Судный день
Едва возможна эта высота,
В которой пропадают беззаветно
Мечта, воображенье, красота –
Едва возможна безвозвратность эта…
Но кровью вишен амфору взорвав,
Сбежит небытие к своим истокам,
Из тьмы уюта красоту предав,
Пролившись в землю забродившим соком.
Призывно догорают облака
На грани небожительства и ада,
И трудно распознать издалека
Знакомый рай родительского сада.
И смысл необратимости затей
Неоспоримо высится над этим,
Перебирая жизнь своих детей,
Не оставляя прав для жизни детям…
Исход
Пустыня – это чей-то бывший рай,
Истраченный быстрее, чем забытый.
Запрет ворот, в безмолвие раскрытый,
Предполагает под собою край.
А там, за отторжением земным,
За взором, протекающим равниной,
Отшельники заветной Палестины
Бредут в бреду маршрутом обводным.
По призрачному ветхому пути,
Проложенному местным на потеху,
Где лишь ползком, где шагом не проехать,
Где даже каравану не пройти.
Бредут, кружа по заповедям дней,
Оправдывая всякую удачу,
Предвосхищая Богову задачу –
Исхода заблудившихся людей.
Мы можем
Мы можем отращивать волосы, ногти и мысли,
Слова и поступки легко отпуская на ветер,
Свободные взгляды, чтоб более чем не закисли,
Бросаем на что бы то ни было, будто бы дети.
Растим ли взамен, относительно трат ежечасных,
Высокие темы, горячие добрые жесты –
Не сложно на свете к судьбе называться причастным –
Гораздо труднее себе предоставить протесты.
Мы можем оседлости фору проесть типа моли,
И типа морали обрушиться на постоянство –
Не это ли всё прототипом угрюмой неволи,
Отчаянным криком в ночи разрывает пространство.
И в лёгкие жадно вонзив кислородное жало,
С предельной небрежностью высь бытия поглощая,
Всем видом к себе вызывая вселенскую жалость
Не можем остаться точь-в-точь, как на свет появляясь…
Осколки
Посвящается Марии Юдиной
Обуглившись до чёрного сарказма,
Слежавшись до осиного гнезда,
С заштопанных знамён энтузиазма
С печалью смотрит тусклая звезда.
Осыпавшиеся, ничуть не колки,
Золотошвеей скрученные в нить,
Былой красы застывшие осколки —
Навряд ли кто-то в силах оживить…
Иль бархата владением утешась,
В пыли самозабвения веков
Необъяснимо с небосвода спешась,
Не растеряв блистающих оков,
Предназначенье гордое вкушая
Музейной благолепной тишины,
Царит, к себе иных не допуская,
И за собой не чувствует вины…
Родное
Даётся больше, чем хватаем –
От мира все ключи в руках,
Свободами перебираем
На море и материках.
Перелетаем, уезжаем,
Пересекаем рубежи
И безнаказанно бросаем
Сестёр-берёзок у межи.
И вот совсем чужие звуки
Терзают вечера тоску,
И вот уже готовы руки
К пустому дальнему броску.
Озёра глаз переполняет
Альпийской свежести вода,
А туба грусти выдувает –
«Мы расстаёмся навсегда…»
Немыслимо не совпадая
С лазурной дикостью небес,
Переезжая, вытесняем
Из памяти далёкий лес,
А он за поездом по следу,
По полю, через косогор,
В надежде, что назад приеду,
Срывает головной убор –
И клёны рыжие по краю!!
Чтоб захотелось вдалеке
Произнести: «Я умираю…» —
На чистом русском языке.