами Шарлотты была ещё пару дней. А потом оборвалась. Как и наша связь со всем миром. Город резко оказался отрезанным от новостей, звонков близких и всего прочего. Пансион: немецкая овчарка Ральф, йорк Боря, той-терьер Тотошка, клиентские Шарлотка и чихуа Патрик, плюс наш кот Григорий, — все мы приноравливались жить в новом, сошедшем с ума мире.

Оставшиеся корма теперь строго экономились. Пайки урезались вдвое. Переходили на кашу самые крепкие и стойкие желудком. Гурман в мирной жизни Патрик, признававший только вареную курочку, теперь с аппетитом ел овсянку с капелькой масла для жирности.

Выгул короткий, в темноте, все строго на поводках (вдруг рванёт рядом – удержу). Кстати, при обстрелах молчали даже любители побрехать попусту. Как будто они всё поняли и негласно договорились между собой соблюдать звукомаскировку.

Но к взрывам всё-таки привыкнуть никому не удавалось. С каждым ударом всё тело непроизвольно съёживалось и подскакивало вместе с домом. А после взрыва оставалось только слушать, как стонет земля. Земля от взрывов стонет совершенно по-человечески – это я теперь абсолютно точно знаю.

Шарлотка. Она в те дни беспокоила меня своим состоянием больше всего. Она чаще просто спала калачиком на своем пуфике рядом со мной в комнате. А когда взрывы становились особенно громкими и близкими, она вставала, вскидывала голову к потолку и водила по нему удивленным, не испуганным, доверчивым взглядом.

Я видела, что она стремительно слепла. И не знала, как ей помочь. Специальный корм для зрения, последний черпачок, я скормила ей ещё вчера.

Мне это удалось: в нужном месте поймала связь и набрала Ольгу Ивановну – ветеринара из Гостомеля, ангела-хранителя многих животных, и моих в том числе. Из того самого Гостомеля, где в то время шли жестокие бои. Наш разговор был коротким. Я рассказала про Шарлотту; как быть? Связь всё время прерывалась, но она сказала мне главное. Я услышала: «Лена, сейчас задача выжить. Всё остальное потом. Корми, чем есть. Это война. Потом разберёмся, вылёчим…». Дальше связь оборвалась. Но во мне уже не было апатии и обречённости. Я поняла, что мне делать. Касаясь не только собак.

После разговора с Ольгой Ивановной я отключила телефон. Экономию аккумулятором никто не отменял.

Снова ночь, снова обстрелы… Склонив голову набок, Шарлотка ловила звуки. И в доме, затаившемся во тьме, и вовне, где рвалось и тряслось всё вокруг. Уши ей всё чаще заменяли глаза.

Ещё, конечно же, нос! Во время редких коротких прогулок (между боями нужно ещё успеть угадать время), Шарлотта с восторгом ребенка нюхает каждую травинку у дома на крохотной лужайке. Весна ведь. И улыбается. Кто из собачников не знает, что собаки умеют улыбаться?

Сколько ни прошло бы времени, и чем бы это ни закончилось, но при слове «война» перед моими глазами всегда будет вставать образ Шарлотки. Маленькой, растерянной, стремительно слепнущей собачки, у которой заканчивается её особенный лечебный корм. И которая в бесконечную череду ночей, канонад и взрывов, смотрит на меня доверительно со своего пуфика, как на надежду, как на какого-то Спасителя. С улыбкой и нежностью, как в пустоту.

Конечно, в пустоту; ну какой из меня, к чёрту, Спаситель?..