1924, Агнон и Бялик
(Бад-Гомбург, Тель-Авив и Иерусалим)
«Бялик, – сказал Агнон, и голос его изменился, вдруг зазвучав с потрясающим благоговением, – Бялик был властелином языка и стиха».
Амос Оз, «Повесть о любви и темноте»
«…Блестящий, саркастичный, приковывавший все внимание собеседника. Одним он напоминал лучшие образцы древнегреческой поэзии, другим – живопись Рембрандта».
Журналист Игаль Сарна об Агноне
20-е годы прошлого века в Палестине – интереснейший и чрезвычайно насыщенный событиями период в истории новой ивритской словесности. Пожалуй, одно из главных событий этого времени – окончательное переселение в 1924 году на историческую родину двух тогдашних литературных авторитетов – Бялика и Агнона (Бреннер приехал еще в 1911 году), а также их встраивание в литературно-общественный процесс развития еврейской общины в Палестине. И, конечно, всех интересовало: как сложатся на небольшой территории Эрец Исраэль, а точнее, между Тель-Авивом Бялика и Иерусалимом Агнона, – личные отношения двух самых больших в ишуве мастеров поэзии и прозы на стремительно возрождавшемся иврите, этих, казалось, Кастора и Поллукса новой ивритской литературы.
Однако начать следует с 1922 года, когда Бялик и Агнон жили в Германии, поэт – в Берлине, успешно занимаясь делами издательства «Двир», а Агнон – в курортном городке Бад-Гомбурге (в двенадцати часах езды от немецкой столицы), сочиняя набиравшие все большую популярность произведения и коллекционируя старинные еврейские книги и манускрипты.
Они были давно знакомы, встречались в 1909 году в Палестине (вместе четыре дня путешествовали по кибуцам и мошавам), а потом в Вене в августе 1913 года, на заседаниях Комиссии по вопросам иврита и еврейской культуры (וועדה לשפה ולתרבות העברית), проходивших до начала 11-го Сионистского конгресса, делегатами которого они оба были.
Кстати, уже тогда, выступая на заседании Комиссии, Бялик-поэт, начавший активно заниматься переводами и редакторско-издательской работой, поднимал актуальную тему: «Вопрос, который в эти дни стоит перед нами – какие книги нам следует отбирать для издания в современном виде, чтобы они соответствовали запросам читателей?» Бялик, уже как признанный, авторитетный духовно-общественный лидер своего народа (в том же 1913 году группа еврейских писателей во главе с Йосефом Клаузнером намеревалась выдвинуть кандидатуру Бялика на получение Нобелевской премии по литературе), ставил задачи воспитания народа на лучших образцах еврейской и мировой литературы на возрождавшемся иврите.
…И вот, узнав, что Бялик с женой Маней Авербух (позднее Агнон в своих письмах будет называть ее «Манечка» – מאניצ’קה) еще в сентябре 1921 года приехал в Берлин, автор «Агунот» (о себе: «я, малозначительный») рад приехавшему коллеге настолько, что весной следующего года пишет национальному поэту еврейского народа, приглашая его: «Есть у меня небольшая симпатичная комната с очагом и в ней можно поставить две кровати».
Затем, по своему обыкновению, Агнон начинает читать соответствующие разделы Талмуда – для поиска духовного одобрения на предстоящий приезд Бялика (לבקש אישור למעשה), пересказывает и ему священные цитаты в письме, и снова: «…приезжайте, мой уважаемый, весь мой дом со всеми комнатами в Вашем распоряжении. И множество книг найдете у меня. Чудесный воздух, вы отдохнете, и мы сможем беседовать, когда у Вас будет на то желание».
Бялику явно нравилась идея приехать в тихий курортный Гомбург, тем не менее, он не спешит оставить шумный Берлин. Агнон чуть задет реакцией адресата на его приглашение: «Бялик продолжает находиться в Берлине. Поэт поступает по собственному выбору…» – почти (с обидой) жалуется он в письме к знакомому критику и эссеисту Шалому Шитриту.
И вот летом 1922 года Хаим-Нахман и Маня приезжают в Гомбург, сначала – чтобы немного отдохнуть там, а в итоге остаются на продолжительное время.
(Есть еще одна, менее известная, гипотетическая причина, побудившая чету Бяликов оставить на время Берлин: жена поэта, не имевшая собственных детей, очень привязалась к дочке соседей, которая однажды по просьбе Мани пошла в магазин и попала под колеса автомобиля…)
В Гомбурге Бялик начинает активно работать: писать, редактировать, переводить, курировать работу издательств «Двир» и «Мориа», осуществлять некоторые другие литературно-издательские проекты, начатые им в Берлине, куда он время от времени выезжал.
Вскоре он становится центральной фигурой в группе еврейских интеллектуалов, живших или отдыхавших в курортном Гомбурге. Из наиболее известных – Ахад Га-Ам, австрийский журналист и писатель Натан Бирнбаум, которому приписывают создание термина «сионизм», Шошана Парсиц – будущий депутат Кнессета и лауреат Государственной премии Израиля. «Блестящее собрание, подобное которому можно найти только в предвоенной (речь о Первой мировой – А.К.) России или в послевоенной Палестине», – писал о ярких личностях этого круга известный исследователь еврейского мистицизма Гершом Шолем.
Жившая тогда в этом городке музыкант Фрида Каган вспоминала в мемуарах «Поколение в смятении», что на исходе шабата в доме Бялика проходили регулярные журфиксы, в ходе которых супруга поэта угощала гостей чаем и домашней выпечкой. На этих вечерах бывал и Агнон, который, по словам автора, «по своей природе был немногословен и предпочитал уединяться».
О скромности и деликатности молодого Агнона прекрасно написал в автобиографической книге «Меж песками и небесной синью» Нахум Гутман, сын Симхи Бен-Циона. Он вспоминает, что однажды вечером увидел Бреннера («Я узнал его по подошвам ботинок, которые всегда были протерты»), одиноко сидящего на берегу моря близ строившегося Тель-Авива. «И тут на берегу появился Агнон. Я подумал: сейчас он подойдет к Бреннеру. Но нет. Он обошел Бреннера вокруг, держась на значительном расстоянии и не сводя с него взгляда. Бреннер его не видел. То же повторилось и во второй раз. Только на третьем кругу Агнон сумел привлечь к себе внимание Бреннера и, решив, что момент подходящий, приблизился к нему, нагнулся, порозовев и отводя глаза (! – А.К.), улыбнулся, уселся рядом – и началась беседа».
«Он обладал широкими познаниями, – вспоминал тогдашнего Агнона Гершом Шолем, – и был целиком погружен в процесс творчества. Рассказ публиковался за рассказом, и он часто говорил мне о работе над большим автобиографическим романом “В клубке жизни” (בצרור החיים) (рукопись романа, около 700 страниц, сгорела во время пожара в доме Агнона. – А.К.), в котором он хотел подвести итог своей юности. Позднее я никогда не видел его таким открытым, целеустремленным и излучающим талант, как в те дни».
Агнон провел в Бад-Гомбурге три года…
А вот, для сравнения, как ранее о молодом Бялике (приблизительно возраста Агнона) с мягким юмором писал патриарх еврейской литературы Шолом-Алейхем.
«Долгие годы я состоял в переписке с Бяликом и не удостаивался чести лично познакомиться с нашим величайшим поэтом оттого, что мы находились далеко друг от друга – он жил в Одессе, а я в Киеве. Затем, после революции в России, наступили годы изгнания, я перебрался в Америку. Так я потерял малейшую надежду когда-нибудь повстречаться с гигантом из гигантов…
…Накануне Сионистского конгресса (Гаага, 1907 год – А.К.) собрался съезд, посвященный возрождению иврита. Я вхожу – зал полон. Публика шумит, а громче всех горячится некий молодой человек, обликом типичный лавочник, хотя в нашей стороне он назывался бы “сухарчик”. Я присматриваюсь к этому юноше, который, похоже, в некоторой степени человек образованный, и только что вышел из-под опеки своего тестя, ну, по крайней мере, все еще живет при его поддержке. И в силу того, что он “маскил” и его тесть состоятельный человек, сионисты местечка выбрали этого молодого человека быть их представителем, и он отправился в Гаагу за свой счет.
Я смотрю на “сухарчика”, а он все суетится, продолжает выступать по каждому поводу. Все произносят речи на иврите, и он тоже. И каждый раз вторгается со своим: “Наоборот! Нет! Я не согласен!” – Он не согласен! Он спорит со всеми!..
Председатель (Акива Левинский) ударяет молотком – заседание окончено. Он встает из-за стола, и мы целуемся. Я собираюсь уходить, но председатель задерживает меня еще ненадолго:
– Погодите, сначала я хочу познакомить вас с нашим Бяликом.
И он представляет мне “сухарчика”…
Так этот маленький лавочник и есть великий Бялик?!»
Итоговое решение Бялика пожить некоторое время в Гомбурге весьма обрадовало Агнона, за период жизни почти рядом в одном городке оба литератора сблизились, и уместно говорить о возникшей между ними настоящей дружбе. Они наносили друг другу частые домашние визиты, проводили долгие часы в совместных беседах и прогулках, встречались на культурных мероприятиях. Расширялся круг знакомых: Бялик познакомил Агнона со своим учителем и идейным наставником Ахад Га-Амом в период курортного отдыха последнего в Гомбурге. Агнон представил Бялика Мартину Буберу, с которым поэт давно и страстно желал познакомиться, а затем Гершому Шолему.
В ходе бесед и дискуссий еврейские интеллектуалы обсуждали актуальные темы: положение евреев Германии, еврейское духовное наследие, новая ивритская литература. Звучали имена Фришмана, Клаузнера, Шнеура, Бердичевского, Бреннера. В этих прогулках и беседах временами участвовали и другие члены гомбургского интеллектуального круга, например, Гершом Шолем и писатель Яков Фихман.
Событием местного значения стал в августе 1923 года еврейский литературно-музыкальный вечер с участием Агнона и Бялика, состоявшийся в гостинице «Брауншвейг», большинство постояльцев которой были евреи.
Бялик искренне интересовался творчеством своего более молодого коллеги (Агнон был на 14 лет младше), и тот охотно читал поэту вслух отрывки из своих новых произведений.
В конце 1923 года Бялик с супругой вернулись в Берлин, однако уже весной следующего года, когда жена Агнона Эстер с их маленькой дочкой Эмуной уехали на время в Кенигсберг, Агнон тут же написал Бялику и тепло пригласил вновь приехать в Гомбург и погостить у него. «Вы можете комфортно пожить у меня, и я буду о вас заботиться. Пожалуйста, не отказывайте мне!»
И в начале марта 1924 года Бялик снова приехал в Гомбург на несколько дней, чтобы главным образом решить ряд деловых вопросов в близлежащем Франкфурте. В свете настоятельных просьб Агнона поэт остановился у него на вилле «Империал».
В дни встреч и пребывания Бялика в доме Агнона к нему успели привыкнуть маленькие дети писателя. Так, позднее, когда поэт уже уехал из Гомбурга, Агнон сообщал Бялику в письме, что его дочь Эмуна часто вспоминает его, произносит «Бялик», а совсем малыш Хэмдат откликается «Ялик!»…
Еще летом 1922 года Бялик, как представитель издательств «Двир – Мориа», а также Агнон и Мартин Бубер подписали тройственный договор о намерениях начать работу над проектом издания «Книги хасидизма» в четырех или более томах. Агнон и Бубер планировали осуществлять переводческую и редакторскую работу максимально оперативно, а издательство (Бялик) намеревалось издавать том каждые полгода. В мае 1924 года материалы для первого тома, главным образом повествования о деяниях Бааль Шем-Това, были практически готовы. Далее известно: в ночь на 6 июня 1924 года в доме семьи Агнон вспыхнул пожар, погубивший практически все книги, манускрипты, рукописи и материалы для первого тома «Книги хасидизма». «И вот я прошу твою добрую душу простить меня», – писал Агнон Бялику, и подпись: «Уцелевший в пожаре Ш.-Й. Агнон».
У Бялика в то время также были острые проблемы, хотя и другого плана. Известно, что с начала 10-х годов поэт, превратившийся в национального духовно-общественного лидера, почти не сочинял стихов.
Уже более десяти лет он занимался активной издательско-редакторской деятельностью, восстановил в немецкой столице свое закрытое большевиками одесское издательство «Мория», а в 1922 году основал еще одно – «Двир». Бялик подготовил новое издание «Агады», напечатал ряд иллюстрированных книг детской поэзии и сказок. Стихов он более практически не писал, однако его дела шли успешно, и его материальное положение сделалось вполне благополучным. В 1923 году к своему пятидесятилетию Бялик издал полное собрание своих сочинений – четыре тома поэзии, переводов, художественной прозы, статей и эссе с иллюстрациями и в великолепном переплете. Весь тираж этого дорогого издания был успешно продан (при содействии Агнона – известному книготорговцу Моше Ахарону Вагерману), и Бялик заработал почти двадцать тысяч долларов – огромные по тем временам деньги.
Чествование пятидесятилетия поэта превратилось в еврейских общинах некоторых стран в крупное общественно-культурное событие. (В личном письме Бялику М. Горький писал: «…Вы поэт, которого я считаю гением».) Смущенный и даже раздосадованный, Бялик нарушил свое многолетнее поэтическое молчание, и на следующий же день после юбилея прозвучало:
Под пыткой вашего привета
Склонилась в прах душа моя.
…Что вы пришли в мою обитель?
В чем грех, в чем подвиг мой? Весь век
Я был не бард, и не учитель,
И не пророк: я дровосек.
Пер. П. Беркова
Стихотворение «Склонилась в прах душа моя» (שח לעפר נפשי) было воспринято читающей публикой с недоумением, и даже известный редактор и литератор Алтер Друянов, для которого ранее буквально каждое слово Бялика было «речением Моисея у Синайской горы», признал, что стихотворение уровнем значительно ниже всего, что писал Бялик ранее: «Ну, что же, юбиляр, молчание идет ему…»
В марте 1924 года Бялик переехал в Палестину. Однако ни пример поэта, ни переезд в Святую землю еще в 1923 году также близкого ему Гершома Шолема не подтолкнули Агнона к немедленному возвращению на родину предков. Он увидит стены Иерусалима 31 октября 1924 года – спустя двенадцать лет (без четырех дней), как вместе с доктором Рупином он отплыл из Яффы, направляясь в Германию. 2 ноября в газете «Га-Арец» появится сообщение о приезде в Эрец Исраэль писателя Агнона.
Агнон всегда мечтал жить только в Иерусалиме, о чем он говорил с собеседниками и сообщал в письмах к Эстер, пока остававшейся с детьми в Германии. О твердости его позиции свидетельствует и следующий факт. Сразу после размещения писателя в Иерусалиме к нему начались многочисленные визиты видных деятелей ишува. Вскоре приехали и Бялик с Маней. «Они просто соблазняли меня поехать с ними в Тель-Авив, – писал Агнон жене, – Бялик арендовал автомобиль и приготовил место для меня, но я не согласился. Тогда он почти силой попытался усадить меня в автомобиль, но я решительно сказал “Нет!”. И остался в Иерусалиме, потому что люблю его больше всего в Эрец Исраэль».
Спустя месяц Агнон все же отправился в Тель-Авив. Он был гостем Бялика и принял участие в обеде, на котором также присутствовали издатель и редактор Равницкий, Ахад Га-Ам, прозаик Симха Бен-Цион, поэт Давид Шиманович (Шимони, будущий лауреат Государственной премии Израиля), литератор Яаков Рабинович и некоторые другие уже жившие в Палестине еврейские деятели. Женскую сторону на встрече представляли хорошо знакомые Агнону Хая Бройде, бывшая жена Йосефа Хаима Бреннера, и Фрида Штернберг-Пинер – сестра видного немецкого сионистского деятеля Людвига Пинера.
Бурная, активная жизнь в тогдашнем маленьком Тель-Авиве (а городу исполнилось всего 15 лет!) поразила Агнона. «Америка!» – писал он жене. Однако Иерусалим был ближе ему («мое сердце так предано Иерусалиму»), и, пожив некоторое время в тель-авивском квартале Неве-Цедек (Агнон любил купаться в море, хотя и не умел плавать), он вернулся в Иерусалим и целиком предался литературному творчеству.
Даже много позднее Агнон с удовольствием и глубокой ностальгией вспоминал о тесной дружбе с Бяликом в Бад-Гомбурге: «Он приходил ко мне утром и оставался до полудня. После обеда я шел к нему, и мы гуляли по деревням и полям до полуночи, а иногда и позже, делая короткий перерыв на ужин. Бялик был полон жизни и не любил оставаться один, хотя, понятно, были у него часы, когда он нуждался в уединении. Мы беседовали о средневековой литературе, о личностях прошлого, о вопросах морали».
Так каждый из двух лидеров еврейской литературы определил для себя в Эрец Исраэль комфортное место жизни и творчества.
В январе 1934 года мэрия Тель-Авива наградила Агнона Премией имени Бялика. Спустя всего семь месяцев Хаим Нахман Бялик умер в Вене после операции.
Так Бялик в очередной раз пришел к Агнону. Это произойдет еще один раз – в 1950 году.