Фея и баррикады
Они познакомились в танце. Так рассказывала Faye. Дело было в Питере, в популярном джаз-клубе. А популярном потому, что это был первый официальный и единственный на то время джаз-клуб в городе на пять миллионов человек. Иван там играл первую часть программы. Потом его gig в подражание Ли Коницу завершился, и началось второе отделение с другим составом.
Он отошел к стойке бара послушать приятелей и немного выпить заодно. Последнее время с «немного» как-то плохо получалось. Но и особой беды в этом тоже не было. Пятнадцать метров коммуналки — в двух шагах и никуда не уйдут. Туда можно добраться ползком, в состоянии полного забвения и нирваны.
В зале было много разного народу. Уже появились так называемые «новые русские», которые давали хорошие чаевые и приглашали подработать на «корпоративы», или просто заказывали музыку на свадьбы и дни рождения. Также было много иностранцев. Иван подумал, что хорошо если одна десятая этих любителей джаза может отличить Ли Коница от Пола Дезмонда. А с другой стороны: какая разница? Сидят тихо, слушают, хлопают, чаевые дают. Что ещё?
Вторая часть программы была более весёлая, танцевальная. В стиле биг-бенд. Американцы толпились за двумя сдвинутыми столиками большой командой, которая потом разбилась на парочки. Только одна женщина осталась без сопровождения. Все танцуют, а она сидит. В зале темно и загадочно. Женщина — платиновая блондинка с облаком волос, в котором прячется умное, приветливое лицо.
Музыкант подошел к столику и пригласил её на танец. Женщина постарше его, но это даже заманчиво. Он вспомнил, как во втором классе был влюблён в десятиклассницу Олечку, с таким же клубом кудрявых волос.
Она сказала, что её зовут Faye. Ну да, фея. Она и есть. После концерта они ещё выпивали немного, отдельно от всех за барной стойкой, и договорились встретиться на следующий день.
Он ждал её в «Прибалтийской» в вестибюле с букетиком красных гвоздик. Потом вышла она. Волосы уже прибраны в бан на затылке. Подошла к нему свободно и бодро, как к старому приятелю: «привет, товарисч!»
«Русские женщины так подходить не могут, — обратил внимание Иван. — У них всё спектакль, всё с каким-то приворотом, всё не просто. Поголовный Станиславский. Непрерывное построение образа». К примеру, жена его взяла привычку обращаться к нему с укором, с видом жертвы, идущей на заклание. Ну, это последнее время, правда. До этого было что-то другое.
Его подружка Тамара, администратор в Ленконцерте, имеющая на него как дальние, так и более сфокусированные ближайшие виды, так та вечная Жанна Д’Арк. Решительная, порывистая, угрожающая, в своих ботфортах по колено: попробуй только скажи «нет». Ведь убьёт. Нет, не научились советские женщины так независимо обращаться с мужчинами, несмотря на перестройки и революции. А вот подумать, что если ни революции, ни перестройки никак не улучшили отношений между полами (слабыми, сильными, не важно) — то зачем они вообще были нужны?
Иван внимательно оглядел Фею и понял, что она далеко не десятиклассница, а очень даже взрослая женщина. Какая-то история вчера рассказывалась про сыновей в Стэнфорде? Но, тем не менее, его это никак не огорчило. Женщина ему нравилась. Осталось то первое, самое сильное впечатление, перед которым был не властен дневной свет. И самое главное, что смотрела Фея на него так просто, так хорошо. И не было в ней ничего кокетливого, навязчивого. С таким выражением наблюдают за белками в городском парке. Какое удовольствие за ними следить, когда они скачут с ветки на ветку в ясный солнечный день! И под её взглядом он почувствовал себя именно такой белкой, свободным и беззаботным зверьком, никому и ничем не обязанным.
Как-то само собой решилось, что Фея не пойдёт в цирк со своей группой, а Иван покажет ей Питер таким, какой он есть, и всё хорошее, что в нём пока осталось. Они прогулялись по Невскому до Садовой и немного дальше, до Кокушкина переулка. По дороге они прошли мимо Ивановой коммуналки, и он по-быстрому забежал домой: кое-что захватить. Чтобы пригласить Фею в коммунальную берлогу — не было и речи, хотя похоже, что предрассудки эту женщину не обременяли. Она была вольна в своих суждениях и передвигалась по жизни, как межпланетный корабль, освобождённый от сил гравитации.
Любопытная американка настаивала на том, что ей обязательно надо увидеть квартиру старухи-процентщицы. Оказалось, что Фёдор Достоевский был её любимым детским писателем. Иван привёл её в первый попавшийся парадняк недалеко от Сенной, по принципу: где почище. Там, действительно, не так сильно пахло кошками, было полутемно, и даже уютно. Когда стали подниматься по ступенькам в бельэтаж, чтобы рассмотреть остатки витражей, Фея заметила, что борта пальто Ивана как-то неестественно оттопыриваются, в противоречии с анатомией его тела.
— Господи, что там у тебя?
— Топор, — серьёзно ответил Иван, — пошли наверх.
Они поднялись в лифте на верхний этаж и в чердачном предбаннике обнаружили скульптуру купидона, спрятавшуюся за мусорным бачком. Мраморный купидон с крылышками, почти не разрушенный за столетие, ехидно подсмеивается. За спиной купидона на стене, выкрашенной синей краской, размашистая надпись мелом: «Ленка из 28-й квартиры делает минет». Тут же прилагается и телефон.
Фея отметила, что ей здесь нравится, но она хотела бы знать, зачем они поднялись так высоко, под самую крышу, потому что квартира процентщицы вроде бы должна находиться ниже, на втором или третьем этаже. Иван медленно засовывает правую руку за пазуху, левой придерживает борт пальто: Фея наблюдает с интересом, но молчит.
— Боишься?
— Нет.
— И правильно делаешь.
Из-под борта пальто выныривает бутылка «Советского Шампанского», разлива «Новый свет», полусладкое. К шипучке присоединяются два хрустальных бокала, завернутых в «Ленинградские известия». Эти два бокала – всё, что осталось от большого сервиза на двенадцать персон, когда-то подаренного Ивану и его жене Наташе в день их бракосочетания, аж семь лет назад. Многие лета! Горько!
Иван и Фея сидят на подоконнике, пьют шампанское и смотрят на мокрые крыши домов. Городской пейзаж — как черно-белая подкрашенная фотография из чужого, забытого альбома.
— Хочу признаться, — говорит Фея, — что это самый шикарный ресторан из всех, в которых мне когда-либо приходилось бывать. Спасибо тебе.
— Не стоит благодарности, — духарится Иван, — я совладелец целой цепочки этих заведений. Так что, в следующий раз выбирай, в любом районе города.
— Следующий раз на мне, — отвечает Фея и чокается с купидоном. Мимо проходит мужик в адидасовских трениках с помойным ведром, доброжелательно ухмыляется и просит закурить. Иван протягивает ему пачку «Кента», предварительно вытянув наполовину одну сигаретку, так удобнее, для захвата двумя пальчиками. Мужик берёт у него всю пачку, вытряхивает половину содержимого себе на ладонь, потом вежливо благодарит и уходит дальше в свою квартиру.
— Очень мило, — комментирует Фея.
— Да, у нас так, — отвечает Иван.
Вечер закончился большой прогулкой через Дворцовый мост на Васильевский остров к Кунсткамере, где хвостатые младенцы и двухголовые черепахи мирно спали, замаринованные в стеклянных колбах. Покуда шли через мост, ветер трепал их шарфы, как андреевский стяг на мачте. И дождь с градом ледяной дробью бил их по щекам, наказывая непонятно за какие провинности. Нева вздувалась пузырём синтетической куртки с радужными разводами, грозясь перелиться через край гранитной набережной и утопить грохочущие трамваи, чтобы не мешали заниматься студентам в государственной консерватории имени Н. А. Римского-Корсакова. Без разбора шлёпая по лужам, уже не боясь промочить ноги, они периодически бежали, подгоняемые ветром, растопырив руки самолётиком, задыхаясь и хохоча. При особенно сильных шквалах они останавливались, распахивали куртки и, как летучие мыши, заслоняясь крыльями от непогоды, прижимались друг к другу.
А на следующее утро Фея уехала с группой в Грецию. А потом в Италию. Потому что такой был маршрут. Она звонила в Питер часто, и они разговаривали недолго. В этот момент вся коммуналка тут же собиралась на кухне, где был установлен телефон, готовить обед и кипятить чай. Даже в три часа ночи.
Фея сожалела что Иван не рядом, и передавала ему приветы от Афины-девственницы и императора Флавия. А в Питере по-прежнему шел дождь, и ему ни хотелось делать ни-че-го. И он думал о том, что какого чёрта. Да, какого чёрта?! В любой нормальной стране всякий уважающий себя мужик уже взял бы и рванул туда, к любимой женщине, а он должен сидеть в этой мокрой гнусности и беспомощно, умирая от зависти к свободе её передвижений, слушать истории про чужие путешествия. Как там Тур Хейердал? Бл..дь его. «Кон-тики» не прохудилась? Эх, хорошо бы сейчас превратиться в какую-нибудь Белку и Стрелку, и звездануть отсюда в ракете к ебене матери…
Через несколько недель Фея вернулась, и в этот момент, что-то произошло. Город бурлил. Люди бегали по улицам озабоченные, но уже не боялись друг друга, а останавливались и начинали чего-то обсуждать горячо и страстно, незнакомец с незнакомцем. Это было необычно. Иван ехал в такси на встречу с Феей, и водитель, по виду ровесник Ивана, приземистый и с круглым животом, подпирающим рулевое колесо, обтянутое искусственным леопардом, разглагольствовал по поводу нового «чрезвычайного временного правительства»:
— Да ерунда всё это. Там нормальные мужики собрались. Страну приведут в порядок. Экономику на ноги поставят.
Ивану хотелось влепить таксисту хороший jab в правое ухо, но он сдержался, а расплатившись, даже добавил ему на чай.
Они сидели, как раньше, в номере «Прибалтийской», болтали, курили, пили бренди с кофе, и тут-то Иван сообщил, что сегодня пойдёт с друзьями на баррикады.
— Да ты революционер, мой друг! — восхитилась Фея.
— Нет, я не буду драться. Я против насилия. Хотя… хотя я хочу, конечно, бороться за свободу и демократию… а лучше всего, я возьму свой саксофон, и мы с ребятами устроим концерт для бастующих, потому что музыка – это моё оружие.
— Я пойду с тобой Иван. Как будто бы я иностранная корреспондентка.
Фея схватила свою камеру и линзы, и они вышли из гостиницы ловить такси. Для начала надо было доехать до Ивановой коммуналки и забрать саксофон, чтобы он мог сыграть для защитников демократии. Таксисты не хотели везти их в сторону баррикад и митингов, и пришлось идти пешком. Около «Европейской» толпилась группа американцев. Фея встретила знакомых, с которыми она пересеклась до этого в Греции, и они разговорились. Ивану с грустью подумалось, что для Феи весь земной шарик — как большая уютная квартира, а ему приходится весь свой огромный и сложный мир впихивать в пятнадцать метров коммуналки.
Американцы сказали, что у них в гостинице работает бар и ресторан. И выглядело логично, что нужно зайти в этот бар и ресторан и обсудить новости, а также немного выпить и закусить. Потому что оба ещё не завтракали, и все основные магазины почему-то были закрыты, а те, которые оставались открытыми, оказались совершенно бесполезными в смысле еды и выпивки, и торговали исключительно воздухом в разлив и на вынос, а также яичным порошком.
Иван вышел из шумного бара в коридор к телефону, чтобы дозвониться до тёщи. Вернее, до бывшей тёщи. Ему сообщили, что жена и дочь отправились прогуляться.
— Передайте Наташе, что я пошел на баррикады. И я её люблю.
Тёща в это время на что-то отвлеклась. Похоже пошла открывать дверь. Он услышал:
— Иди к телефону. Там Иван. Он в кино идёт. В «Баррикаду». Тебя зовет.
Наташа подбежала к телефону. как ему показалось, немного запыхавшись:
— А что идёт?
— Господи, дурила, ты хоть знаешь, что в стране происходит?
— Нет, у нас телевизор сломался. А что, кто-то дуба врезал из великих? По радио всё время «Лебединое озеро» играют. Послушай, скоро осень, а у ребёнка зимней обуви нет. Когда ты нам денег дашь?
Иван вспомнил, что зимняя обувь требовалась с периодичностью в два месяца, независимо от времени года. Но что ж, ничего не поделаешь, такая у его жены тактика вытягивания денег. Как будто бы он и так не отдаёт ей всё. Он уже даже не сердился. Пожалуйста, забирай. Не жалко. Да и на что их тратить, эти деньги? Да и развод ведь был фиктивный, чтобы купить Ивану комнату в центре, где он мог бы отдыхать после поздних выступлений. Но сегодня он соврал, когда Наташа спросила: получены ли деньги за последний концерт? Ему хотелось погулять Фею. Кроме того, он чувствовал, что сегодня в его жизни должно произойти что-то значительное.
— Скоро, скоро. И деньги отдам, и вы обо мне услышите. Поцелуй Ляльку.
Потом он вернулся в бар и решил, что настало время прощаться с новыми друзьями и идти на баррикады, покуда там всё не кончилось в смысле исторических событий и его, Иванова, в них участия. Но назойливые иностранцы его не отпускали:
— Нет, не уходи. Кто же нам будет объяснять, кто есть кто? Вот говорят, что президент под домашним арестом на даче в Форосе. А какие права у Ельцина? А этот тощий длинный парень откуда взялся?
И ему пришлось остаться. В славной компании сытых, хорошо одетых по погоде и не закомплексованных уникальным историческим прошлым людей было так интересно обсуждать быстро сменяющиеся городские новости, перемешивая их с «Космополитом», «Белой Леди», «Мохито», а также водкой «Мартини» с газировкой или с лимоном. Весь вечер Ивана не покидало приятное ощущение отстранённости: как будто ты уже великий писатель или корреспондент, а ещё лучше лётчик или космонавт, и видишь жизнь со стороны, обобщённым ландшафтом с бугорками гор и впадинками озёр, без навязчивых деталей типа рваных детских сапог или занудной Наташки с её хорошеньким личиком, рвущейся к его вернувшимся с гастролей чемоданам, как щенок на прогулку. Нет, в этот вечер не было мыслей ни об отце, обескураженном переменами, ни о матери, торгующейся за фамильный столик с новоявленным любителем антиквариата, чтобы купить всем на вырученные деньги подарки к Рождеству и накрыть на стол, как положено. Не было и вереницы властных девушек, крутящихся по бесконечным орбитам музыкальных и околомузыкальных кругов и желающих «продвинуть его карьеру и заняться серьёзно его артистической судьбой», А просто происходил душевный разговор интеллигентных людей за политику, за образование и за культуру.
Догадливый бармен оставил экран телевизора светиться беззвучно. Глухонемые новости шевелили губами дикторов, размахивали плакатами демонстрантов в Питере, молча ползли на танках по улицам далёкой Москвы, периодически уступая место парящим девушкам в пачках и мужчинам в трико. А правда ли всё это? Скукоту афонического телика заменил на кассетнике вечно молодой Чарли Паркер, рассыпался созвездием звуков: Constellation! Тут же узнал Иван знакомую гармонию, и душный августовский вечер был остужен холодным блюзом звуковых волн.
Они просидели с Феей в баре до закрытия. А Иван так и не ушёл на баррикады и не добрался до своего саксофона. Когда вернулись обратно в «Прибалтийскую», Фея схватила его за рукав куртки:
— Пожалуйста, не уходи. Ещё очень беспокойно на улицах. Я не смогу спать. В Москве стреляли. Буду за тебя волноваться. Поверь мне, всё, что происходит сейчас, не стоит твоей жизни. Вот диван в гостиной, оставайся.
И он остался. И диван уже был не за надобностью. На другой день они пошли в американское консульство оформлять ему визу.