Обыкновенное чудо
Это произошло не сто и не двести лет тому назад. Не в Галиции, и не в Марокко, и не в Литве. Это случилось позавчера в городе Бней-Браке.
В одной из многоэтажек этого города живет правнук ребе из Городницы. Фашисты стерли с лица земли и само местечко, и его обитателей. Одни хасиды сгинули во рву за околицей, другие развеялись по ветру дымом из труб крематория. Чудом уцелел только младший сын ребе. Юноша добрался до Святой Земли и осел в Бней-Браке.
Ничего не осталось от городницкого хасидизма, кроме пары-тройки обычаев, которые в семьях потомков ребе – а Всевышний одарил спасшегося из огня юношу множеством детей, – хранили как зеницу ока.
Например: сукку, стоявшую на балконе, не разбирали с завершением праздника, а оставляли на весь год. Перед следующим Суккот меняли схах – крышу из пальмовых листьев – и произносили благословение.
Немало натерпелись члены семей от соседей, понапрасну обвинявших их в лености. Честно говоря, разобрать и собрать нехитрый шалаш было бы куда проще, чем целый год пропускать мимо ушей язвительные вопросы, не обращать внимания на иронично опущенные уголки губ и не замечать косые взгляды.
– Пока мы соблюдаем эти обычаи, – отвечал правнук ребе особо докучающим соседям, – жив городницкий хасидизм, живы мои предки, живы их хасиды, их жены, их маленькие дети. Пусть только в нашей памяти, но память и грусть – самые удивительные оптические приборы на свете. Они способны разглядеть невидимое и поставить исчезнувшее в центр мироздания.
Когда завыли сирены, правнук, человек уже немолодой, сидел в гостиной, погрузившись в изучение Талмуда.
– Дедушка, вставай! – внучка схватила его за рукав капоты. – Надо идти в комнату безопасности.
– А? Что? Сейчас, я только пойму, в чем противоречие между комментариями Абайе и Ровы, – ответил правнук. Его мысли были так далеко от реальности, что вой сирен ему казался плачем младенца в соседней комнате.
Внучка еще несколько раз попробовала выдернуть дедушку из медитации над Талмудом, но убедившись, что тот не обращает на нее внимания, убежала в комнату безопасности.
Сирены смолкли. Напряженная тишина повисла над городом. То и дело ее нарушали отдаленные хлопки ракет-перехватчиков, сбивающих иранские баллистические громады.
Какой-то странный звук разрушил сосредоточенность правнука. Потом он не мог объяснить, почему, не обращая внимания на вой сирен, он сразу услышал этот стук. Встав из-за стола, он вышел на балкон, откуда доносился стук, и увидел, как ветер теребит висящий на стенке сукки портрет его прадеда, последнего Ребе из Городницы.
Правнук протянул руку, чтобы поправить портрет, – и в этот момент прогремел взрыв. Баллистическая ракета угодила прямо в угол дома. Ее обломок влетел в гостиную и уничтожил все, что в ней находилось.
После отбоя внучка в слезах выбежала из комнаты безопасности. Она была уверена, что деда уже нет в живых. К своему изумлению и радости, она нашла его в сукке. Откашлявшись от пыли, он попросил внучку:
– Мейделе, принеси, пожалуйста, из гостиной трактат Талмуда. Я не успел до конца разобрать комментарии.
Если это не чудо, то что тогда называется чудом?
Еще раз про чудеса
Как известно, у евреев новости узнаются в синагоге. Всякие люди в нее приходят: от ультрарелигиозных раввинов до веселых разгильдяев с маскарадными, крошечного размера кипами на буйных кудрях. Иудаизм – это не точка, а интервал, причем достаточно обширный. Всякому отыщется место, нужно только захотеть.
Один из прихожан нашей синагоги, солидный мужчина средних лет, появлялся у нас только по субботам. Его трудно было заподозрить в тщательном исполнении заповедей, он все делал как бы на медленном огне.
– Ну, нет у меня времени на длинные молитвы, – объяснял он. – Кто-то ведь должен обеспечивать вашу безопасность.
У этого мужчины были серьезные основания так заявлять. Он уже много лет – один из ответственных за обслуживание и ремонт двигателей военной авиабазы. Поддерживает и ремонтирует F35 u F16. Бремя знаний и ответственности заставляло его с некоторой легкостью относиться к проповедям раввинов.
Разумеется, засекречен с головы до пяток, поэтому я буду именовать его просто – Механик.
Вчера, после завершения субботней молитвы, Механика вдруг прорвало. Мы шли по аллее, освещенной желтым светом фонарей. Вечер выдался жаркий, как и полагается на Святой Земле в начале тамуза (июня), но впереди каждого из нас ожидал субботний стол, уставленный роскошными яствами, вперемежку с бутылками охлажденного вина и пива.
– Вы просто не понимаете, что произошло! – вдруг произнес мой попутчик. – Это чудо, самое настоящее чудо!
–Ты имеешь в виду, что за двенадцать дней войны иранцы не сумели сбить ни одного нашего самолета? – уточнил я.
– Это само собой, – ответил Механик. – Но я о другом. О техническом чуде, которое невозможно ни объяснить, ни обосновать.
– И в чем оно состоит, расскажи, если можно, – попросил я.
– Самолет – это механизм с изнашивающимися частями, – начал Механик. – И самая изнашивающаяся часть – двигатель. Я ими занимаюсь всю жизнь, навидался всякого и точно знаю, что может быть, а чего не может. Перед началом войны мы приготовили не только сменные двигатели и запчасти. Были созданы специальные аварийные бригады из самолетов и вертолетов. Не исключалась возможность, что некоторые двигатели стремительно выработают ресурс из-за пилотажа для отрыва от ПВО Ирана, и самолеты не долетят обратно. Двигатель откажет, машины упадут, а катапультировавшихся пилотов придется аварийно забирать с территории другого государства. Не самого дружелюбного государства…
Расстояние до Ирана – полторы тысячи километров и обратно столько же. Сам понимаешь, по возвращении двигатель будет нуждаться в срочном техобслуживании. Поэтому первые самолеты принимал я сам, то есть возглавлял группу контроля.
Когда в ангаре открыли люки, прикрывающие двигатель, я лично приступил к осмотру. Опыт у меня, не буду хвастаться – огромный, почти все, что надо менять, – а ремонт состоит из замены блоков, – я вижу сразу. Или почти сразу, но определяю безошибочно.
Приступил я к осмотру и не поверил своим глазам: двигатель выглядел так, словно только что прошел техобслуживание. Быть такого не может, после трех тысяч километров лёта любой, даже самый лучший механизм требует вмешательства рук человеческих!
Ну, меня не проведешь: я велел подключить аппаратуру диагностики и все проверить не на глаз, а по электронным показателям. И что ты думаешь, аппаратура подтвердила, что мои глаза не ошиблись. Глаза и опыт!
Механик с гордостью провел ладонью по лбу.
– Разумеется, мое заключение проверили другие спецы. Вывод оказался таким же: ничего менять не надо. Так, мелкие дозаправки.
Ладно, решили мы. Бывают на свете счастливые случайности. Этот вывод подтвердил второй самолет – там пришлось провести обслуживание по полной программе. Зато положение третьего оказалось точной копией первого. И четвертого, и шестого. Короче – обслуживания потребовали только тридцать процентов машин.
Мой собеседник остановился посреди аллеи и воздел руки к небу.
– Нет, ты просто не понимаешь, что это такое, – бросил он мне с таким видом, словно я сомневался в его словах.
– Во всех историях про чудеса хасидских ребе речь идет о людях. Человеческий организм – субстанция малоисследованная, с ним что угодно может произойти. Сегодня больной, а завтра вдруг здоровый. Чудо излечения. Но тут речь идет о бездушном железе, о законах трения и износа. Ну не может, не может самолет летать без выработки моторесурса! Не может, а было на моих глазах. Вот этих самых глазах!
И Механик снова провел ладонью по лбу.
Я раскрыл рот, намереваясь заметить, что в историях о чудесах ребе вовсе не всегда речь идет только о людях, но Механик меня перебил.
– И все же самое главное состоит не в этом, – воскликнул он. – Пойми, двести самолетов круглосуточно работают двенадцать дней. Круглосуточно! Двенадцать дней! И ни одной серьезной поломки! Так, мелкие починки, мизерный ремонт, обычное техобслуживание.
Механик огляделся по сторонам. Слева и справа от аллеи мирно светились окна домов. Там уже сидели за субботними столами, или смотрели телевизор, или беседовали. Чтобы не мешать людям, Механик снизил голос до почти трагического шепота.
– Только тот, кто отдал почти всю жизнь обслуживанию этого железа, может осознать размеры случившегося. Наши праотцы в таком же изумлении смотрели на воды расступившегося перед ними моря. Ну не могло такого произойти, согласно статистике, летным планам, опыту, наработанному десятилетиями, – не могло. А случилось. Тихо, незаметно, исподволь.
Сегодня утром на базе мы подвели итоги войны. Как работали, что поменяли, что необходимо заказать. Ты бы видел лица моих коллег. Сначала все утверждали, что тут ошибка, подтасовка данных. Но когда проверили два раза, просто замолкли. Встал наш командир, начальник базы, сам боевой летчик, бравый дядька, но левый до мозга костей, и тремя словами подвел итог:
– Ребята, Б-г – есть.
И если это не чудо, так что тогда называется чудом?
Мы не верим в Б-га
Так утверждает Йосеф-Ицхак Фарбер – раввин бригады резервистов «Голани».
– Мы знаем, что Он есть! Мы своими глазами видели Его руку.
На фарбренген – хасидское застолье – раввин приехал в военной форме с автоматом на плече и пистолетом за поясом.
– Я в милуим (резервистская служба) с 7 октября, – объяснил он. – И война еще не закончена. У нас в «Голани» все полевые раввины идут в бой рядом с солдатами, поэтому отношения совершенно другие. К тому, что мы говорим, не просто прислушиваются, а приходят спросить совета и объяснения. А объяснять есть что – за полтора года войны мы видели множество чудес.
Раввин замолк на несколько мгновений, затем поднял пластмассовый стаканчик с виски.
– Написано в книге «Зоар»: человек способен одновременно удерживать в своем сердце две противоположные эмоции. Сегодня сердце каждого израильтянина разрывается от боли за наших братьев и сестер, погибших 7 октября, от каждого нового имени, которое разрешается огласить. Ох, как мы ненавидим эту шапку новостей! И с какой силой молимся об освобождении тех, кто томится в подземельях Хамаса.
И вместе с тем, сердце переполняется радостью при виде чудес, которыми Всевышний щедро оделяет наш народ в эту войну. Я расскажу только о том, что видел сам, своими глазами. И только об одном из чудес, их было так много, что я могу перечислять до утра.
Раввин Фарбер пригубил виски и продолжил:
– Вы знаете, что в армии уже пятьдесят лет существует специальное подразделение альпинистов, предназначенное для захвата сирийской части Хермона? Пятьдесят лет сотни особо выносливых и крепких ребят тренировались изо всех сил. Поколение приходило и поколение уходило, сменялись командиры и планы, не менялась только ожесточенность тренировок. Сирийская вершина основательно укреплена, взять ее штурмом – весьма непростая задача.
И вдруг… Сирия разваливается. Само собой, конечно, не без нашего участия, но вовсе не из-за него. Сирийские войска оставляют Хермон, чтобы захватить неприступную вершину, посылают роту резервистов на квадроциклах, и те без единого выстрела водружают над вершиной израильский флаг. Подразделение альпинистов существует до сих пор, и пока не совсем понятно, на что переориентировать этих ребят.
Раввин поднялся со своего места, вытащил из сумки мешок, достал из него обгорелые тфиллин и положил на стол. Потом добавил к ним движок с поломанным пропеллером.
– На склоне горы Дов (Гар Дов на иврите), рядом с ручьем Нахаль Цион, располагается подразделение минометчиков нашей бригады. Минометы серьезные, стреляют на большие расстояния.
В один из дней командир решил устроить бойцам тренировку – срочная передислокация под огнем противника. Быстро, быстро, быстро, собрали минометы, погрузили в бронетранспортеры, сели сами, задраили люки – все по-настоящему – тронулись с места. Отъехали пару сот метров от лагеря, командир уже собрался дать приказ возвращаться, и тут раздался оглушительный взрыв – дрон Хизбаллы угодил прямо в склад с минами.
Никто не пострадал, но лагерь сгорел полностью. Из двадцати пяти человек подразделения трое накладывали тфиллин. Один из бойцов позвонил мне и попросил привезти новые: те, что были в палатке – сгорели. Тфиллин – вот они, – раввин Фарбер показал на лежащие на столе комки обгорелой кожи. – А моторчик – все, что осталось от того дрона.
Я приехал в лагерь около полуночи, привез новые тфиллин, чтобы ребята с утра могли их наложить. Несмотря на поздний час, работа кипела, следы пожара уже успели убрать, новые палатки стояли на местах, техника рыла бункер под арсенал. Солдат, получивший тфиллин, не удержался от вопроса:
– Как же так, уважаемый раввин, как же так? Тфиллин – самые святые вещи из тех, что нас окружают. Святее только свиток Торы. Почему Всевышний допустил, чтобы они сгорели?
– Для Всевышнего каждый еврей куда более свят, чем все свитки Торы на свете вместе взятые. Он предпочел спасти двадцать пять евреев и сжечь три пары тфиллин, – ответил я солдату. – И если это не чудо, так что тогда называется чудом?
– Да, – согласился боец. – По-другому это не назовешь. Поэтому сегодня вечером почти все ребята нашего подразделения попросили завтра утром помочь им наложить тфиллин.