И мать их София
Только когда в салон приземлившегося самолета стали входить врачи в комбинезонах и масках, Надя осознала, что дело совсем плохо. Еще вчера, пока она безуспешно пыталась дозвониться до Пашки, покупала билет, собирала чемодан и неслась по ночной промозглой Москве в Шереметьево, все казалось приключением, залихватской авантюрой. Стоя в толпе на паспортном контроле, садясь в самолет, пристегиваясь и взлетая, Надежда ежеминутно набирала Пашкин номер. Телефон молчал, мессенджеры тоже.
И теперь, приземлившись в Тель-Авиве, подставляя лоб под пистолет бесконтактного термометра, проходя вместе с другими пассажирами по пустым гулким переходам аэропорта под конвоем людей в перчатках и масках, спортивная блондинка в синих джинсах, белых кроссовках и худи с забавными зайчиками все ясней понимала, что это больше похоже на дурной сон, чем на романтический сюрприз. Надя подписала бумаги, в которых обязывалась отправиться прямо из аэропорта в карантин. Вышла в безлюдный зал прилетов и еще раз набрала Пашку. Ответа не было. Девушка скомкала пуховичок, запихнула его в чемодан и решительно отправилась на стоянку такси.
Через час она тоскливо обозрела темные окна и запертую дверь квартиры любимого. Паши дома не было. И, судя по почтовому ящику, дома он не был дня три. Выйдя из подъезда, Надя обнаружила, что такси еще не уехало. Почти плача, девушка бросилась к машине, постучала в стекло и сказала, что не знает, что делать.
— Не волнуйтесь, я знаю место. Прямо в центре, – проворчал таксист и протянул плачущей пассажирке пачку салфеток. Утирать слезы.
Очень скоро заплаканная, мертвая от усталости красавица, спортсменка, искусствовед и несчастная дура Надежда Свиридова плюхнулась на кровать своего карантинного пристанища и уснула в слезах, набрав безответно в сто первый раз номер телефона Пашки.
Люба закончила укладку, встряхнула у зеркала темными локонами и принялась накладывать крем под глаза. Гарик всегда звонил утром, по дороге в офис. Не в Любиных привычках было показываться пред карие очи любимого мужчины замухрышкой. Искусство выглядеть небрежно и естественно требовало времени и сноровки. Но Люба не экономила на том, что действительно важно. Всего после часа подготовки, включавшей душ, укладку, нюдовый макияж, тщательный выбор пижамы — и на видеозвонок отвечала не заспанная девица в мятой майке, но красавица, чье изображение могло бы украсить обложку журнала. Сегодня Люба добавила к алой пижаме и влажному блеску для губ еще и капельку дорогого парфюма. Понятно, что Гарик не сможет почувствовать дразнящий запах кофе, сливочной карамели и белых цветов, но для серьезного разговора и готовиться нужно было серьезно.
Планшет, пристроенный на косметичке, запиликал, на экране появился худощавый брюнет в костюме и очках без оправы.
— Доброе утро, мой котеночек! – Гарик всегда говорил каким-то особым тоном, в котором сквозь теплоту проскальзывала насмешка
— Мууур, – протянула Люба, сложила губы сердечком и приняла позу, при которой бретелька алой маечки поползла вниз по круглому плечу, – я плохо спала, котеночек. Я жду тебя уже неделю.
Люба отодвинулась от экрана так, чтоб камера показала грудь, едва прикрытую тонкой тканью. Мужчина на экране коротко выдохнул:
— Люб, ты что творишь, я на деловую встречу еду?
— А я тебя жду, котеночек. Ты же прилетишь вечером, как договорились? Твоя девочка скучает, – девушка говорила нараспев, поглаживая себя по плечам и груди.
Мужчина на экране блеснул очками, сухо откашлялся, покачал головой.
— Нет, малыш, сегодня никак. У меня дел по горло. Но ты не волнуйся, я тебе сейчас денег положу на карту, закажи все, что хочешь.
Люба мгновенно выпрямилась, натянула бретельку на плечо и резким учительским тоном начала отчитывать Гарика.
— Я что, по-твоему, прилетела сюда сумочки заказывать? Я этой поездки год ждала! Ты мне обещал, что мы будем вместе целый месяц!! Тут гребаный карантин, я в гребаном мотеле, как дура!!! Не можешь прилететь — верни меня в Москву, пока самолеты летают!
Гарик не удивился перемене в Любином поведении. Он снял очки, протер их и снова надел, слушая бурный монолог «котеночка». Люба продолжала вопить:
— Ты меня не любишь! Я тебя, тебя хочу видеть, понимаешь!
— Малыш, я должен ответить на важный звонок, – прервал ее мужчина, – завтра поговорим и все обсудим, – и исчез с экрана.
Люба швырнула планшет на разобранную кровать, схватила сигареты и вышла на балкон. Ей срочно нужно было закурить.
На узкий балкон, опоясывающий здание, оборудованный диванчиками, парой стеклянных столиков и плетеными стульями, выходили несколько дверей. Под балконом стоял, задрав голову, мужчина средних лет и кричал с тяжелым английским акцентом:
— Вера! Вера! Поговори со мной, Вера!
Люба щелкнула зажигалкой, закурила и подошла к перилам. Мужчина взглянул на нее и на секунду затих. Люба довольно улыбнулась. Несмотря на то, что нельзя было увидеть глаза крикуна, на котором были темные очки, она понимала, насколько ошеломительный эффект произвела, несмотря даже на то, что ее идеальные длинные гладкие ноги скрывало балконное ограждение. Эта маленькая бессмысленная победа подняла Любе настроение, и она уселась на диванчик ждать продолжения шоу.
— Вера, Вера! – не унимался мужчина, – seriously how long can this last?
Улица была пуста, локдаун разогнал по домам жителей кипучего Тель-Авива.
— Вера! Вера! Вера!
На крик одновременно распахнулись две двери, слева и справа от Любиной комнаты, и на балкон вышли две девушки. Одна, стройная блондинка в спортивном костюме, была явно расстроена. Глаза у нее припухли от недавних слез, волосы были собраны в спутавшийся хвост. Другая, коренастая обладательница ассиметричного рыжего каре, была настроена агрессивно. Угадать, кто из них таинственная Вера, не составляло никакого труда. На рыжей была черная фанатская футболка группы «Metallica», точно как и на мужчине внизу.
— Барри, убирайся! – рыжая перегнулась через перила. – Я не хочу тебя видеть!
— Вера! – Барри расплылся в улыбке. Люба с невольным интересом отметила, что мужчина, демонстрирующий седые виски и не самое спортивное телосложение, двигался легко и элегантно. Барри выглядел скорее крутым и опасным, чем нелепым, даже в этих странных обстоятельствах.
— Хани, Веруш, я очень за тебя волнуюсь. Я принес тебе кое-что, пакет на двери.
— Убирайся! В этот раз я не вернусь! – Вера ухватила за сухие листья вазон, стоящий на парапете, и ловко метнула вниз.
Барри не менее ловко увернулся и, улыбаясь, скрылся за углом.
— Черт, как же он меня достал! – сказала Вера, обернувшись к невольным зрительницам. – Привет! Я Вера! А сделайте кто-нибудь кофе; я пойду, посмотрю, что он там принес.
И хлопнула дверью своего номера.
Девушки переглянулись.
— Я Надя, – заизвинялась блондинка, – у меня нет кофе, я чай пью.
— Я Люба, – ответила Люба, – я сделаю кофе. Иди, готовь себе чай.
Через десять минут Люба, сменившая пижаму на цветастый балахон, поставила на столик две чашки кофе. Надя уже сидела в углу диванчика. От ее кружки, разрисованной каракулями, ощутимо несло ароматом мокрого веника.
— Это дети с особенностями развития кружки оформляли, – объяснила Надя, проследив за Любиным взглядом, – для благотворительного базара.
«Фу, блаженная, – подумала Люба, разглядывая Надю, – чашку с собой из Москвы перла, а на самой ни косметики, ни украшений. Фу!»
«Боже, она проститутка! – подумала Надя, глядя на Любины подколотые губы, распрямлённые волосы, тщательный макияж, а главное, на серьги с бриллиантами в ушах у соседки. – Точно, проститутка!»
«Блин, только этих куриц мне не хватало, – подумала Вера, вернувшаяся на балкон с пакетом. – Что ж такое?!»
Собственно, это был не пакет, а объёмистая сумка с эмблемой супермаркета. Вера ногой подвинула стул, водрузила на него сумку и стала выкладывать из нее содержимое, прихлебывая кофе, за который кивком поблагодарила Любу. В пакете оказались флаконы с шампунем, ополаскивателем и мылом.
— Кому надо? – спросила Вера. — Я со своим приехала.
— Мне, – обрадовалась Надя, – я рассчитывала, что меня встретят, но не встретили, я вам сейчас деньги отдам, у меня есть.
— Не нужно денег, – ответила Вера, протягивая флаконы. – Барри добрый малый, ему будет приятно, что кто-то сможет получить удовольствие от его заботы. От его гребаной заботы.
Плитка темного шоколада шлепнулась на столик в опасной близости с чашками. За ней полетели упаковки сухофруктов, сушек и семечек. Люба отодвинула свой кофе подальше от зоны обстрела и, чтобы как-то разрядить обстановку, обратилась к Наде, которая взирала на бушующую Веру с детским страхом.
— А почему тебя не встретили? Что случилось?
— Я сюрприз хотела сделать своему парню, – прошептала Надя,- а он трубку не берет, и дома его нет.
Надя задрожала губой и расплакалась.
Вера передала пакет Любе, обошла столик, обняла плачущую Надю и стала ее гладить по голове, нашептывая что-то на ухо. От этих утешений Надя просто разрыдалась. Люба в это время закончила распаковывать сумку, выложив на стол бутылку весьма недурственного виски, пару бутылок вина и сине-желтый баллончик.
— О! – Вера выхватила у Любы баллончик. – А вот это по делу купил наш Ромео. Мне надо идти работать, все съедобное оставляю в фонд соседской взаимопомощи, только это заберу, – Вера взяла баллончик и направилась к себе.
— А что это?– спросила ее в спину Люба.
— А это оружейное масло для чистки пистолета, – ответила Вера, не оборачиваясь, и скрылась в проеме.
К 32 годам Вера Гуревич успела приехать в Израиль, закончить престижную школу, отслужить в непростых войсках, закончить факультет кибербезопасности, снискать себе заслуженное имя в узких хакерских кругах и выйти замуж за темного гения финансового анализа Барри Шварца. Барри водил байк, Барри стрелял как бог, Барри менял любовниц, Барри зарабатывал нестыдные деньги. Вера влюбилась в дерзкого байкера, а получила располневшего «аидише ингеле», жаждущего тихой семейной жизни.
За три года брака Вера трижды уходила от любимого мужа. Это был четвертый заход. Они разругались, Вера психанула и улетела в Чикаго, к свекрови, которая была подругой, психологом и немного стилистом. У миссис Шварц-старшей Вера отоспалась, посетила оперный театр и дивного парикмахера на Великолепной миле. Миссис и миссис Шварц заплатили пополам астрономический счет за стрижку и окрашивание, после которого стало ясно, что Вера на самом деле – рыжая бестия. Рыжая бестия полетела домой и угодила в карантин.
По счастью, Верины работодатели умели, если очень надо, устроить и быстрый интернет, и мощное оборудование мгновенно и везде. Так что прямо из аэропорта девушку привезли в номер, полностью подготовленный для работы.
Надя проснулась на мокрой от слез подушке. Пашка по- прежнему не отвечал. Он был её первой школьной любовью. Они расстались после выпускного из-за глупой ссоры. А через месяц Паша уехал по обучающей программе в Израиль, да там и остался. Они не виделись, переписывались, передавали приветы через знакомых. А потом Паша приехал в Москву, они встретились и не расставались почти месяц.
Потом Надя была в Тель-Авиве, а Пашка в Москве, а потом они договорились, что через месяц ее очередь. Но Надя села в самолёт, чтобы сделать любимому сюрприз. Первый раз в жизни девушка совершила спонтанный поступок. Теперь оставалось только плакать и ждать окончания карантина. Но сначала — принять душ и хотя бы с полчаса позаниматься йогой.
Три струи горячей воды ударили в трех душевых кабинках. Три фена с гудением высушили три прелестных головки. Хлопнули дверцы трех холодильников. Три девушки вышли на балкон в спортивной одежде.
По утрам дворник, сметавший мусор с мостовой под балконом, видел трех девушек, занимающихся спортом. Рыженькая практиковала цигун, блондинка стояла в позе дерева, брюнетка делала балетные растяжки. Эту сцену он наблюдал по три утра подряд. На третье утро под балконом Бари начинал кричать:
— Вера! Вера!
Пока Вера препиралась с Барри, оглашая тихую улицу ругательствами, Надя спешно разворачивала на столике пункт оказания первой помощи, расставляла чашки, печенье, минералку и стаканы. После диалога любящих супругов Веру приходилось откачивать. В это время коварная Люба разговаривала с Гариком. Гарик, слыша на фоне тоскующего голоса своей нежной Любочки взрывы чудовищной площадной брани, морщился и содрогался.
— Видишь, котик, — говорила Люба кротко, — мне тут непросто. Забери свою девочку из этого зверинца. Приезжай за мной, пааажалуйста!
Гарик беспомощно ссылался на дела. Люба разрешала слезинкам эффектно скатиться по щекам и, закрыв окошко видеочата, спешила на балкон. Надя нуждалась в контроле и поддержке, одной ей с Верой не справиться.
Барри, кроме скандала, приносил каждый раз сумку еды и дамской мелочевки, типа кремов, прокладок или трогательной упаковки ортопедических резинок для волос.
— О!! – орала Вера. – Он слепой, что ли?! Он что, не видит, что я постриглась?
— Видит, – отвечала Люба, отнимая у Веры коробочку прозрачных спиральных резинок, – видит, что постриглась. Но не сопоставляет. Мужик, чего же ты ожидала?
— Он тебя любит, заботится, – подпевала Надя, всовывая в дрожащие Верины руки чашку мятного чая.
«Дура», – думала Вера, отхлебывая чай; оставляла чашку и уходила к себе, работать
«Блаженная», – думала Люба, собирая волосы экспроприированной резинкой, и начинала утренние растяжки, задрав идеальную ногу на перила.
«Паша мне не отвечает! Да что ж это такое?» – думала Надя и усаживалась с книгой в уголке балкона.
По вечерам девушки устраивали совместные ужины. Вера приносила пельмени или картошку, Люба заказывала еду из азиатских ресторанов, Надя резала салат. Практически каждый вечер на стол выставлялась бутылка.
— Я не ем углеводы, и уж тем более пельмени, – брезгливо говорила Люба.
— Ненавижу всю эту восточную по-бень, – с насмешкой говорила Вера.
— Ой, я не пью вообще-то, – застенчиво говорила Надя.
Люба молча разливала выпивку по кофейным чашкам. Все выпивали, ожесточенно жевали пельмени, наливали по второй, варварски накалывали на вилки суши, таскали салат руками из миски после третьей. И говорили, говорили до полуночи. Девичьи разговоры, откровенные и смешные, доставляли девушкам огромное удовольствие. И выходило из этих разговоров, что рыжая валькирия Вера любит своего Барри почти дочерней любовью, в которой туго переплетены бунт и обожание, хотя сейчас преобладает бунт.
— Не, ну а чего он! – кипятилась Вера. – Чего он меня опекает, как ребенка! Я, между прочим….
Что кукла Люба влюблена в Гарика, как последняя лохушка. И что ей бы за него замуж, варить борщ и рожать детей, а он ей деньги сует.
— Я против бриллиантов ничего не имею, – Люба рассматривала свои кольца, горящие маленькими фейерверками, – но от кольца детей не родишь, а мне уже пора.
Надя в основном рассказывала, как они с Пашей гуляли в парке, как ездили вместе на Валдай, как она его любит, а он любит ее.
— Нежно, преданно и на всю жизнь, – говорила Надя.
— Ага, на всю жизнь, потому и не отвечает, – резюмировала бессердечная Люба.
— Ну, может, он умер, например, или в коме, – утешала Вера.
Верины утешения обычно действовали безотказно. Надя начинала рыдать, и все расходились по комнатам. Иногда тоже чтобы поплакать.
Этажом выше отсиживала карантин старушка с собачкой. Присутствие старушки выдавали лишь ежедневный двухразовый визит волонтеров из зоозащитной организации, выгуливавших ее толстую апатичную болонку. Девушки, ни в чем не находившие согласия, в случае с болонкой единодушно считали, что животное бабка перекармливает и угробит.
На десятый день карантина парнишка-волонтер позвонил в Надину дверь и попросил взять болонку на пару дней.
— У бабушки сверху прихватило сердце, – пояснил он, – ее в больницу заберут. Внук только через два дня сможет приехать. Вы не волнуйтесь, мы собаку будем выгуливать, как раньше. Просто присмотрите за ней.
Надя, глядя в глаза псинки, уныло сидевшей на кафельном полу у ног волонтера, кивнула.
— Отлично, – оживился паренек и передал, стараясь не приближаться, в Надины руки поводок. – Ее Софи зовут, собачку, она милая. Погодите, я вам корм и все такое сейчас принесу. Под дверью оставлю, ладно?
Юноша припустил по лестнице вверх, крича «спасибо». Надя позвала собачку.
— Софи, Софи! — и Софи потрусила за ней в комнату, переваливаясь, как гусыня, на коротких лапках.
Когда «скорая» уехала от подъезда, Надя взяла толстенькую, довольно тяжелую Софи на руки и понесла на балкон, знакомиться.
— Да ладно! – сказала Вера и погладила болонку. – Только собаки нам не хватает!
Софи дружелюбно завиляла хвостом.
— Опа! – обрадовалась Люба. – Можно будет ролики снимать. Озолотимся! Софка, ты у нас будешь звездой ютюба? — Люба полезла к собачке с фамильярным поцелуем и была облизана.
— Девочки, не надо ее дразнить, – сказала Надя, прижимая собачку к груди. – Видите, она скучает по своей хозяйке.
— Да ты у нас зоопсихолог, как я погляжу, – закатила глаза Люба.
— Я, конечно, мало понимаю в собаках, но Софи не выглядит грустной, – заявила Вера и забрала болонку из рук Нади, которая зависла. – Пошли ко мне, моя толстенькая, я тебя накормлю.
И Вера ушла, унося с собой Софи, провожаемая удивленным взглядом Нади и веселым матерком Любы.
Софи принесла оживление в жизнь затворниц. Дважды в день приходили волонтеры, чтобы забрать собачку на прогулку. Девушки болтали с ними, шутили и флиртовали, провожали и встречали Софи с моциона. Надя мыла ей лапки после улицы. Люба вычесывала специальной щеткой, найденной среди песьих пожитков, украшала ее бантами, фотографировала соло или в компании девушек, а также безудержно селфилась в разных вызывающих нарядах с Софи на руках и выставляла все это в соцсетях, к неудовольствию Гарика. Вера пыталась Софи дрессировать, предлагая ей бегать за мячиком. Софи игнорировала дрессуру, грумминг и славу фотомодели. Любую свободную минуту она проводила в сладкой дреме, свернувшись клубочком под диваном.
— Ленивая шерстяная жопа, – говорила Вера, перекладывая дремлющую Софи на сложенный плед.
— Ты жирная соня, – твердила Люба, бережно снимая заколки с Софиной челки, чтобы не дай Бог, не вызвать у спящей дискомфорта.
— Тише, девочки, — громким шепотом говорила Надя, накрывающая к ужину столик на балконе, – вы ее разбудите. И не кури тут, Люб, собаки не любят запах дыма.
Люба красноречиво переглядывалась с Верой, обе качали головами, но сигарету тушили, болтали потише и вообще очень сблизились на почве ухода за Софи.
Последний вечер перед свободой подруги провели по комнатам. Паковали вещи. Решали, каждая для себя, как быть дальше.
Вера собиралась вернуться домой с утра, собрать вещи, пока Барри на работе, и переехать к подруге, а там посмотрим.
Люба собиралась прямым ходом в аэропорт. Билет она купила, дорогой и неудобный, с пересадками. Гарик дурак, найдем другого, который оценит.
Надя ночью пыталась дозвониться до Пашки. К утру, запихав свой нехитрый скарб в чемодан, она вызвонила бывшую однокурсницу, живущую рядом с Тель-Авивом. Однокурсница сказала:
— Конечно, приезжай, — и дала адрес.
Софин багаж Надя тоже собрала. Утром за болонкой должен был приехать хозяйский внук. Собака, кажется, предчувствовала разлуку и была расстроена, Софи с вечера, сразу после прогулки, забилась под Надину кровать и всю ночь жалобно поскуливала.
В заветное утро три девушки без всякого будильника проснулись очень рано. Три холодильника, пустых и чистых, хлопнули дверцами, отпуская последние йогурты для трех торопливых завтраков. Три девушки синхронно натянули джинсы и футболки, накинули куртки и взялись за ручки чемоданов, собираясь на выход.
На улице забибикала машина. Девушки вышли на балкон и обнаружили Барри, давящего на клаксон огромного джипа.
— Вера! – крикнул Барри, выглядывая из окна. – Поехали домой, детка.
Пока Вера обдумывала ответ, из-за угла одновременно выехали щегольский прокатный седан и старенькая малолитражка. Водитель седана вышел, сверкая очками без оправы и не глядя на балкон, направился к джипу.
— Вы Барри, да? – сказал он и представился. – Меня зовут Гарик, я приехал за Любой.
Люба, метнувшаяся было на площадку, чтобы бежать на улицу, опомнилась, вернулась в комнату за чемоданом и, отворив входную дверь, столкнулась с похудевшим, бледным и усталым Гариком
— Ты зачем приехал? – спросила Люба ледяным тоном. — И почему ты не в карантине?
— Я уже переболел, – ответил Гарик, одной рукой притягивая к себе Любу, а другой вытаскивая из кармана коробочку. — Выходи за меня замуж, котик.
Люба и Гарик целовались и не заметили, как мимо них, уронив на пол чемодан и оставив дверь нараспашку, вниз пронеслась Надя. Надя едва не сбила Барри, поднимающегося за багажом своей жены, и выскочила, рухнув в объятия своего Пашки, стоящего в мятой военной форме у дверцы старенькой малолитражки.
— Я был на сборах, – Паша целовал Надю в заплаканное лицо, – нас по тревоге вызвали, я не видел твоих сообщений, Надюша. Я только ночью, только ночью увидел, и сразу к тебе. Не плачь, не плачь, поехали домой.
Такси, въехавшее в это розовое море любви, радости и суеты знакомств и прощаний, никто, конечно, не заметил. Из такси вышел тощий нескладный парень и, сверяясь с телефоном, поднялся на второй этаж, где вся компания поздравляла Любу с помолвкой.
Тощий парень некоторое время прислушивался к русской речи, потом откашлялся и в наступившей тишине сказал по-английски:
— Я Жиль, пришел забрать собаку моей бабушки.
— Софи! Софи!
Девушки засуетились, пытаясь вспомнить, видели ли в это утро болонку.
Софи не отзывалась. Собаку с вечера никто не видел.
— Она могла убежать, — сказала Вера. – Надо проверить на улице.
И Барри потопал вниз, проверить на улице.
— Она точно на балконе дрыхнет, – сказала Люба, крепко держа Гарика за руку. – Нужно на балконе посмотреть.
И поволокла Гарика на балкон.
— Она у меня под кроватью спала, бедняжка, я ей плед там постелила, — сказала Надя и повела Жиля и Пашку в комнату, лезть под кровать.
На визг через мгновение сбежались все. Жиль и Пашка стояли возле кровати и смотрели вниз. На полу, на сложенном пледе, лежала абсолютно безмятежная Софи, кормившая трех крошечных, похожих на мокриц, розовых щенков.
— Мать твою, София! Это что тут такое?! – рявкнула Вера, опускаясь на колени перед пледом.
— Щеночки, – пропела Люба, наставляя камеру телефона на счастливую мать с потомством.
— Хорошая, хорошая девочка, — шептала Надя, восхищенно почесывая Софи за ушком.
— Что теперь делать? – спросил Жиль, обращаясь в основном к ошеломленным мужчинам, брошенным самым наглым образом ради трёх плюшевых песиков.
Мужчины молчали, глядя на своих девочек с умилением. Девочки с умилением смотрели на щенков.
— Так что же мне делать? – снова спросил Жиль, наклоняясь к Софи.
— Тяв! – ответила Софи и лизнула его в нос.
Александр Климов-Ю