Метель мела
Как просто падать, господи прости.
В одной руке — пирожные из «Норда».
В другой — нет, за плечом — гитара гордо.
А в третьей что там… то, что не спасти.
Достоинство, которого и нету.
Да где ж тут свет, но нету же и свету .
Да хоть гитару, что ли, уберечь
От этой грязи, от подошв до плеч.
Ну, пробежалась по ступеням зыбким.
Ну, проскакала по бордюрам липким.
Ну, вот уж и шлагбаум мой впотьмах.
И тут судьба решила посмеяться,
Нога с ногой решила поменяться,
Запутались, скользя….. и ох и ах.
Очки долой. И, хоть я не повстанец,
Шинель в грязи — как той, из бесприданниц —
Судьба метнула мне самой, увы.
Но чудом целы и моя гитарка,
И ряд пирожных, хоть пришлось им жарко.
На фоне ночи, снега и Москвы.
Опять урок. Им нет конца и счёта.
Не публикуй ты бесконечно фото,
Низы свои комичные, верхи.
Сперва дорога до смерти измучит.
А после и Москва ещё проучит.
Отряхивайся, бормочи стихи.
***
Снег у меня в Нью-Йорке.
Сена вышла из берегов.
Стихи мои нежной сборки.
Не слышны с десяти шагов.
Надо быть вестником бури
Вдалеке от прекрасных стран.
И погрузиться в Шербуре,
И пересечь океан.
Плыви-плыви, мой «Титаник».
Пыхти, напряженно свисти.
Ищи себе кратких пристанищ,
Стоянок на всем пути.
Но, может быть, их и нету,
Человечьих стоянок, пока
Ты не обогнёшь планету,
И увидишь — там тоже снега.
Даже в старом Иерусалиме
Случается — все бело.
Ну с этим-то пересолили…
Пусть бы нас всех замело —
Москву, Париж и Нетанию.
Где только наш брат ни живет.
Молчит, вздыхает «Титаник».
Никуда уже не плывет.
***
И о чем бы ни складывался рассказ,
И в начале дня, и к исходу дня —
Он о том, что никто меня прежде не спас,
И никто уже не спасёт меня.
Хорошо, что я трогаю снег рукой.
Даже странно — ни холодно, ни тепло.
И никто меня не увидит такой,
Какой я себя вижу через стекло.
Слава богу, сегодня опять метель.
Надо, чтобы подольше она мела.
И тогда я не вспомню моих потерь.
И себя такую, какой была.
***
Что теперь сделаю с этой зимой.
Что теперь сделаю я.
Я бы давно улетела домой,
Если бы воля моя.
Что теперь сделаю с этой зимой,
С болью моей в голове.
Я постараюсь остаться живой
В городе этом, Москве.
Что теперь будет — зима да зима…
Слабо под крышей свищу.
Я же звала ее, я же сама.
Скоро уже полечу.
***
Зачем тебе это, хрустальный твой снег,
И город, и холм за спиной.
Затем, что мне нужен один человек,
Которого нету со мной.
Зачем тебе ключ, и очаг, и ночлег,
И дом за высокой стеной.
Затем, что мне нужен один человек,
Которого нету со мной.
Зачем тебе книги, сейчас и вовек,
В твоей глухомани лесной.
Затем, что мне нужен один человек,
Которого нету со мной.
Отбрось этот образ, сними оберег,
Досматривай сон голубой —
Там рядом с тобою один человек,
Что вовсе и не был с тобой.
***
Белым бела, метель мела
Направо и налево.
Пора пришла, и увезла
Ребенка королева.
Скучает девочка. Зато
Она в подкладку братцу
Зашила сказочное то,
Что не должно теряться.
Неважно, что в пальто его
Карманов не хватило.
Там поместилось вещество,
Что грело и светило.
Земля дрожит, метель свистит.
Давно остыла печка.
А мальчик по небу летит,
И светится сердечко.
***
Надо было сказать — забери меня.
Даже к ужасу старых друзей.
И мы были бы древние римляне.
И под нами бы плыл Колизей.
Забери меня из этой клиники,
Где несчастные люди лежат.
И мы будем медведи в малиннике.
С нами четверо медвежат.
Можно было сказать — пожалей меня.
Позабыла я тот аромат.
Если чудом мы ласты не склеили,
И никто еще не староват
Ни для опыта, ни для риторики,
Для записки одной, где стена.
Где в пергаменты впишут историки
Наши детские имена.
Надо было. Но медленно-медленно
За окошком клубилась зола.
И тяжелыми душными петлями
Предыдущая повесть легла.
Не успела сказать — забери меня.
Никакой я не знаю вины.
И мы были бы древние римляне
На обломках прекрасной страны.
***
Одно движение несильное —
И все завертится вокруг.
Кольцо, вчера ещё носимое,
Померкло и погасло вдруг.
Меняй кольцо. Приказа звучного
Не жди. Оно на дне ларца
Лежит как тень чужого скучного,
Поднадоевшего лица.
Одно кольцо желает воздуха,
Другое спрятаться должно,
И кратковременного отдыха
Упрямо требует оно.
Снимай кольцо, но не мучительно.
Пристрой на пальце, покрути.
Дай бог, чтоб не нравоучительно
Оно светило по пути.
***
Из той ещё моей жизни,
Из той молодой жизни,
Где все, как огонь, сверкало,
Текло, будто шёлк —
Я помню любые козни,
А также чужие казни,
А собственной не искала ,
А в песенках знала толк.
Из той невесомой эры,
Из той нереальной зоны,
Как из-под анестезии,
Я вышла жива.
А заводи и пещеры,
Техасы и аризоны,
Они меня не грузили,
Слова как слова.
Слова на лету дрожали.
Они собирались в стаи.
Они на ветвях сидели,
Бойцы, воробьи.
Не будь нашей жизни прежней
Чудесной, чужой и нежной
Ну что бы мы делать стали,
Родные мои…
***
Человек давно звучит не гордо.
Но и лев — звучит не так уж гордо.
И орёл совсем уже не гордо.
Хоть древней других во много раз.
То есть слово сделалось негодно.
И само понятие негодно.
Хоть тверди себе сколько угодно —
А живешь, не поднимая глаз.
Человек давно звучит не нежно.
Кое-как ещё звучит, конечно.
И не то, чтоб каждый день кромешно.
У него жена – потомство — дом.
Но глядит на ближнего с презреньем.
Или же с ленивым подозреньем,
Или вот с ревнивым обостреньем,
Ну, и с нежеланьем и с трудом.
Человек — давно звучит паршиво.
Или отвратительно фальшиво.
Все уже Вселенная решила
С этим безответственным жлобом.
Вот тебе стиральная машина.
Вот тебе астральная машина.
Вот тебе моральная вершина.
Между средостением и лбом.
До поры, пока не понимаешь.
Пока шлем руками не снимаешь.
Пока мертвых глаз не поднимаешь
Сам от обнаженного клинка —
Вот тебе, ничтожный, тьма и яма.
Ты и сам туда шагаешь прямо.
Ты убогий собиратель хлама.
Сам труха из пыльного мешка.
Все тобой проиграно, покуда
Ты себе не пожелаешь чуда.
Или спичкою, из ниоткуда,
Чиркнешь о размокший коробок —
Крохотное пламя вспыхнет мигом.
И тогда летишь с орлиным кликом ,
Прыгаешь, как львёнок, с хищным рыком,
И несёт оливку голубок.