Смешались стихи и кофе
Ни слова, о друг мой, ни вздоха…
А. Плещеев (из Гартмана)
Ни слова, мой друг, ни вздоха,
кругом лишь косые взгляды,
летит под откос эпоха,
и мы летим где-то рядом,
и мечемся, словно птицы
от близости птицелова,
не днюется и не спится,
ни вещего сна, ни слова.
С утра волнуется море,
волна седой берег моет,
песчаную отмель лижет,
всё ближе волна, всё ближе.
И птицы кричат тревожно
от близости птицелова,
он пылью покрыт дорожной
и ангелом поцелован.
Не тем, что усталой тенью
склоняется к изголовью,
он выручил много денег,
он кормится птичьей кровью.
Ты, вяхирем сизокрылым,
забьёшься в его ловушке…
Слова не имеют силы,
и слову цена – полушка.
***
а здесь у меня волна – солоно-зелена
плещется под рукой дарит душе покой
среди бескрайних вод лодка моя плывёт
парус мой чист и бел берега колыбель
покачивает прибой баюкает быль и боль
уносит меня волна солоно-зелена
***
С утра волнуется море,
волна седой берег моет,
песчаную отмель лижет,
всё ближе война, всё ближе.
Всё тише птицы кричали:
…прости нам, вяхирь, прости нам.
Алтын дают за молчание –
у каждой есть по алтыну.
Тревожное
…тетрадь со стихами бросив
в какой-нибудь долгий ящик
я стану простым бариста
в ближайшей автокофейне
я буду варить вам кофе
на площади – у Собора
кому-то американо
кому-то двойной эспрессо
как будто не замечая
ползущую серую плесень
как будто не замечая
что сумерки правят миром
когда же совсем стемнеет
и фонари зажгутся
случайный прохожий скажет:
постойте-ка я вас знаю
вы жили в доме напротив
и вроде стихи писали
о городе
о грифонах
о море и о погоде
я этим стихам поверил
я думал – живут же люди
как в сказке – не замечая
что сумерки правят миром
но вы возьми да умолкни
прочтите же мне скорее
о море и о грифонах…
молчание – гавань бедствий
о нет
я сварю вам кофе
и сами вы убедитесь
его я гораздо лучше
варю чем стихи читаю
и несомненно – лучше
чем их сочинять пытаюсь
я столько слов заучила
но все они бесполезны
важнее всего не слово
а действие – чувство – дело;
я вам заплачу возьмите
за чашку американо
за чёрный двойной – с корицей
без сахара – с кардамоном
но пить я его не стану
мне кофе противопоказан
врачи говорят что сердце
не выдержит даже чашки;
и я растерянно стала
читать ему о погоде
о том что стихи – как беды
всегда приходят нежданно
и столь же нежданно счастье
и столь же нежданна радость
он молча стоял и слушал
парил остывая кофе
и я поняла что смысла
немного в моём молчании
и выдвинув долгий ящик
тетрадь наугад открыла…
…смешались стихи и кофе
с корицей и кардамоном
где сумерки правят миром
где рыщет серая плесень
***
Ты, правда, считаешь, что это легко,
запрятать стихи глубоко-глубоко?..
В молчании – мудрость.
В молчании – сила.
В молчании – боль, что невыносима.
Себя схоронив, без сомнений – живьём,
немою обыденностью заживём,
и раны затянутся рано иль поздно…
Ведь ты утверждаешь, что всё несерьёзно,
что только в молчании кроется благо,
а там и до истины шаг, иль полшага,
Но в жилах вскипает от боли руда…
Становится мёртвой живая вода.
Ты, правда, считаешь, что это легко,
дуть на воду, зная, что там – молоко,
в молчание спрятать невзгоды и беды,
ни звука, ни слова, ни тени, ни следа.
Средь ищущих, алчущих мнимых страстей,
ристалищ, турниров и прочих затей,
стихи – это просто желание выжить
в миру, где свои убивают своих же,
где серая плесень ползёт по земле
с похмелья кровавого навеселе.
Где полнится небо смурным вороньём,
где каждый молчит о своём…
О своём.
***
Мне хочется кричать…
Но я молчу.
Не слышно вопиющего в пустыне.
Безумен мир,
безжалостен и чужд,
а боль – она своя, она остынет.
О, мне и боль была бы по плечу,
когда бы я кричала.
Но молчу.
Лихие дни огнём обожжены,
тысячелетьем стало лихолетье,
и пишется четвёртый год войны,
хлеща наотмашь ненавистью-плетью.
Куда бежать, к священнику, к врачу?
Мне хочется кричать, но я молчу.
Летит, летит над миром вороньё,
добычу рвёт кровавыми кусками,
и, может быть, молчание моё
со мной умрёт и превратится в камень:
я столько на душе их волочу,
что впору закричать.
Но я молчу.
Не сдвинуть камень и не обойти –
стоит себе в невидимом остроге,
свернёшь направо – не найдёшь пути,
свернёшь налево – не найдёшь дороги,
и только прямо – только по прямой –
лежит неблизкий долгий путь домой.
Но это после.
А пока ничуть,
не легче ни от левых – ни от правых,
лежит за камнем в белых росах Чудь,
дремучие леса
и в пояс травы.
Тот камень станет плахой палачу.
Мне хочется кричать.
Молчу.
Молчу…
***
Кап-ля по кап-ле
го-ре кап-лет,
пе-ре-пол-не-на Пан-ти-ка-па
ре-ка, что тек-ла дав-но ког-да-то
у под-но-жия Мит-ри-да-та…
На узких улочках тихо-тихо:
молчит золотая кифара Феба.
Кап-ля за кап-лей
кап-лет ли-хо.
Пан-ти-ка-па
впа-да-ет в не-бо…
Опрокинулась чаша терпения,
переполненная мытарствами,
над ру-и-на-ми Пан-ти-ка-пе-я,
над уснувшим Боспорским царством.
Кап-ля за кап-лей
го-ре кап-лет,
пе-ре-пол-не-на Пан-ти-ка-па
Суждено голубым лагунам
век от века полниться горем,
багроветь под пятою гуннов,
уповая: здесь будет море.
Но ковыль, растущий на камнях,
помнит песню летящих копий,
отыскавших цель, что искали,
на пожизненных этих копях.
Не впервой плясать на крови нам…
Только в этом и преуспели.
И молчат седые руины
золотого Пантикапея
обо всём, что было когда-то,
обо всём, что будет когда-то
у подножия Митридата,
где течёт река Пантикапа.
Кап-ля за кап-лей
вре-мя кап-лет,
в сердце впа-да-ет
Пан-ти-ка-па…