«ОТ И ДО»
С поэтом и редактором Борисом Камяновым беседует Давид Шехтер
Боря, а ты сам-то веришь, что тебе уже 75?
Б.К.: На этот вопрос отвечу одним из последних своих офонаризмов: я чувствую себя мальчиком, впавшим в дедство. Не верю, когда перед сном смотрю на пустой графинчик, в котором с утра было поллитра пятидесятиградусной спиртовой настойки; не верю, когда по-прежнему реагирую на женские чары (прежде всего собственной жены, разумеется); не верю, когда вспоминаю свою молодость и убеждаюсь в том, что переживания тех лет так же сильны и ярки, как тогда.
Но не могу не поверить в это, когда узнаю о рождении очередных внуков и правнуков, когда вынужден посещать врачей, когда вижу, что ровесников вокруг становится все меньше…
Ты поэт, пишущий на русском языке. Бывал ли ты в России после репатриации? Не возникло ли хоть раз сожаление, что ты оставил добровольно многомиллионную армию читателей и уехал в страну, где на русском языке тогда говорили несколько десятков тысяч человек?
Б.К.: За сорок четыре года своей жизни в Израиле я побывал в России лишь однажды, летом девяностого года, проведя в Москве месяц. После этого никакие соблазны не смогли заманить меня туда еще раз. Процитирую фрагмент из своих мемуаров «По собственным следам», опубликованных нью-Йоркским издательством «Liberty»: «Если и была у меня в Израиле ностальгия по “малой родине”, то после этого визита она прошла, как будто ее и не было. Редкие нотки узнавания, тонувшие в архитектурной какофонии последних десятилетий, не составляли мелодии, напоминавшей о прошлом, но лишь раздражали своим трагическим звучанием и явной неуместностью в обстановке общей торжествующей бездуховности».
Никаких сожалений о своем отъезде из России в Эрец-Исраэль у меня никогда не было, да и никакой «многомилионной армии» читателей там в семидесятых уже не было, а сейчас – тем более. Немногие россияне, интересующиеся поэзией, находят мои стихи и в Интернете, и в коллективных сборниках стихотворцев обеих наших стран, да и книги мои многие гости Израиля увозят с собой на родину. Кстати, одним из итогов моей тогдашней поездки в Россию стало издание сборника стихотворений «Исполнение пророчеств» невероятным по тем временам тиражом: десять тысяч экземпляров, из которых восемь тысяч остались в России. Сегодня о подобном можно только мечтать: стихи и в России, и в Израиле, и в странах Запада читают единицы…
Ты не просто религиозный, а практикующий еврей. Каковы взаимоотношения между твоей русской Музой и еврейским Богом?
Б.К.: Я не очень понимаю, что такое «практикующий», – по-моему, это то же самое, что религиозный. Тот, кто признает существование Всевышнего, но не исполняет Его заповеди, может называть себя верующим, приверженцем традиции, но не более того.
Моя Муза может считаться русской только по той причине, что я пишу по-русски. На самом деле стихи мои – стихи еврея, и не только потому, что я исповедую иудаизм, и еврейская тема – одна из основных в моих писаниях. Мне кажется, что они еврейские на генетическом уровне: точно так же, как, увидев меня, любой непременно признает во мне еврея, он безошибочно определит это и по моим стихам. Так что у них есть шанс остаться на какое-то время фактом одновременно и русской, и еврейской литературы, и оба этих начала уживаются в них, по-моему, вполне мирно.
Если бы ты мог вернуться назад, что бы ты исправил в своей жизни, какие поступки изменил, какие стихи написал или не написал?
Б.К.: Как каждый обычный человек, не являющийся праведником (а я – последний, кто стал бы претендовать на такое определение), я совершил в жизни немало грехов и, конечно, в римейке постарался бы их не допустить. Все остальное сказано в одном из моих последних стихотворений.
ЕДИНСТВЕННАЯ ПОПЫТКА
из новой книги избранных стихотворений «ОТ И ДО»
Я давно сошел с дороги к раю,
Жил вслепую долгие года.
И одно определенно знаю:
Праведником не был никогда.
В старости я обречен на муки:
Хворями плачу я за грехи.
В радость только маленькие внуки
Да еще – внезапные стихи.
Пусть в итоге прибыль, пусть – убытки.
Сможет ли Господь меня простить?
Но вот скидки для второй попытки
Я не стану у Него просить.
Изменить себя я не сумею.
Прошлое забвенью не отдам.
Если в нем о чем-то пожалею –
Значит, всю судьбу свою предам.
Что касается стихов, то все, что хотел, я уже написал и продолжаю в том же духе.
Чем ты больше всего гордишься и чего стыдишься?
Б.К.: Горжусь сыном и дочкой, пасынком и падчерицей, тринадцатью внуками и двумя правнуками. О том, чего стыжусь, – в предыдущем ответе.
Перед тобой еще долгий путь в 45 лет. Каковы творческие планы?
Б.К.: Издать свой перевод Пятикнижия, книгу иронических стихотворений, пародий и эпиграмм «Интер-ДА!», сборник офонаризмов «Камяндовать парадом буду я!», а также вторую мемуарную книгу «Колоски памяти», которую постоянно пополняю в ожидании чудесного появления издателя-авантюриста, который мог бы взять на себя выпуск в свет и всего остального.
ИЗ НОВОЙ КНИГИ ИЗБРАННЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ
«ОТ И ДО»
* * *
Везет на матерей на одиночек,
На их сопливых пацанов и дочек,
Что поутру, вползя ко мне в кровать,
Все норовят папашею назвать.
Колеблется на этих женщин такса:
Цена им – от бутылки и до загса.
Боюсь я загса. С загсом не шучу.
Да и бутылкой не всегда плачу.
Но все же – любят. Все же – привечают.
Субботу четвертинкой отмечают,
Латают куртки, штопают носки,
Всегда мягки и никогда – резки.
Им главное, чтоб в дом принес получку,
Чтоб детям-шалунам устроил взбучку,
А если нет получки – не беда,
Ведь молодой, не может экономить…
Зато – еврей. И как же тут не вспомнить:
Евреи с бабой ласковы всегда.
В конце концов от них я ухожу.
В глаза им виновато я гляжу,
И вот мне Бог, и шапка, и порог,
И, как пинок, – вослед немой упрек…
Постиг я много. Малого достиг.
И не женат. А одному – неловко.
И потому-то длинным вышел стих,
И потому – не удалась концовка.
1966
* * *
Я – зверь затравленный. Я худ
И горбонос. Я – сын еврея.
Все от погони я бегу
И оттого лишь не жирею.
Спасибо, хищники! Ваш пыл,
Оскаленные ваши рожи –
Чтобы я жиром не заплыл
И потому подольше прожил.
И если вдруг наступит век
Вселюбия и всепрощенья –
Раскрепощенный человек
Придет к началу вырожденья.
И вот я в драке. Грянул бой,
Идем с противником по кругу…
Заклятый враг мой! Мы с тобой
Живем благодаря друг другу.
1970
* * *
Душа моя, печальная душа!
Давай с тобой побродим не спеша
По молодым весенним перелескам.
Давай-ка отрешимся от забот –
Прислушайся: порхающий народ
Встречает нас и трелями, и треском.
Давным-давно мы вышли из лесов.
Отвыкли от веселых голосов
Своей забытой бабушки-природы.
Привыкли к жизни шустрой, городской…
Душа моя! Как редко мы с тобой
Бываем вместе! Ссоримся – на годы…
Давай с тобой тихонько говорить
О странном даре – красоту любить
И в яркой птице, и в негромкой строчке,
О Вечности, мигающей из тьмы…
И лишний раз поймем с тобою мы,
Что ты, душа, – кольцо в ее цепочке.
1973
* * *
Был женат. Обзавелся жильем.
Разошлись. Повторенья не хочется…
Жили мы в этом браке втроем:
Я, она и мое одиночество.
Вот уж стал осторожней с вином.
Дочь растет. Называюсь по отчеству.
Мы теперь существуем вдвоем:
Я и мое одиночество.
Я уйду, растворившись во мгле,
Когда сердце до капли источится,
И останутся жить на земле
Дочь моя и мое одиночество.
1974
* * *
Руси веселие есть пити и блевати.
Лежит мой друг в заблеванной кровати,
Мохнатый бородатый берендей,
Ассимилированный иудей.
Его мутит. Он вновь клонится к полу,
И стонет он, и требует рассолу;
Ладонь его трясется на весу…
И я рассол товарищу несу.
Вчера мы много пили. Пели песни.
А нынче – приступы асфальтовой болезни,
Печать стыда и боли на лице,
Похмельная забота о винце.
Где наша вера? Поиски? Идеи?
Пьют по-российски нынче иудеи.
Естественно: чем больше водки пьем,
Тем легче нам мириться с бытием.
Ах, родина! Ты нежно нас растила,
Обрезанные члены нам простила,
Но строго приказала: иудей!
Ничем не отличайся от людей!
…Гудит пивная. Друг мой лезет в драку.
Вцепился он в какого-то бродягу.
Шумит толпа. Свершается судьба.
Мой милый друг! И мы с тобой – толпа…
Домой плетемся пьяно и нелепо.
Над нами виснет пасмурное небо,
Роняя капли горьких Божьих слез.
Ты плачешь, Бог?
Ты – Саваоф?
Христос?
1974
* * *
К величайшей вершине мира,
Над которой – лишь только Бог,
С иноземной своею лирой
Дотащился я, одинок.
Наседало на пятки время,
Злобным зверем в ночи сопя.
По дороге я, словно бремя,
По частям оставлял себя.
Дочь покинул и мать оставил,
Тридцать лет отшвырнул к шутам.
Землю-мачеху я ославил
Черным дегтем – по воротам.
Только память свою да лиру
Я спасти по дороге смог.
И стою на вершине мира,
Над которой – лишь только Бог.
Жадным взором весь мир объемлю,
Вновь рожденный, я нищ и бос.
В обретенную эту землю
Я по самое сердце врос.
Все оставил я за порогом.
Все отдал я чужой стране.
И остался я только с Богом.
Только с Богом
Наедине.
1977
* * *
Седьмые классы. Кипы всех расцветок.
Галдеж на перемене, беготня…
И среди этих сумасшедших деток –
Ушастый шкет, похожий на меня.
Они – призыв двухтысячного года –
Своею кровью оплатить должны
Безумие избранников народа,
В рулетку промотавших полстраны.
Любимые! Простите нас, отцов, –
Лихих бойцов, глухонемых слепцов,
Своих детей отдавших под начало
Преступников, маньяков, подлецов.
«Ѓатикву» мы давно уже допели.
Остались боль, растерянность и стыд.
Мы наших сыновей не пожалели.
Молись, Израиль, – может, Бог простит…
1994
* * *
Я чадолюбивый, потому что я чудолюбивый –
Нет большего чуда, чем новорожденный малыш.
Багровый, как пьяница, лысый, сопливый, крикливый
Ты сладок, мой маленький, даже когда ты блажишь.
Глазенки подернуты легким молочным туманом.
Воспитанник ангелов, горних посланец глубин,
Явился сюда ты беспамятным и безымянным –
И сразу же всеми вокруг безоглядно любим.
Откуда спустилась душа в этом нежном обличье?
Куда воспарит она, сбросив отмершую плоть?
Склонясь над тобой, эту тайну пытаюсь постичь я –
Да вот затуманил глаза твои скрытный Господь.
Ты имя обрел, заполняются памяти соты,
И прожитый год в файле «Прошлое» запечатлен.
Ты быстро растешь, и уже забываешь не все ты.
В земной своей жизни ты стал хитроват и смышлен.
Жестоко проказишь, но все же боишься огласки.
Завистлив, как все мы, при этом не чужд куражу.
Гляжу я, как в зеркало, в чистые, ясные глазки.
Себя нахожу в них, а тайну – не нахожу.
И все же однажды ее непременно раскрою.
Душа воспарит в наднебесье – а ты, мой малыш,
Склонившись над телом, навеки оставленным мною,
Прочтешь, как положено, первый свой в жизни кадиш.
2011
СНЕГ В ИЗРАИЛЕ
Татьяне Ромазановой
Я зиму не любил в России.
Теплолюбивый человек,
Свободен я от ностальгии
И с детства ненавижу снег.
Взывает к небесам с мольбою
Ближневосточный иудей:
От неба каждою зимою
Он ждет не снега, но дождей.
Но вдруг стремительно и нагло,
Как будто поглумиться рад,
На нас слетает снегопадла,
Проклятый русский снегопад.
Нет, эта гадость мне не в радость!
Куда ты лезешь, раздолбай?!
Ты – снегоподлость, снегопакость,
Ты – снегопошлость, снегодяй!
И все. Страны моей не стало.
Враз поседели зеленя.
Россия, ты меня достала!
Россия, отпусти меня!
И, как приговоренный к «вышке»,
Внезапно духом я ослаб…
Визжат счастливые детишки
И лепят мерзких снежных баб.
2017
О СЕБЕ
Стрелятель я из пушек воробьев
И получатель от судьбы затрещин.
Я – уезжатель из родных краев,
Я – ухожёр от ненадежных женщин.
Я – предпочтитель всяческих свобод,
Мне ненавистны цепи и колодки.
Я – избегатель суетных забот,
Охотник я до шуток и до водки.
Я, старый пес, на свежем ветерке
Щенком веселым прыгаю, беснуюсь…
Но если Бог мне говорит: «К ноге!»,
Я, хоть ворчу, но все же повинуюсь.
2018