Холодное лето 63-го
До пятого класса я очень любил язык. Честно-честно. Русский? Нет! Казахский? Нет! Английский?! А как я его мог любить, если мы его еще даже не начали изучать? Ни за что не догадаетесь! Говяжий! Мама его готовила очень вкусно, он просто таял во рту, я его даже называл «горячее мясное мороженое». А если он был с венгерским зелёным горошком, то моя маленькая душа отправлялась прямиком в гастрономический рай…
А вот английский я невзлюбил! Ещё бы, когда наша училка-англичанка с пафосом сообщила:
— Английский язык самый красивый и самый сложный. Потому что там пишется одно, а читается другое. Например, пишется Манчестер, а читается Ливерпуль.
— А вслух произносится Лондон, — весело добавил я…
И получил первые два балла, с бесплатным посещением школьного коридора на оставшиеся сорок минут.
— Ну почему я должен учить его? Я в разведчики не собираюсь, а Конан Дойла и Стивенсона уже давно перевели на русский.
— Сынок, — папа усадил меня напротив. — Знание языка очень важная вещь. Для примера, я тебе расскажу одну маленькую, но умную сказку.
— Что я, маленький — сказки слушать?! Я лучше во дворе в войнушку с пацанами поиграю.
— Сначала сказка, потом домашнее задание, а потом войнушка.
Когда тебе десять лет, твои доводы не убедительны; и я сдался.
— Ладно, давай свою сказку, — сказал я, насупившись.
— Вот и хорошо, — спокойно произнёс папа, — слушай!
Кошка очень хотела есть, но мышка тоже знала об этом, поэтому не высовывалась из норки. И тогда кошка залаяла. Мышке стало интересно, откуда в доме собака, тогда она выглянула из норки, тут её кошка сцапала и съела. Вот! Если ты знаешь хотя бы один иностранный язык, то ты никогда не останешься голодным. Понял?!
— Понял, понял… — пробурчал я и поплёлся делать домашку.
У самого папы с языками не складывалось… В начале своего школьного пути папа изучал язык Александра Дюма и Жюля Верна. От огромного французского пирога мировой литературы в его памяти остались всего три крошки: бонбонс, пайн, либерте (по-французски: конфетки, яблоко, свобода)… Потом была война, и папа сразу перешёл, вместе с остальными, к изучению немецкого. Надо было знать язык врага. С ним навсегда остались целых пять немецких слов: хенде хох, гитлер капут, камраден. Потом пришла эра английского языка, который активно изучался в вузах, в том числе и в медицинском. И моему родителю пришлось держать экзамен на языке Шекспира.
Так вот, на дворе стоял 1953 год. Экзамен принимала старушка в настоящем пенсне. Судя по возрасту, это была Арина Родионовна, няня Пушкина…
Думаю, это был самый короткий экзамен как в жизни старушки-экзаменаторши, так и моего папы. После нескольких вопросов на языке туманного Альбиона, старушка, не получив ни одного ответа, пристально уставилась на студента. Папа сидел, вытянувшись в струну, и преданно смотрел в суровое пенсне. Это была старая железная гвардия, которая училась ещё в гимназиях. И тогда божий одуванчик задал зловещий вопрос:
— Do you speak English? Переведите!
— Вы английский шпион, — отчеканил мой будущий папа.
Бабушка нервно икнула, и песне упало на стол. Год на дворе стоял 1953-й, а те, кто не понял, могут поискать причину икоты в Интернете…
— Идите, четыре. – сказала она помертвевшим голосом. — И никогда, слышите – никогда! — не говорите, кто вас учил английскому языку.
А потом пришла очередь кандидатского минимума. Непременным атрибутом будущего учёного было знание иностранного языка. Отец бодро вошёл в зал библиотеки НИИ туберкулёза и благосклонно кивнул экзаменаторше.
— Какой язык вы будете сдавать? Смелее, смелее: немецкий, французский, английский?
Отец внимательно и с интересом рассматривал корешки иностранных монографий.
— Молодой человек, я к вам обращаюсь?
— Я подумаю…
— О чём?! — удивлённо спросила дама.
— На каком языке сдавать экзамен, — уверено произнёс отец, даже не обернувшись. Вот она, искомая книга о туберкулёзе! Читанная-перечитанная многократно. Книга была на английском. Сорок минут ушло на перевод оглавления.
— Ну, вы готовы? — устало спросила экзаменаторша.
— Конечно, — ответил папа и бодрым шагом направился к столу.
— Какую главу вы будете переводить?
— Любую, — и он победоносно улыбнулся.
— Ну, давайте хотя бы третью, — согласилась пожилая дама.
— Можно сразу с листа, — решительно взяв быка за рога, провозгласил папа. И полилась песня.
— Хорошо, очень хорошо. Прямо-таки близко к тексту, и так бегло. А теперь пятнадцатую, вот с этого места.
И опять экзаменаторша слушала с широко раскрытыми глазами.
— Хорошо, а давайте ещё из последней главы, вот этот кусочек… Просто великолепно! Знаете, пустая формальность для отчёта: прочтите мне пару предложений, хочу услышать ваше произношение.
И папа прочитал… Его произношение произвело неизгладимое впечатление на жрицу иностранных языков. Оно было по-своему изысканным — франко-немецко-английским…
— Удивительно! Знаете, это первый случай в моей сорокалетней практике. Такое беглое знание языка — и такое произношение…
— Война, знаете ли… — сурово сказал папа.
И оба замолчали.
— К сожалению, подчёркиваю, к моему большому сожалению, только четыре. Вам надо очень много работать над своим произношением, — с огорчением подытожила экзаменаторша, ставя оценку.
Дача Косячкина
Был у меня дружбан в детстве, Костик Косячкин. Было нам по шесть лет. Я был предан своему другу и верил беззаветно всему, что он мне рассказывал. Ну, не может же друг обманывать! Виделись мы в основном в садике, а хотели встречаться чаще. У родителей Костика была дача.
Как он мне расписывал свою дачу, — просто акын Джамбул в молодости, только без домбры. И какие там яблоки, и персики, а помидоры — настоящее «бычье сердце». Вот та-кен-ные! По размаху его рук они больше напоминали маленькие арбузы.
— Шурик, но ты же любишь помидоры!
— Я томатный сок люблю, а помидоры так себе…
Как Косячкин ни старался, не удавалось ему меня соблазнить, да и мои родители были не в восторге от идеи, которая могла кончиться по-разному. И тогда в ход пошли козыри…
— Да вообще-то у меня там война была, — сказал мой детсадовский друг безразличным тоном. – Ну, как в кино… Окопы, воронки от снарядов. Оружия, какого хочешь, бери — не хочу. Там и маузеры, наганы, как из «Неуловимых», шмайссеры, и даже пулемёт «максим». Только он тяжёлый; один я не дотащу, а вдвоём мы точно дотащим.
Увидев мои колебания, он бросил последний козырь.
— Да там у меня до сих пор раненые лежат и стонут. Неужели ты, как будущий врач, не поможешь раненным советским бойцам?!
— Конечно, помогу! — с жаром ответил я.
— Вот и хорошо, — деловито сказал Костик. — У меня есть рубль двадцать, доедем до дачного посёлка, ещё и на мороженое с лимонадом хватит! Иди, собирайся.
Пока родителей не было, для нужд армии мною была реквизирована большая хозяйственная сумка мамы. Туда поместился большой пакет с таблетками, следом пошли несколько ампул анальгина, а также металлическая коробочка со шприцами и иглами. Уколы я умел делать с четырёх лет. Учился на плюшевых медведях. Правда, иглу на шприц не надевали, но папа, пока не было мамы, дал попробовать сделать укол с настоящей иглой! Лечение было успешным вдвойне: и медведи были живы, и мама не узнала.
Обязательно перевязочный материал. В ход пошел весь запас; двадцать бинтов и пакет ваты, флакон зелёнки и два флакона с йодом, а также папин одеколон «Шипр» для протирки мест будущих уколов.
Всё складывалось хорошо, но родители пришли не вовремя…
— Ты что, Шурик, на войну собрался?!
— Нет, к Косте Косячкину на дачу.
— А для чего всё это? На всякий случай? — с надеждой спросила мама, показывая на разбухшую сумку, откуда торчал тонометр и папин запасной фонендоскоп.
— Нет! Это для помощи раненым солдатам. Они там до сих пор лежат и стонут, и мой долг, как будущего врача, спасти их.
- Какие солдаты?! — оторопело присев на тахту, тихо спросила мама.
— Ну, конечно, наши. Буду я ещё фашистов спасать! — с возмущением сказал я.
Соляной столб, называвшийся раньше мамой, заговорил только через пару минут, обращаясь к папе.
— Что ты смотришь? Ты же врач!
— Я хирург! — гордо сообщил отец. — В крайнем случае, фтизиатр. Я что, по-твоему, похож на психиатра?!
— На дурака ты похож, — сказала мама и всхлипнула, — У тебя с сыном проблемы, а ты всё свои статьи строчишь…
— Сынок, — мягко начал папа, — какой сейчас год?
— 1973-й. Что я, дурак, чтобы года не знать?! – с возмущением ответил я.
— Хорошо, — успокаивающе сказал папа, — а когда закончилась Великая Отечественная война?
— 9 мая 1945 года, — отрапортовал я.
— Правильно, Шурик, — ободряюще продолжил глава семейства. — А сколько лет прошло с тех пор?
— Много, — сказал я, насупившись. — Я ещё не умею считать больше двадцати, и примеры решать тоже не умею…
— Двадцать восемь. За это время разве может раненый человек без медицинской помощи прожить, тем более без еды и питья?
— Не может, — со вздохом согласился я.
— Ну, какая война, мы же в Казахстане живём?! Ну, сам подумай! — неожиданно в разговор вмешалась мама.
— А вот тут ты не права, — наставительно сказал папа, — район западного Казахстана бомбили, там даже немецкий десант высаживался; кажется, место называлось Урдинский район. Это прикаспийские земли. Только это очень далеко от нашего Чимкента… Слушай, Аня, а давай ему разрешим поехать, только без ночёвки? Они же всё-таки мальчишки…
— Да не хочу я никуда ехать, — хмуро пробубнил я, со вздохом вытаскивая из сумки пакет с бинтами. — Что я, помидоров не видел?!
С тех пор утекло много воды, но каждый раз во время споров с отцом по поводу правдивости чего-то, в ход поступал последний аргумент, который отец произносил с иронической улыбкой:
— Опять дача Косячкина…