48(16) Эстер Кей

Как проходили съемки…

 

Киносценарий является довольно-таки техническим документом, на основе которого составляется раскадровка, а дальше, исходя из моего личного опыта, идет полное безумие: в наш дом приезжает съемочная группа, артисты беспрестанно пьют очень крепкий кофе, называемый на иврите «грязным», курят у нас во дворе, там, где угол старинной стены стилизован под XVI век, а оператор очень грубо выгоняет меня из кадра, если я вдруг случайно оказываюсь между ним и объектом съемки. Сценарий (мой бедный, с таким тяжким трудом выношенный ребенок, которого все считают недоношенным) распечатывается тут же, на примитивном принтере, малюсенькими буквами с большими полями, чтобы актеры помечали свои нюансы. На всех сценарных листах сразу же образуются кофейные и чайные круги. Вместо занавесок на окнах зала — зеленая ткань «Хром-акей» или как там она называется, так что нормальной жизни в нашей семье нет уже давно. Арки в зале — действительно под старину, но мне приходится мыть посуду на кухне, и тогда сквозь эту средневековую арку все-таки видно меня, что опять же портит кадр. И оператор гонит меня из кухни и восстанавливает идеальные кондиции для своей работы.

К нам приезжают очень красивые, сказочно изящные, продымленные и одинокие актрисы с изумительной дикцией, мужчины с роскошными баритонами, иногда и непрофессионалы, просто живописные евреи, религиозные — а раз так, то, конечно же, с детьми, которые балуются, и которых они хотели бы тоже как-то пристроить и задействовать в кино (а мне совершенно не нужно так много детей).

…Спорят и по-детски завидуют из-за ролей не только дети, но и взрослые. Мне долго не нравился тот Хаим Виталь, который имелся под рукой, а настоящий, мощный, всё только обещал приехать и никак не приезжал. Я помню это ощущение неприятного внутреннего несогласия: как будто купила что-то по скидке, за полцены.

Между актерами, режиссером, оператором, осветителем и отдыхающим на кушетке шофером кого-то из них устанавливаются свои отношения — тоже целая паутина всяких тонкостей и предпочтений, приоритетов, культурных табу; какие-то пересмешечки, какие-то только двоим людям или троим понятные высказывания; и чувствую, что я тут вообще глупее всех и только по чистой случайности создала этот удивительный мир, этот иллюзорный хрупкий мир вокруг своей идеи-фикс — снимать фильм о каббалистах Цфата. Игровой, трехсерийный, полнометражный. Да, с гордостью научилась я всем объяснять, — полный метр.

— Полный метр? — зевая, спросила секретарша, и я впервые услышала это понятие.

Свет прожекторов должен обладать рядом характеристик: плотность, глубина, бархатистость. Это не простые прожекторы. Они создают воздух фильма. В них много тайны. Но как же они мне надоели, как задолбало все время переступать через провода и морщиться от яркого светового круга, ладно бы один монолог — но тут ты все время помогаешь осветителю и имеешь дело с ярким, концентрированным искусственным светом.

Есть съемки во дворе, есть — в переулочках Старого Цфата. В заброшенных мамелюкских строениях, просевших в землю: дворцах, руинах, пещерах. В каждом кадре на внешнем «локейшене» я прошу, чтобы было много неба — синего, яркого, глубокого.

Есть ещё стихия звука. Если кто-то забыл слова — это ничего, всё равно звук будет накладываться потом.

И есть колдовство монтажа. Это нечто, о чем даже страшно подумать. Монтаж — всему голова, и хвост, и туловище, и живая клетка творения. Она оживляет Голема кинематографа, она убивает либо дает жизнь. Монтировать может только спокойный человек, тут нервы не нужны. Все вокруг тебя нервные, но ты — спокоен. Ты имеешь свое внутреннее видение и осуществляешь его, просто сочетая как бы изначально бессмысленные, несвязанные куски, чтобы возникла новая Вселенная. И всем вдруг станет понятно, ради чего они столько мучились.

…Нам предстоит снимать основную сцену — Ари и его ученики на фоне неба в горах, когда Учитель призывает их отправиться с ним в далекий Иерусалим — а шабат на носу, через пару часов. И, кстати, у нас, тех, кто работает над фильмом, тоже скоро шабат.

Я обращаюсь к Юре, чудесному человеку, имеющему все данные истинного исполнителя такой роли.

— Юра, вы не должны ничего особенного из себя представлять. Говорите точно так же, как вы делаете это в вашей обычной жизни.

Абсолютно светский Юра Вайсман, высококлассный компьютерщик из Нетании, поправляет на себе белый талит и произносит с сильным и верным чувством:

— Братья! Не хотите ли сейчас же оказаться в Иерусалиме? Встретить там субботу! Кто готов?

Он сразу же нашел правдивый тон. Первый дубль оказался наилучшим.

…«Ученики Ари» потупились, кто-то вышел вперед и отчеканил «Мы готовы, Учитель», а кто-то пожал плечами: «Надо бы жену сперва спросить»…

— Эх вы, хлюпики, — выдержав паузу, сказал Юра, будто не видя, что я подсказываю ему всплеснуть руками и разыграть горькое разочарование. — Тоже мне, каббалисты. Да я б вас по воздуху туда перенес. И Машиаха бы встретили уже там. И Храм бы построили. Ну да ладно, идите к женам. Только ты, Хаим, оставайся.

…Оператор не знал, завершать ли съемку, или ещё нет. И тут Хаим Виталь, которого я считала никудышным (ну, так себе) артистом, горько всплеснул руками, повалился наземь и прокричал:

— Горе нам! Мы упустили Машиаха!

Он уловил настроение сцены и развернул её к кульминации, спас съёмку. В один дубль вышло нечто вполне приемлемое.

…Из таких живых проявлений складывается хороший кадр. Юрины слова мы потом вырезали, оставили только его глаза. От Ари не надо много слов, нужен сумасшедший свет его харизмы. А остальное всё оставили, как было.

Интересная актриса к нам заявилась — Катя Гефтар. Капризная в той же мере, в какой талантливая. Умеющая плакать «по заказу», внезапно становиться то ангелом, то демоном. Она и роли себе попросила сразу две — и Сатаны, и жены каббалиста. Гримировалась так, что не узнаешь вообще. Могла и третью роль исполнить, и никто бы не догадался, что это — она же.

Неожиданно, когда все уже сработались, прибыл из Москвы «тот самый» Хаим Виталь. То есть умопомрачительный, настоящий, итальянский — с хорошей четкой реакцией на партнера или партнершу (что вообще редкость, так как артисты часто видят и слышат только самих себя). Он был в Стране новичок, и посреди репетиции попросил фалафель. Ему было интересно, что такое израильский фалафель настоящий.

Я, Эстер Кей, помчалась доставать ему фалафель. Я мало кому и мало когда так сильно хотела принести фалафель. Я была потрясена тем, что такой точный исполнитель роли может существовать на свете. Он брал любого артиста и «танцевал девушку» дальше. Он утанцовывал любого, подчинял себе каждую ситуацию. Его сила проявлялась в сдержанном и точном произнесении слов роли с верной акцентировкой. Казалось, что слова не существовали на бумаге вообще никогда — они только сейчас пришли ему в голову, возникли по ходу дела. Запоминал он слёту. И ему была под силу не одна роль, а, в принципе, разные и всякие.

На роль Исраэля Наджары прибыл человек из Нью-Йорка, исследователь древних текстов каббалы, остроумный, дикий, отлично играющий пьяных — и к тому же поэт. Марк-Марион Гондельман — известная личность с ЮТЮБа. Мы получили огромное удовольствие, снимая его на натуре — в старинном доме Бейт Кастель.

Одним из учеников Ари вызвался быть Давид Забродский, прекрасный по внешним данным, но… трагическая деталь — очень слабослышащий. У него мягкая речь и никакого ощущения энергичности, только тишина и благородство.

Еще полтора десятка людей, многие из которых проживали у нас почти по месяцу, участвовали в пробах и читках.

Интересная личность прибыла нас испытать: Катя Гефтар сразу сказала, что он похож на епископа. Действительно, его от природы гулкий голос и самоуверенность почему-то сообщали всему происходящему на съемочной площадке какой-то христианский оттенок. Пришлось удалить заархивированные кадры с ним. Это было какое-то наваждение: глянцевый епископ-«каббалист».

Были дивные старушки, были хасиды с пейсами, были кошки разных пород, дети, девушки-подростки.

Потом деньги кончились, и кончилось кинопроизводство. Все разбежались. Огромное количество отснятого материала покоится в моем компьютере и ждет таинства монтажа. Но монтаж дорог, и мы все ждем у моря погоды.

И всем нам дорог Ари — так пусть же ради него совершится чудо.