Рождение белого города, или

«Дар аль-йехуд»

 

Да отсохнет моя левая рука, если позабуду Тель-Авив!

     Надпись в общественном туалете

 

Должники и кредиторы

 

Каждый великий успех имеет своим истоком великую дерзость воображения.

Автор неизвестен

 

На рассвете 18-го числа месяца кислев 5580 года по еврейскому летоисчислению^[1] трёхмачтовый корабль под турецким флагом подходил к берегам Яффо. Пассажиры в ожидании конца путешествия разбежались по своим каютам и упаковывали свой багаж. В отличие от них, Ишияhу Аджимен — высокий статный человек лет сорока, — остался на палубе. Он был казначеем корпуса янычар и выглядел соответственно. Тщательно ухоженные усы отлично гармонировали с чёрными глазами и модно уложенными волосами, лишь чуть подёрнутыми сединой, которая не старила его, а придавала мужественности. Чёрная ермолка на голове была едва различима. Одет господин Аджимен был в костюм английского сукна наивысшего качества. Он не спустился в каюту, во-первых, потому что путешествовал налегке, а во-вторых — и это самое главное! — ни в коем случае не хотел пропустить момент входа в порт.

Посреди скал и утёсов, еле различимых в предрассветной дымке, Ишияhу увидел огонёк, затем ещё один. И ещё один – в итоге весь берег засиял огнями. Увиденное пробудило в нём детские воспоминания о весёлом празднике Суккот когда он, семилетний мальчик, пройдя сквозь кромешную темноту, входил в раскрашенный, ярко освещённый  и наполненный лакомствами шалаш. Как и тогда, в нём вдруг проснулось ожидание чуда. Он почувствовал любимый с детства запах апельсинов. «Иоппия!» — прозвучало в мозгу библейское название порта. Название «Яффо» ему не нравилось.

— Вот он, красавец Яффо! — вывел его из задумчивости голос попутчика, албанца Леотрима. — Вот врата Палестины! Ну, и как вам нравится?

— Да, в общем-то, неплохо. Только знаешь, Леотрим, что странно: большой порт, морские ворота Святой Земли. А маяка почему-то нет. Хотя бы маленького…

— Вы знаете, я не первый раз сопровождаю нашего агу^[2] Хусейна в его инспекциях в Яффо. Однажды мы с солдатами гуляли по набережной и разговорились с местными рыбаками. И они рассказали, что когда-то здесь был маяк. Правда, свет того маяка был очень слаб, но всё же помогал  местным рыбакам. А свет маяка поддерживало сердце девушки, влюблённой в молодого рыбака. Но однажды её возлюбленный заплыл очень далеко. Для его спасения девушка отдала все свои силы, чтобы усилить свет. И угасла, а оставшись без её поддержки, маяк развалился. С тех пор нет больше путеводной звезды для заблудившихся лодок бедных рыбаков… Как вам история, понравилась?

— Да ничего, только грустная. А всё-таки в Яффо нужен маяк. Город бы от этого только выигрывал.- Да Абу-Набуту^[3] сейчас не до этого. Ему бы шкуру спасти.^[4]

Корабль остановился метрах в восьмистах от берега.

— Ближе не подойти, — сказал Леотрим, — мели. А с берега нас пока что не заберёшь, слишком высокие волны. Придётся ждать, пока море не успокоится.

— Ничего страшного, — ответил Ишияhу, — подождём.

Полдня стояли и ждали, пока море не станет спокойнее. И лишь после обеда, едва волнение поутихло, с берега, отчаянно работая веслами, отправились несколько лодок. В них сидели городские полицейские и стражники, явно принаряженные по случаю приезда высокопоставленного гостя. Спустя несколько минут Хусейн и его свита спускались в украшенную коврами лодку аги. Гребцы в этой лодке были особенно нарядны, — рослые и выделяющиеся физической силой. Поэтому лодка без труда опередила все остальные.

Сойдя на берег, Ишияhу как можно быстрее смешался с толпой народа. Вездесущая пыль немедленно заскрипела на зубах. В нос ударили миазмы нечистот. Не успел он отойти  от берега, как к нему со всех сторон ринулись попрошайки, зазывалы, извозчики… Кое-как отцепившись от просителей, он, погружённый в свои мысли, пошёл вдоль городской стены.

«Да, времени совсем немного; с исходом субботы надо будет немедленно отправиться в путь… — И вдруг решение само собой созрело: — В конце концов, я здесь для того, чтобы, может быть, сделать самое важное дело в жизни. Если не успею на корабль, значит — на то воля Всевышнего».

Придя к решению проблемы, он осмотрелся вокруг и понял, что от прибрежной вони и суеты не осталось и следа. Приятный запах апельсинов опять щекотал ноздри. Прямо напротив открытых городских ворот находилась небольшая прямоугольная каменная постройка с тремя куполами и двумя колоннами по краям. Строение было явно новое: камни ярко отсвечивали белизной. Перед сооружением стоял человек в ермолке и внимательно что-то разглядывал. Ишияhу не спеша вышел за ворота и направился к этому человеку.

— Здравствуйте, — обратился к нему незнакомец. — Меня зовут Аhарон, Аhарон Маталон, а вас?

При ближайшем рассмотрении Аhарон оказался чуть ниже казначея и выглядел он постарше. Седина порядком окрасила его волосы, а ермолка закрывала расширяющуюся лысину. Прозрачные карие глаза внимательно изучали собеседника.

— Я Ишияhу Аджимен.

— Вы приехали по делу или просто хотите посетить святыни?

— Ну, конечно же, посетить святыни; но и кое-какое дело у меня тоже имеется. А если не секрет, что вы так внимательно изучали на этой стене?

— Да понимаете, — улыбнулся собеседник, и улыбка совершенно преобразила его широкое скуластое лицо, – этот сабиль^[5] в Яффо – притча во языцех. Его строительство началось лет пять назад, а закончилось совсем недавно; тут всё делается очень не спеша. Любопытна как раз история этого строительства. Вы, наверное, слышали, что наш, — на данный момент беглый, — губернатор правил в Яффо тяжёлой палкой, за что жители любовно прозвали его Абу–Набут. Так вот, рассказывают, что однажды Абу-Набут отправился погулять за пределы своего города. Случайно задремав в тени из-за полуденной жары, правитель задержался и вернулся к единственным яффским воротам, когда на город опустилась ночная мгла. Он по привычке бухнул по тяжелым створкам своей палкой. Сверху раздался недовольный голос охранника:

— Жди утра, путник! По приказу нашего любимого владыки, с заходом солнца никто не входит и не выходит из города!

— Ослы, я Абу-Набут! — закричал градоначальник. — Впустите меня немедленно!

— Ты ишак, сын ишака с мозгами курицы, а не Абу-Набут, —  ответил один из охранников, — иначе бы знал, что с наступлением темноты никому нет входа в город. И не приведи Аллах, что будет охраннику, ослушавшемуся приказа мушарифа.

— Но мушариф^[6]– это я. Открывайте ворота!

— Не говори глупости, странник, — отвечали стражники. —  Абу-Набут, да продлятся его дни, спит в своем дворце. Жди утра.

В бешенстве заколотил Абу-Набут по воротам своей дубиной.

— Немедленно идите во дворец и убедитесь, что там никого нет.

В ответ раздался лишь смех.

— Никто не смеет тревожить покой нашего могущественного господина, когда он отдыхает. Уймись и жди рассвета, чужеземец.

Может быть, и узнали стражники своего губернатора, но уж очень сильно доставалось им от него прежде. Напрасно он осыпал проклятиями стражников, увещевал и даже молил. Охрана оставалась непреклонна. Пришлось ему получше укутаться в свой шерстяной плащ и зябнуть у стен города до восхода солнца.

Наутро продрогший, голодный и невероятно злой губернатор собрал приближённых и обратился к ним с пространной речью: «Проклят и сын проклятого тот, кто станет дружить с жителями Яффо!» — завершил он поток своего красноречия. После этого градоначальник приказал поставить на том месте, где провел ночь, большой сабиль. Так вот, многие торговцы в Яффо уверяли меня, что этот источник украшен той самой фразой о проклятых жителях. А я родился и вырос в Ираке и хорошо знаю арабский.

— Да, я тоже умею читать на арабском, — ответил Ишияhу. —  Я из семьи выходцев из Марокко. Вполне нормальная и правильная надпись: «Этот фонтан был построен во дни владыки-победителя, достопочтенного господина нашего султана Мехмет-хана, да продлит Аллах его правление на все поколения и во все дни… Здоровья каждому, утоляющему жажду».

— Надпись правильная, но не верная.

— То есть?

— Правильная по содержанию, но не верная по сути. Понимаете, у Всевышнего нет рук, поэтому ему всё приходится делать с помощью людей; а сам Он может лишь вкладывать в человеческие головы мысли и побуждать к действию.

— И как же определить, какое действие Творцу угодно, а какое нет?

— Да проще простого. Начинания, Ему угодные, Всевышний поддержит, а неугодные — нет. Однако нам пора возвращаться в город, скоро начнёт темнеть. Если уж мушарифу ворота не открыли, то что говорить о нас!..

— Вы действительно думаете, что во всей этой истории есть хоть доля правды?

— Нет, конечно. Но представлять, как губернатор молил ему открыть и плакал перед городскими воротами, всё равно приятно, — в глазах Аhарона заиграли весёлые искры.

Они не спеша прошли через городские ворота. Вдруг казначея кто-то окликнул по имени:

— Ишияhу, вы что, ещё не уехали в Иерусалим?!

— Нет, Леотрим; вот-вот наступит суббота. Завтра поеду. А что ты здесь делаешь?

— Ага любит проводить внезапные проверки. Никто не ожидал, что прямо с корабля он отправится к городским воротам, а он именно это и сделал. Если не найдёте, где переночевать, приходите к нам.

— Да посмотрим; думаю, что-нибудь найдётся.

Два еврея продолжили свой путь.

— А вы не любите беглого губернатора.

— Как можно любить человека, который пускает в ход палку по любому поводу?

— А вы хорошо говорите по-турецки.

— Да, так уж получилось, что этот язык я знаю неплохо. Хотя для того, чтобы простому еврею нормально жить при османской власти, абсолютно не нужно хорошо знать язык. Достаточно понимать значение двух слов: бакшиш^[7] и палка.  Если хочешь тихо и спокойно жить, всегда, в любом случае, нужно уметь дать бакшиш. И не спрашивайте меня, кому!  Абсолютно всем! И не спрашивайте меня, сколько… Нет единой цены! Давайте столько, сколько вам учтиво и вежливо говорят при личной встрече, и всем будет хорошо. Бакшиш решает все проблемы. Но, не приведи Всевышний, отказаться дать бакшиш! В тот же момент появится жандарм, вы окажетесь в тюрьме, кишащей крысами, и ваши друзья и близкие должны будут собрать огромную сумму денег для того, чтобы вытащить вас оттуда.

Чуть переведя дух, он продолжил:

— А если вы не дали бакшиш просто потому, что у вас нет нужной суммы, с вами поступают совсем просто: кладут на деревянную лавку, снимают обувь и начинают отсчитывать тяжёлой тростью по пяткам. И уж после этого вы очень хорошо усвоите, что такое палка.

Ишияhу вдруг обнаружил, что в разговоре о тонкостях яффского турецкого языка они довольно значительно отдалились от фонтана.

— Аhарон, подождите, а куда мы идём?

Лицо собеседника озарила обезоруживающая улыбка.

— Ну, вообще-то, я хотел вас заболтать и привести к себе домой. У меня не хватает одного еврея до миньяна^[8]. Вы ведь собираетесь продолжить путь в один из четырёх святых городов^[9], скорее всего — в Иерусалим; просто сейчас не уехали, потому что не хотите ехать в субботу. Поэтому размышляете о том, что надо бы искать место для ночлега. Я вижу, вы человек состоятельный, и, конечно же, вам не придётся, как многим евреям, которые в субботу оказались в Яффо, спать на улице, страдая от холода и вздрагивая при любом приближении незнакомца. Лихих людишек здесь хватает. Но поверьте: лучше и уютнее, чем у меня, вам нигде не будет. У меня кошерная еда, привезённая из Лода^[10], а главное — настоящий шабат с миньяном и обсуждением недельной главы.

— Но у меня нет ни талеса, ни филактерий.^[11].

— И это вся ваша проблема? — озорная улыбка по-прежнему играла на губах Аhарона. — Да чтобы у моих друзей возникали только такие затруднения! У меня найдётся для вас и то, и другое.

— Так зачем же меня забалтывать? Я с удовольствием проведу шабат у вас.

Они остановились у дверей глинобитного домика, сливающегося с окружающими зданиями.

— Конечно, дом — не царские хоромы; поверьте, я жил в домах богаче и красивее этого, но даже такой дом здесь – для меня неслыханная удача! Я единственный еврей – собственник жилья в Яффо.

Первый вопрос, который пришёл казначею в голову, когда они вошли: «Как в таком небольшом месте может поместиться столько народу?» В трёхкомнатном домике собралось явно больше десятка человек. Было трудно ступить шаг, ни на кого не наткнувшись. Но, что поразило его ещё больше: такое столпотворение не доставляло ему,  привыкшему к комфорту, никаких неудобств. Каждый, кто оказывался у него на пути, пытался первым подвинуться, если было куда, и освободить место. Незнакомые люди вели себя очень дружелюбно, в их движениях не чувствовалось скованности и напряжения. Атмосфера была на удивление доброжелательной, и Ишияhу вдруг почувствовал благодать, которой не испытывал уже много лет.

Сотворив молитву, омыв руки и произнеся благословение, приступили к трапезе. Мужчины, благословив наступление субботы и выпив вина, взяли еду и удалились к своим жёнам и детям, так что Ишияhу с Аhароном остались во главе стола вдвоём и спокойно продолжили беседу.

— Сегодня мы обсуждаем главу «Ваешев» — «И поселился». Эта глава объединяет в себе два, на первый взгляд, не связанных друг с другом рассказа. Первый — история конфликта Иосифа с братьями, приведшая к его продаже египтянам. Второй рассказывает историю Иегуды и Тамар. Как по-вашему, Ишияhу, какова основная мысль этой главы?

— По-моему, история с Иосифом учит нас тому, что нельзя выделять одного ребёнка из всех; такое поведение приведёт к зависти со стороны других, а зависть способна и на убийство.

— Безусловно, это тоже. Каждая глава Вечной Книги учит нас множеству вещей, и то, что вы сказали, конечно же, содержится в этой главе. Но мой вопрос другой: какова основная мысль, что объединяет оба эти рассказа?

— Хм… Наверное, отношение к выполнению своих обязанностей.

— Вот это правильно! Я бы сказал по-другому: отношения между дающим и берущим в долг. Сначала мы видим первенца Якова, Рувима. Из предыдущей главы мы знаем, что Рувим был лишён права первородства. Он видит свой долг в том, чтобы вернуть Иосифа отцу, конечно же, надеясь, что в ответ Яков вернёт ему первородство^[12]. Долг-то он берёт, а вот вернуть его не хватает силы и ума, и Рувим так и не получает желаемого. Затем мы переходим к рассказу об Иегуде и Тамар. Тут мы видим, что невестка спланировала всё, от начала и до конца, учла все детали, поэтому её план удался полностью.

В истории о злоключениях Иосифа в Египте любимый сын праотца учёл почти всё, но не выработал план взыскания долга с виночерпия, и поэтому остался в тюрьме ещё на два долгих года. В этой главе Всевышний объясняет нам отношения между дающим и берущим в долг. Каждый из этих двоих должен осознавать, зачем ему это нужно, и действия каждой стороны должны быть строго спланированы.

— Так вот, — продолжил Аhарон, поправив ермолку,  -долговые отношения особенно актуальны для здешней жизни. Три года назад я приехал в Иерусалим из Ирака. В Багдаде я занимался продажей и окраской тканей, и естественно, начал изучать возможности продолжать своё дело. Но в Иерусалиме у меня такой возможности не было. Мне говорили все вокруг: оставь свои фантазии. Не нужно тебе работать, молись за остальных евреев, живущих за границей, изучай Тору – живи с халуки^[13]! И знаете, я сначала пытался. Но у меня возникло несколько неразрешимых проблем. Во-первых, что это за жизнь на одном хлебе и воде! Я ни в коем случае не предъявляю претензий евреям, жертвующим деньги. Я говорю, что, жертвуя таким образом, как сейчас, евреи диаспоры развращают местных евреев. Дармовое всегда развращает. Если бы вы видели, как эти ешивы ругают и проклинают жертвующих, вы бы меня прекрасно поняли. Во-вторых, почему евреи на Земле Израиля не должны работать? Мне это понять было особенно трудно, ведь я люблю свою работу! Ещё отец мне говорил, да я и сам всегда жил по такому принципу: чтобы хамса^[14] принесла удачу, нужно вкалывать за пятерых! Изучать Святое Писание – я и так всегда это делал после работы, но прежде —  обеспечивал себе и своей семье достойный доход. Согласен, есть раввины, работа которых —  изучение Писания и объяснение остальным евреям. Но заниматься этим должны лишь самые способные. Поверьте, большинство евреев, живущих с халуки, таковыми не являются!

То, что он говорил, поразительным образом совпадало с мыслями казначея. Ишияhу отчётливо понял, что так долго откладывал своё путешествие не только из-за лени и занятости, но ещё и потому, что ему просто не хотелось давать деньги на халуку.

— И в-третьих, — продолжал Аhарон, —  я смотрю на деньги, которые жертвуют евреи диаспоры, как на долговые отношения. Это не значит, что мы должны возвращать евреям диаспоры эти деньги. Просто каждый раз, жертвуя нам деньги, они должны знать — и проверять, — на что именно средства потрачены. Объясню на своём примере: три года назад, поняв, что в Иерусалиме подходящей работы нету, я начал присматриваться, где бы я мог открыть своё предприятие? Побывал в разных городах; прибыл сюда — и тут меня озарило: жить и работать я смогу только здесь! Когда ты рождаешься в семье делового человека, многие коммерческие навыки и понятия у тебя просто в крови. Отсюда приблизительно одинаковое расстояние что на север, что на юг. Сюда прибывает много паломников, которые с удовольствием купят мой товар. Тут единственный порт, из которого можно отправлять товар в другие земли. Я знаю, что говорю: здесь будет красивейший город. И главное — это будет еврейский город! И знаете, что я вам скажу: именно отсюда, — с белого города, который будет здесь, а не из Иерусалима, — начнётся новый Израиль!

— Да полноте вам; путеводная звезда этого места погасла, нет больше маяка.

— А, вам рыбаки уже рассказали историю о местном маяке? Но они не понимают настоящего смысла этой легенды. Это их маяк разрушился, это их звезда погасла, а наша ещё зажжётся. И она засияет так ярко, что у наших врагов глаза полопаются!

Но я продолжу о себе. Когда я понял, что жить надо именно здесь, то начал думать: как практически это осуществить. Прежде всего, мне нужно было разрешение жить и работать в Яффо. Выходцы с Востока лучше всех понимают психологию турок и арабов, с ними надо вести дела очень аккуратно и ни в коем случае не забывать про бакшиш. Я обивал пороги их учреждений, а сколько заплатил!.. Но добился-таки от них разрешения! Сначала снял помещение под свою лавку. Наша семья жила в Лоде, и мне каждый день приходилось приезжать сюда; еврею сдавать квартиру никто не хотел. Но где-то через месяц в лавку зашёл один араб. Ему нужно было забрать ткани ранним утром. Я ему объяснил, что просто физически не смогу открыть лавку слишком рано: приехать из Лода — занимает время. Тогда он разрешил мне переночевать здесь. Этот домик находился в страшно запущенном состоянии. Наутро, отгрузив ему товар, я сказал: «Послушай, Ахмад, ведь всё равно соседи видели, что ты пустил еврея переночевать; конфликта тебе не избежать, так хоть извлеки из этого выгоду. Сдай мне этот дом, всё же доход». Он согласился. Мы подружились, у него ковровая лавка недалеко от моей. Вскоре у него возникли большие затруднения. Корабль с партией ковров затонул по дороге в Венецию, он оказался на грани краха. Он начал частенько ко мне наведываться. Опытный коммерсант прекрасно видит, когда человек хочет попросить денег. Я сочувствовал ему, давал деньги, требуя лишь долговые расписки. Когда же сумма долга стала достаточно большой, я сам пришёл к нему с этими расписками. У него было всего два варианта: отписать мне дом или пойти в долговую яму. Понятно, что он выбрал. Позже он объяснил соседям: «Я продал не дом, а груду камней на песке. И если сумасшедший еврей дал мне за неё деньги, то почему бы их не взять». А я отремонтировал, достроил этот дом, и сейчас здесь действительно можно жить. Так вот, глава Вечной Книги говорит именно об этом. И у дающего, и  у берущего в долг  — свои цели, и каждый из них должен это осознавать.

— Так на что, по-вашему, нужно жертвовать?

Аhарон вздрогнул.

— Ишияhу, вы сейчас, затронули больную струну моей души. Я об этом думаю уже давно. Посмотрите, как заполнен мой дом. Это лишь ничтожная часть людей, которые остались в Яффо. Вы не представляете, как часто я не могу помочь многим семьям, и как это меня огорчает. В данный момент постоялые дворы евреев не принимают. В первую очередь евреям в Яффо нужен был бы свой дом: «Дар аль-йехуд» — еврейский дом. Я уже всё продумал и спланировал. Присмотрел место – на набережной, южнее армянского монастыря и латинского хосписа, чуть севернее францисканского монастыря святого Петра. Это должен быть двухэтажный дом с комнатами для гостей и синагогой во дворе. Я знаю, кого подмазать, определился и с суммами.

Он подошёл к столу, выдвинул ящичек и достал лист бумаги.

– Вот смотрите, тут всё расписано.

Ишияhу на секунду прикрыл глаза, задумался, — и всё сошлось.

Перстень провидения

Согласного судьба ведет, несогласного тащит насильно.

  Сенека Младший

Несколько месяцев назад его вызвал к себе ага Хусейн.

— Ишияhу, у меня к тебе поручение.

Ага протянул ему письмо.

– Понимаешь, есть в Лимасоле семья Хаджупавли. У них винная лавка в районе порта. Предприятие перспективное, их вина пользуются большим спросом. Я им помогаю. Так вот, в последнее время выплаты от них сильно уменьшились.

— Но, ага, смотрите, вот он пишет, что расширяет дело, покупает новые виноградники, — и в будущем их выплаты увеличатся…

— Вот поэтому я вызвал тебя, а не кого-то из своих офицеров. Поезжай в Лимасол, разберись во всём на месте. Если действительно они расширяются, — что же, дело должно расти. Но если ты увидишь, что они меня обманывают, виновных накажешь прямо на месте. Я дам тебе нескольких солдат и офицера. Возьмёшь Леотрима, — толковый офицер. Албанцы вообще хорошие солдаты. О своей оплате не волнуйся.

На место прибыли к вечеру. Поселились в уединённом домишке, в стороне от жилого квартала. После того, как расположились, он решил выйти прогуляться с Леотримом. На пути им попался босоногий нищий.

— Подайте, Бога ради, на пропитание…

Попрошайка говорил грубым, сиплым голосом с сильным греческим акцентом. Нижняя часть его лица была замотана тряпкой.

— Работать надо, а не деньги клянчить, — ответил офицер, стоя у попрошайки за спиной.

— Не могу я, болен; пожалейте, господа хорошие!

Ишияhу почувствовал, что раболепные интонации даются нищему с трудом. «Наверное, недавно занялся этим», — подумал он и кинул несколько медяков.

В целом город ему не понравился. Даже среди портовых городов Средиземноморья город выделялся вонью и запустением.

Наутро казначей направился в лавку Хаджупавли.  Когда  он проходил мимо жилого квартала, около него остановилась телега. С неё спрыгнул возница; его лицо было испещрено многочисленными ссадинами и шрамами. Он загородил Аджимену путь.

— Нам нужно поговорить!

Незнакомец обдал его запахом зивании^[15]. Казначей напрягся. Он уже где-то слышал этот голос.

— Не о чем мне с тобой разговаривать!

Неожиданно кто-то обхватил его сзади, а незнакомец стал совать ему в рот какую-то тряпку. Ишияhу что было сил ударил головой стоящего сзади. Вдруг резкая боль в затылке пронзила голову…

Казначей очнулся в полной темноте. Он понял, что его, связанного по рукам и ногам, засунули в мешок и везут на телеге. Понятно: он похищен. Похитители, похоже, местная шантрапа, — не знают, кого взяли, и не должны об этом  догадаться.

Вскоре телега остановилась. С него стянули мешок, и в глаза больно ударил солнечный свет. Когда глаза привыкли к свету, он, наконец, смог рассмотреть похитителей. Как он и думал, их было трое. «Меченый», как про себя назвал его казначей, оживлённо с кем-то беседовал. «Родственник, наверное», — подумал Аджимен. Такие же курчавые волосы, такая же фигура. У обоих были ружья за спиной. Рядом с ними стоял светловолосый паренёк лет семнадцати, повыше и покрепче их обоих. Под его правым глазом был свежий синяк.

«Меченый» наклонился и вынул кляп:

— Сам идти сможешь?

— Да, только ноги развяжи.

Бандит быстрым движением вынул нож из-за голенища сапога и ловко начал крутить его между пальцев; затем разрезал верёвки, стягивавшие ноги.

— Пошли в дом.

То, что он назвал домом, представляло собой ветхую, заброшенную хижину, посередине которой стоял прогнивший стол. «Меченый» задвинул щеколду на двери, обошёл стол и сел на единственный в комнате стул.

— Садись, — он указал казначею на табуретку напротив.

На табурете Аджимен оказался намного ниже собеседника, на лице которого немедленно отразилось удовлетворение.

— Как тебя зовут?

— Ишияhу.

— И чем занимается господин Ишияhу?

— У меня винная лавка в Бешикташе^[16].

— И как идут дела в винной лавке господина Ишияhу?

— Спасибо, не жалуюсь.

Собеседник встал, обошёл стол и отвесил пленнику оплеуху.

— Не умничай, жидяра! Так как идут дела в твоей винной лавке?

— Дела идут хорошо. Мои вина пользуются успехом и у евреев, и у христиан.

— А что господин делает в нашей глуши?

— Приехал забрать товар.

— И у кого?

— У Хаджупавли.

— У Хаджупавли, — повторил собеседник. — Важный господин имеет дело только с важными господами. А скажи мне, господин Ишияhу, кто эти люди, приехавшие с тобой?

«Значит, заприметили нас, когда мы заселялись»…

— Грузчики.

— Так что же, нельзя местных нанять?

— Нет, я работаю только со своими. Местных нужно обучать. У меня на это нет времени.

— Ну, конечно, будут важные евреи иметь дело с местными голодранцами… А тот козёл, который учил меня жизни, он кто?

— Это Левент^[17], — он вспомнил, как Леотрим представлялся солдатам, — их бригадир.

— Понятно, — удовлетворённо отметил «Меченый». – Так вот, господин Ишияhу, ты погостишь у нас немного.

— До каких пор?

— Пока деньги не принесут.

— И сколько денег вы хотите за моё освобождение?

— Совсем немного. Всего лишь сто пятьдесят лир.

— Да вы что, с ума сошли?! — воскликнул Ишияhу, но увидев, что визави снова встаёт, осёкся. – Мои люди не найдут такие деньги. Тут раздобыть столько денег просто невозможно!

— Так ведь мы никуда не спешим! Мы готовы взять деньги по частям! Пусть сначала Левент отдаст нам то, что есть сейчас, потом возьмёт что-нибудь у Хаджупавли, потом может и в Стамбул съездить. Главное, чтобы мы видели, что нам хотят заплатить. Но если мы увидим, что Левент пытается нас обмануть, то он начнёт получать тебя по частям: палец, ухо, нос и так далее. Так что сейчас господину нужно будет написать письмо работнику.

— Хорошо, я напишу письмо.

Аджимен почувствовал, как кто-то подошёл сзади и разрезал верёвку. Освобождённый от пут, казначей растёр занемевшие руки. Тем временем паренёк положил перед ним лист, перо и чернильницу.

— Давай, пиши, — сказал «Меченый».

Казначей, немного подумав, начал писать: «Дорогой Левент! Пишет тебе Ишияhу Аджимен. Я похищен. Люди, похитившие меня, требуют за моё освобождение выкуп в сто пятьдесят лир. Они согласны взять выкуп в несколько платежей. В случае неуплаты они грозятся высылать моё тело по частям: палец, ухо и т.д. Пожалуйста, сделай всё, что можешь, для того, чтобы мы могли скорее увидеться. С искренним уважением, Ишияhу».

— Всё, я закончил.

Подошедший по кивку главаря паренёк зачитал письмо вслух.

— Хм, годится. Скажи мне, что выгравировано на твоём перстне?

— Моё имя и фамилия.

— Дай-ка сюда.

— Не могу, это подарок жены.

Он понимал, что делает глупость, но так некстати вспомнилось, с какой любовью жена на него смотрела, когда дарила этот перстень.

— Ого, да еврей, никак, заупрямился.

«Меченый» выхватил нож и, подставив между подбородком и горлом так, что проступила кровь, заставил пленника приподняться.

— Запомни, ты сейчас не на жидовском кагале, здесь мои правила. Ты делаешь то, что я говорю. Ты меня понял?

— Да.

Главарь вернулся на место, покрутил в руках перстень и взвесил на ладони. Юноша принёс ему огарок свечи. «Меченый»  зажёг свечу, капнул на перстень воском и приложил к бумаге, а затем надел на средний палец.

 — Протяни руки вперёд, — обратился он к казначею.

Ишияhу выполнил распоряжение, и «Меченый» крепко связал ему руки вместе. Потом снял с плеча ружьё и протянул юноше со словами: «Смотри в оба!» Затем повернулся к Аджимену и весело молвил:

— Не скучай, еврей, я постараюсь управиться побыстрее.

Человек с курчавыми волосами запер за ним дверь и обратился к оставшимся:

— Идите, ждите в комнате.

В маленьком и тёмном помещении с крохотным окошечком наверху, у противоположных стен стояли узкие лавки. Ишияhу сел на одну из них, его охранник расположился напротив. Ишияhу подумал, что было бы неплохо установить с охранником личный контакт.

— Как тебя зовут?

— Извините, Ишияhу, вам этого не нужно знать.

— Ну, как хочешь. Я просто думал: раз уж судьба столкнула нас, то надо же хоть о чём-то говорить.

— У нас ещё будет для этого время… Он плохо с вами разговаривал. Эти двое евреев в глаза не видели, а я с семьёй недавно переехал сюда из Салоник. Там много евреев, — хорошие люди, хорошие соседи. Вам трудно пришлось, отдохните. Если захотите в туалет, я вас выведу.

«Ну что же, хороший совет», — подумал казначей. Он лёг на лавку и почти сразу уснул.

Проснувшись, он не сразу осознал, где находится. Но оглядев комнату и ощутив верёвки на руках, немедленно вспомнил события этого дня.

— Я пить хочу, — обратился он к охраннику.

Тот поднялся и налил воды из кувшина, стоявшего в углу, в глиняную кружку.

— Скажи, — обратился Ишияhу к пареньку, — сколько времени я проспал?

— Да где-то часа четыре.

— А ты чего расстроенный?

— Да чего-то он долго не возвращается.

— Он — это кто?

— Ну, тот, который с вами говорил.

— А ты по нему сильно скучаешь? — усмехнулся казначей.

— Нет, конечно. Он должен заехать на базар, купить продуктов.

— Ну, наверное, у него ещё другие дела. Мне помолиться надо.

— Да, конечно, я понимаю; не буду вам мешать.

Ишияhу встал посередине комнаты, мысленно определил нахождение Израиля, поклонился и шёпотом начал читать «Шмонэ эсре»^[18]. Слова молитвы он поначалу произносил автоматически, и вдруг, дойдя до тринадцатого благословения, почувствовал, как всё изменилось. Слова полились, словно вода из горного ручья, а на душе появилась так давно им не испытываемая благость.

«Господь мой и отцов моих! Пусть дойдёт до Тебя молитва моя. Воистину я и предки мои грешны!  — Его глаза заполнились слезами, но он продолжал. — Во всём, постигшем меня, Ты праведен, потому что делал по правде, а я виновен, потому что забыл Тебя. Я служил врагам Твоим, я жил их жизнью… Не прощения я у Тебя прошу, нет мне прощения, я прошу возможности сделать самое большое доброе дело в своей жизни. Я обещал Тебе поехать на землю нашу и дать деньги для народа Твоего, но всё время себе выдумывал дела более важные. Об одном Тебя прошу, Отец Небесный, дай мне возможность исполнить обещанное! Если у меня будет возможность, первое, что я сделаю, — это поеду на Землю Израиля и пожертвую на обустройство нашей земли!»

Он и не заметил, как дошёл до последнего, девятнадцатого благословения. На душе было легко, заботы тревоги и беспокойство улетучились.

Закончив молитву, он сел на лавку и услышал стук в дверь.

— Наконец-то, — обрадовался охранник.

Неожиданно они услышали выстрел. Человек из другой комнаты что-то крикнул охраннику, но второй выстрел оборвал его на полуслове. Множественные удары в дверь сотрясли хибару. Паренёк поднял ружьё и направил на казначея. На лице его отразилась мучительная внутренняя борьба.

— Если сейчас выстрелишь, — спокойно сказал Ишияhу, — ты проживёшь не более нескольких минут, но каждую секунду ты будешь звать смерть, а она не будет приходить!

У охранника на глазах проступили слёзы.

— Положи ружьё, идиот, жив останешься! — рявкнул Аджимен.

Охранник нерешительно положил ружьё на лавку  — и как раз вовремя. Дверь распахнулась от удара, и в комнату ворвался Леотрим. Мгновенно оценив обстановку, круговым движением от плеча, он прикладом своего трапезундского^[19] ружья угодил в скулу охранника и сбил его с ног. Следом вбежали солдаты. Взяв лежащего на прицел, Леотрим обратился к казначею:

— Ишияhу, с вами всё в порядке?

— Да, всё нормально.

Аджимен около двери увидел человека, остававшегося с ними, лежащим на боку. По кудрявым волосам стекала струйка крови из раны на виске.

На этот раз на стул сел Ишияhу, а на табуретку усадили его бывшего охранника. Леотрим стал рядом с ним.

— Тебя как зовут? — обратился казначей к пареньку.

—  Андреас Кассиниадис.

— Давно ты в Лимасоле живёшь?

— Нет, наша семья год назад переехала из Салоник.

— А чего вы переехали?

— Нам тут дом достался в наследство. В Салониках мы жили вместе с семьёй сестры отца. Тесно было.

— Эти двое, что были с тобой, кто они? Твои друзья?

— Это Папакостасы, Панайотис и Янис, они двоюродные братья, наши соседи.

— Тот, который со мной разговаривал — это кто из них?

— Панайотис.

— А значит, камнем приложил меня Янис?

— Да.

— И зачем ты им нужен был? Тебе же платить надо.

— Наверное, думали, что вдвоём им тяжело будет с вами справиться. Вон вы как меня двинули…

Он показал на «фонарь» под глазом. Леотрим взглянул в сторону казначея и уважительно покачал головой.

— Ещё, чего доброго, убили бы вас при захвате. Да и дело сложное, с письмами надо дело иметь, а они писать и читать не умеют.

— А ты где научился?

— Немного в школе учился, выучил алфавит.

— Почему решили похитить именно меня?

— Не я это решал, но догадаться несложно. Посмотри на себя: на тебе…

Звонкая пощёчина Леотрима прервала его монолог.

— Уважение, сучье вымя! Ты не с бандитами разговариваешь, а с важным человеком!

— Извините, господин, но посмотрите на себя! На вас надето в десять раз больше, чем нормальная семья зарабатывает за год; один перстень чего стоит. Панайотис говорил, что еврей такой важный, наверное, из самого Стамбула. За него явно отвалят столько, сколько скажем.

— А откуда вообще взялась сумма в сто пятьдесят лир? Никто из вас никогда таких денег в глаза не видел!

— Да Янис ему тоже самое говорил, но Панайотис настаивал. Говорил: ты ничего не понимаешь. Это же евреи, они, как змея, извернутся, в игольное ушко пролезут, но деньги достанут. Да и много — не мало, если что, можно потом немного скинуть.

— А чей это дом, в котором мы сейчас находимся?

— Я не знаю. Панайотис говорил, что сюда никто не придёт.

— Конечно, не придёт, — усмехнулся Леотрим. — Он в ссоре убил хозяина этого дома.

— Слушай, Андреас, ведь ты неглупый парень, вон даже грамотный. Как же ты согласился на такое дело, участвовать в похищении человека?

— Деньги очень нужны. У меня сестра на выданье, ей в приданое дом нужен. Они мне двадцать лир предложили, этого на дом должно было хватить…

— Сын шакала, собачье отродье! — кулак албанца вошёл в его лицо слева, раскрошив два зуба. Губы окрасились кровью. – Ты не подумал, что еврея живым никто не отпустит! Он ваши лица видел, слышал голоса, человек состоятельный, при связях, нельзя отпускать!

— Мне Панайотис обещал, что никто не пострадает! — закричал парнишка, сплюнув кровь.

— Ну, раз Панайотис обещал… — саркастически хмыкнул офицер и обернулся к Ишияhу. В его глазах читался вопрос; даже не вопрос, а скорее  — утверждение. Казначей отрицательно покачал головой. Брови офицера поднялись в недоумении.

Пленник, поняв, что немой диалог касается его дальнейшей судьбы, закричал:

— Господин, вы же мне обещали!

— Да, — усмехнулся Ишияhу, — но в том положении, в котором я это обещал, слова обещания не стоят даже времени, потраченного на их произнесение. Вопрос в другом, понимаешь, — продолжил он, вроде бы обращаясь к албанцу, но при этом в упор глядя на пленника. — Всевышнему не нужно лишней крови, а молодой человек хочет жить, и поэтому к властям не обратится. Я бы на его месте пошёл бы ещё дальше. Ведь у Папакостасов, конечно же, были собутыльники, а Панайотис не отличался ни трезвостью, ни ясностью ума, так что наверняка проболтался о готовящемся деле. А когда их приятели увидят, что их нет, начнут спрашивать Андреаса, куда же они подевались. А поскольку у юноши опыт невелик, у него могут начаться проблемы. Я бы на месте молодого человека уехал бы на несколько месяцев к сестре отца, на Салоники. Ведь им наверняка нужны рабочие руки.

Ишияhу отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Ты чего расселся? — обратился к Андреасу Леотрим. — Ждёшь угощения? Чая с халвой?

Пленник направился к выходу, а офицер основательным пинком придал ему ускорение, и парень пулей выскочил из дома.

— Господи, хвала Всевышнему! Леотрим, как же ты меня нашёл?

— Ишияhу, говорю вам, это провидение, воля Аллаха!

Албанец наконец расслабился и сел на табурет. Самодовольная улыбка сменила суровое выражение лица.

— Проснулся я рано, слышал, как вы уходили. Обычно я люблю поспать подольше. Вы не оставляли никаких распоряжений, у меня была ещё куча времени, но не спится — и всё тут. Ладно, — думаю, — хоть чаю попью. А какой же чай без пахлавы^[20]? В общем, на рынок надо идти. Я разбудил Фазилата, он на греческом складно калякает, и мы пошли. Накупили продуктов, возвращаемся домой, вдруг смотрю: останавливается телега. Этот, что в телеге, подзывает мальчишку, протягивает ему что-то, судя по виду, письмо, и показывает на наш дом. Ну, думаю, какая-то ерунда. Мы ведь ни от кого не ждём сообщений. Надо разобраться. Если помните, между кварталом и нашим домом есть несколько кипарисов, и если мальчишку перехватить там, то из телеги этого не увидеть. Послал я туда Фазилата, а сам к телеге направляюсь. А этот, возница, тем временем соскочил с телеги и отошёл справить малую нужду. Стал я между ним и телегой, смотрю, возвращается. О Аллах, ну и рожа! С такой его и в башибузуки^[21] не взяли бы. Пригляделся: Аллах милосердный, это же вчерашний нищий! Вдруг смотрю на его руки, а на пальце-то — ваш перстень. Тут я больше не стал ждать ни секунды, достаю свой двуствольный пистолет, он у меня всегда с собой, взвожу оба курка и говорю: «Не двигайся, уважаемый, и доживёшь до вечерней молитвы». Ну, в этом, конечно, я его обманул, но Аллах меня простит, — он весело засмеялся. — А тут и Фазилат несётся со всех ног с перехваченным письмом. Этот Панайотис попытался бежать, но я ему колено прострелил. Затащили его к нам в дом, ну, а дальше — обычная практика.

Ишияhу вышел на улицу и посмотрел на лежащего рядом с дверью Панайотиса. Солнце почему-то особенно хорошо освещало пустую правую глазницу…

— Когда всё выяснили, решили взять с собой Панайотиса. Приехали на место, я, конечно же, первым делом осмотрелся: диспозиция прекрасная. Смотрю, человек подходит к двери, как же замечательно он стал мне на прицел! Но я не стреляю, ожидаю. Вижу, что-то пошло не так, Фазилат вдруг выстрелил в Панайотиса. Тут я больше ждать не стал и выстрелил этому, что в доме, прямо в голову, ну, туда, где она должна быть. И она там была! Говорю вам, это воля Аллаха, это Он с утра меня с места сорвал!

«Тут ты прав, — подумал Ишияhу. – То, что ты здесь, воистину воля провидения! Творец мне подсказал всё, что нужно сделать, даже сумму определил. Уж если лимасольская шпана определила мне цену — 150 лир, то я сам меньше себя оценить не могу никак».

— Ты молодец, Леотрим, тебе даже не представить, как я рад снова тебя видеть!

Офицер широко улыбнулся и достал перстень из кармана.

— Это ваше. Больше я вас никуда одного не отпущу. Не хотите пугать киприотов, так я не гордый, у входа постою.

Новая звезда

Что кажется подчас лишь случаем слепым, то рождено источником глубоким.

  Фридрих Шиллер

Ишияhу открыл глаза.

— Аhарон, вы же понимаете; хоть мы и говорим о деле, угодном Всевышнему, всё же речь пойдёт о вопросах чисто деловых. Такие разговоры не ведутся до исхода шабата.^[22] Давайте пока выпьем ещё вина, кстати, оно у вас замечательное.

После субботнего «маарива»^[23] они вернулись к прерванному разговору.

— Итак, Аhарон, сколько всего денег потребуется на исполнение вашего замысла?

Собеседник опять достал свои записи.

— Смотрите, Ишияhу, здесь всё расписано.

— Понимаете, у меня сейчас нет ни времени, ни охоты вникать во все подробности. Что написано в пункте «итог»?

— Сто пятьдесят лир.

У казначея дрожь побежала по телу.

«Это просто не может быть случайностью! Сила, наблюдающая за всеми живыми существами, прямиком направила меня на этот путь. Это Всевышний меня ведёт, не давая возможности сбиться с дороги».

— Хорошо, вы получите эти деньги. Но какой же еврейский белый город? Это место даже не причислено к Святой Земле.

— Вы знаете, я тоже так думал. Но затем понял одну простую вещь: нам не дано предугадать все планы Всевышнего. И если Он нам отчётливо даёт понять Его речения, это надо просто исполнить, понимание придёт потом. Без этого места не обойтись. Отсюда примерно одинаковое расстояние на север и юг Святой Земли. Когда евреи начнут создавать свою страну, куда они будут приезжать? Сюда! Когда евреи начнут производить, им надо будет продавать товар. А откуда отправлять корабли? Только отсюда! Когда евреи захотят пользоваться иностранными товарами, куда будут приходить корабли? Сюда! Когда евреи создадут свою страну, им нужны будут армия и флот. И где будет создаваться флот? Здесь!

— Эко куда загнули!.. Своя армия, свой флот, своя страна. Прямо пророк какой-то.

— Ишияhу, я говорю вам то, что чувствую! Я говорил со многими. На Святой Земле есть не только ешиботникии, но и деловые люди. Если бы мы не верили, что на этой земле власть будет нашей, бросили ли бы всё в стране исхода и приехали бы сюда? Поверьте, новый Израиль начнётся не с Иерусалима, а с Белого Города! Да, пока что наши раввины не включили это место в Святую Землю, — ну что же, мы подождём. Кувшин наполняется не сразу, а постепенно, капля за каплей. Это место будет включено в состав Святой Земли, у раввинов просто не останется другого выхода.

— Хорошо. — Ишияhу расстегнул пиджак и отвязал от пояса увесистый мешочек. — Здесь сто пятьдесят золотых лир. Я буду проверять, как продвигается строительство «Дар аль-йехуд», у меня есть такая возможность.

18-го ава 5615-го года^[24] пожилой человек спускался по ступенькам «Еврейского дома», крепко держась за плечо своего сына Ицхака. Сын сразу понял, что отец в отличном настроении.

— Что тебе сказать, Ицхак? Этот министр Монтефиоре^[25]  меня утомил. Вошёл такой барственный, ну, типичный английский вельможа. Начал спрашивать властным тоном: какие проблемы у евреев на Святой Земле? Ну, я дал ему поважничать, а потом сказал, что было бы правильно предоставить евреям возможность самим работать на своей земле. И между прочим, сообщил, что если пройти от того места, где мы сидим, несколько километров на северо-восток, то можно увидеть пардес^[26] примерно в сто дунамов.^[27] В этом фруктовом саду 5310 деревьев, среди них очень много этроговых^[28], причём их саженцы завезены из Корфу^[29]. Кроме того, около полутора тысяч апельсиновых, а ещё — гранаты и лимоны. Так вот, сказал я, если выкупить этот фруктовый сад, было бы очень здорово. Сейчас там работают только арабы, но если евреи хотят научиться хозяйствовать, то без элементарных знаний по агрономии просто не обойтись!  Поэтому очень хорошо было бы выкупить такой сад. Этим мы сразу убивали бы трёх зайцев: прежде всего, в саду работали бы и зарабатывали только евреи. Во-вторых, евреи получали бы так необходимые им элементарные сельскохозяйственные знания. И третье: за не такие уж большие деньги евреи получат так нужную им землю, участок в сто дунамов в районе моря, и это будет еврейская земля!

— Ты бы видел, как изменился англичанин после моих слов, — с воодушевлением произнёс Аhарон. – Вдруг его глаза загорелись юношеским огнём, а как преобразилось лицо! Представляешь, он вскочил и начал расхаживать по комнате, ну, будто еврей, спорящий с другими в синагоге! Походил, походил и вдруг как заорёт: «Да, да! Евреи на Святой Земле обрабатывают свою землю! Сто дунамов у моря на Святой Земле!» Его уже было не остановить. С этого момента я понял, что дело сделано.

Аhарон вошёл в свой дом, попил воды из кувшина, заботливо поданного сыном, и сел в кресло.

— С возрастом начинаешь всё скорее понимать, с кем ты имеешь дело. Так вот, в отношении Монтефиоре могу тебе сказать — несмотря на всю его важность, он остаётся евреем, которому важнее всего — убедить других евреев в своей правоте. В общем-то, с ним было легко разговаривать.

Аhарон помолчал. Ицхак внимательно слушал.

— Например, с Ишияhу Аджименом было труднее; слишком много он набрался турецкого духа. Хвала Всевышнему, всё же еврейского в нём оказалось больше. Не дай он тогда денег, ничего бы не было вообще! Насколько мне известно, в Стамбуле у него начались неприятности, и он погиб через шесть лет при разгоне янычарского корпуса. Но всё-таки Творец дал мне силы убедить и его… Ох, жарко сегодня, — Аhарон опять потянулся к кувшину. – Хотя с англичанином было хорошо разговаривать, но есть один человек, с которым  говорить легче всего. Это раввин Иегуда Леви из Рагузы^[30].

Аhарон поудобнее устроился в кресле.

— Познакомились мы давно. В 1823-м году «Еврейский дом» распахнул двери для приезжих евреев. Через десять лет у меня уже было много постоянных жильцов. И я поехал в Иерусалим, и в раввинате обрисовал положение. В Яффо уже есть еврейское сообщество, а раз так — нужен и раввин. Они, конечно, скривились, но выхода не оставалось: есть евреи, есть синагога, — значит, нужен раввин. И раз в месяц стал приезжать новый раввин, Иегуда Леви.

В первый же свой приезд, после чтения недельной главы, он попросил меня остаться. И начал хвалить: какой я молодец, как много делаю для евреев Яффо. Я осторожно сказал, что, по-моему, неправильно, что эти места не включены в Святую Землю. В Писании обязательно должно быть место, позволяющее считать Яффо Израилем. И вдруг он меня поддержал! И сказал, что как раз работает над этим, ищет такое место в Писании. И что ты думаешь? Он не успокоился, пока-таки не нашёл такое место! Мало того, что нашёл — ещё и доказал свою правоту другим раввинам. Теперь Яффо относится к Святой Земле. А ведь до этого даже умерших евреев приходилось везти на верблюде в Иерусалим или Хеврон. Понимаешь, — Аhарон улыбнулся, — новое проторяет путь постепенно. На халуку сэр не дал бы и половины, а на фруктовый сад пожертвовал пятьсот лир, этого должно хватить. Кстати, что нового в городе? Какие слухи?

— Говорят, что собираются строить новый маяк, — Ицхак обтёр лицо отца платком.

«Вот, Ишияhу, как видишь, зажигается новая звезда, — устало подумал Аhарон. — А ты твердил, что она навсегда погасла». Он взглянул на сына.

— Ну что же, давно пора. Ох, Ицхак, сколько же всего сделано, а сколько сделать предстоит! Но это уже буду делать не я. А этот Монтефиоре – молодец; он ведь не намного моложе меня, а столько энергии, — молодым фору даст. А у меня уже ноги плохо ходят, глаза плохо видят, наверное, уже недалёк час моего отдохновения.

Аhарон закрыл глаза и тихо, но очень внятно произнёс:

— Что ж, нас не будет, но будет Белый Город, и я для него сделал всё, что мог!

 

[1] Пятница, 24-го ноября 1820-го года по григорианскому календарю.

[2]  Ага – командир корпуса янычар, принимавший участие во всех заседаниях высшего совета Оттоманской империи – Дивана.

[3] Абу-Набут — прозвище губернатора Яффо (с 1807 по 1822-й год) Мехмет-бея. Буквально переводится как «отец палки». Прозвище он получил за свою привычку разгуливать с дубинкой по городу, и если провинившийся попадался ему под руку, то расправа происходила незамедлительно.

[4] В 1819-м году Сулейман-паша выслал в Яффо войско. Абу-Набут бежал в Египет, и Мухаммед Али (правитель Египта в тот момент) исходатайствовал ему помилование султана. С того времени вся прибрежная Палестина вошла в состав Аккского пашалыка.

[5] Сабиль – фонтан (арабск.).

[6] Мушариф – прославленный, славный, знаменитый (арабск.).

[7] Бакши́ш (перс. بخشش‎1; bakhshīsh от bakhshīdan — давать) — пожертвование, а также разновидность некоторых форм коррупции и взяточничества на Ближнем Востоке и в Южной Азии. Согласно язвительному определению, которое дал этому явлению автор работ по археологии Лео Дойель, это «щедрые вознаграждения и взятки, грубо требуемые и любезно принимаемые местными жителями в обмен на незначительные либо вовсе не оказанные услуги».

[8] Минья́н (ивр. ‏מִנְיָן‏‎‎‎ — счёт, подсчёт, число) — в иудаизме кворум из десяти взрослых мужчин (старше 13 лет), необходимый для общественного богослужения и для ряда религиозных церемоний.

[9] Иерусалим, Хеврон, Тверия и Цфат. До конца XIX века в этих городах проживала основная часть еврейского населения Израиля.

[10] Городок, находящийся на пути из Яффо в Иерусалим, километрах в 15 от Яффо.

[11] Талес или талит (ивр. טַלִּית‎) — молитвенное покрывало у евреев. Тфилли́н или филактерии — элемент молитвенного облачения иудея: две маленькие коробочки из выкрашенной чёрной краской кожи кошерных животных, содержащие написанные на пергаменте отрывки из Торы.

[12] Первородство давало право на двойную долю наследства.

[13] Халука (חֲלֻקָּה) — денежные отчисления евреев диаспоры в пользу евреев Эрец-Исраэль; в более широком значении (особенно с конца XVIII в.) —  организованная система материальной поддержки общинами диаспоры малоимущих евреев, живущих в Эрец-Исраэль по религиозным мотивам.

[14] Хáмса (араб.خمسة‎‎, ивр.‏חמסה‏‎‎‎) — защитный амулет в форме ладони, которым пользуются евреи и арабы. Другое название — «рука Бога». Слово «хамса» имеет семитские корни и значит «пять». Как правило, хамса бывает симметричной, с большими пальцами с двух сторон, а не копирует анатомическую форму ладони.

[15] Зивания  (греч.) — виноградная самогонка, сестра итальянской граппы и грузинской чачи.

[16] Приморский район Стамбула, около Босфорского пролива.

[17] Левент (турецк.) – лев, мужское имя.

[18] «Шмонэ-эсрэ», или «Амида» — является стержнем всех трёх ежедневных молитв. Шмонэ-эсрэ в переводе с иврита означает «восемнадцать», и в основе своей эта молитва состоит из восемнадцати благословений. «В основе своей», потому что после разрушения Второго Иерусалимского Храма к этой молитве было добавлено еще одно благословение  – «И да не будет надежды доносчикам». Личные просьбы принято произносить в 13-м благословении.

[19] Трапезундские (тарабузанские) ружья — ружья изготовленные в Трабазунде, в основном армянскими мастерами. Несмотря на то, что такое ружьё стоило немалых денег, иметь его считалось делом чести офицера янычарского корпуса.

[20]  Пахлава (или баклава) — популярное кондитерское изделие из слоёного теста с орехами в сиропе.

[21] Башибузу́ки  (турецк. başıbozuk) — название иррегулярных военных отрядов в Османской империи. Слово «башибозук» в дословном переводе с турецкого означает «с неисправной головой», «безбашенный» (baş — голова, bozuk — испорченный, бешеный). Сопоставимо с русским «сорвиголова».

[22] В субботу евреям нельзя обсуждать деловые вопросы.

[23] Субботний «маарив»  – вечерняя молитва.

[24] 2-го августа 1855-го года.

[25] Сэр Мозес Хаим Монтефиоре — один из известнейших британских евреев XIX века, финансист, баронет, общественный деятель и филантроп. В Израиле его часто называют министром из-за созвучия «сар» (שר – министр, иврит) и «сэр».

[26] Пардес (иврит) – фруктовый сад.

[27] Дунам (от тур. dönüm) — единица измерения площади земельных участков в некоторых странах и на территориях, находившихся в прошлом под властью Османской империи: Израиль, Иордания, Ирак, Северный Кипр, Ливан, Ливия, Сирия, а также в странах бывшей Югославии.  Метрический дунам, используемый сейчас в Израиле, Ливане, Иордании и Турции, равен: 1000 м²,  или 0,1 гектара, или 10 соткам.

[28] Этро́г, цитро́н, цедрат (ивр. אֶתְרוֹג‎, лат. Citrusmedica) — вид многолетних растений из рода Citrus семейства Рутовые.Это одно из 4-х растений,необходимых для совершения заповеди «нетилат лулав» во время праздника Суккот.

^[29] Цитроны с острова Корфу (территория Греции) считаются наиболее подходящими для проведения иудейской религиозной церемонии.

[30] Современный Дубровник, административный центр в Хорватии