Горькая распутица
***
Поднимешь оконную раму
и чёрного кофе попьёшь,
чтоб утром восставить упрямо
знакомых деревьев чертёж.
Твой дом возле голого леса
в долине над мутной рекой,
и нет в твоей жизни прогресса,
и зависти нет никакой.
Твой мозг сочинительством занят,
подолгу сидишь в тишине,
но лес, словно что-то он знает,
стоит обречённо в окне.
Все птицы пустились в кочевья,
сухая листва улеглась,
на свете лишь мы и деревья,
как с миром последняя связь.
***
Ты библиотекаршей на выдаче,
днём тебя допытывают неучи –
что-нибудь о жизни почитать,
вечером идёшь ты в шубке кроличьей,
снег в лицо, в колени ветер колющий,
в магазине очередь опять.
Сыр копчёный, колбаса молочная.
Что там? Ну, печенье, ну, песочное
и в фольге зелёный чай в бруске,
вдоль дороги фонари горбатые,
сонный дворник снег гребёт лопатою,
лестница, где тьма в дверном глазке.
Всё припоминай, ведь память – сила:
как себе под праздники купила
сапоги однажды на аванс,
до колена финские из кожи,
и красивая коробка тоже.
Что-нибудь о жизни в сотый раз.
***
Укрылась пледом до бровей,
упавши на кровать,
но пел в окошке соловей,
и расхотелось спать.
Их нет в Америке, постой,
никто их не видал,
перелегла на бок другой,
и сон совсем пропал.
Но кто-то пел, но кто-то пел
над тёмною листвой,
звенел, морочил, свиристел,
живой, такой живой.
Ах, мало ли в миру чудес!
Пел кто-то. Помнишь? Нет?
Мешал уснуть, потом исчез,
не выдавши секрет.
***
Изучали язык, намечали маршрут
в те края, где у предков был строгий кашрут
и горели субботние свечи,
поднимал нас утрами отравленный гимн,
но маячил нагорный Иерусалим –
наизусть география встречи.
Продолжались проклятые будни в стране,
битвы за урожай, маршировки в окне,
комсомольские пляски в Колонном,
ожиданье ареста, ментов в галифе,
с деловым разговором о пятой графе
аккуратных гэбистов со шмоном.
В год, когда рассосалась тревожная мгла,
я оставила дом, на Восток я взяла,
поезд на Бухарест, ветра корчи.
Я была лишь одной из тех призрачных тел,
заполнявших в таможенных скобках пробел
среди граждан сгущавшейся ночи.
Впору на небе высечь ночной перелёт:
из египетской тьмы возвращался народ,
чтоб спуститься на землю пророков,
ибо сказано было: домой возвращу,
из галутного семени род возращу
ради жизни грядущих потомков.
***
Подожди, он ещё повторится,
предрождественский зимний бедлам,
в винном пьяненькая продавщица:
«Больше двух в одни руки не дам!»
И шаганье по рыхлому снегу
через мост за широкую реку.
У парадных лопаты, метёлки,
воробьи на карнизах впритык,
за окошками светятся ёлки,
стылый воздух шибает под дых,
хвойный запах и дух карамели,
серый ослик у детской купели.
Шли к знакомым, тащили закуску,
по дороге поймали мотор,
вышли где-то, скользили по спуску
мимо чёрных закрытых контор,
мимо грязных сараев обозом,
чей извечный был смысл под вопросом.
Вроде город, а глушь-то какая,
только зубы заборов торчат,
вместе с нами снежок залетает,
светит люстра, и гости сидят,
все в подпитии, светятся лица –
чуть иначе, но всё повторится.
***
Пусть забормочет отопление
в заржавленном змеевике,
и снег расставит ударения,
кружась над всеми налегке.
Исчезнет горькая распутица,
я всё за этот миг отдам,
но не зови меня на улицу,
чего не видела я там?
Там только люди чуть усталые
спешат к машинам поскорей,
бездомный бомж со стеклотарою
тележку катит вдоль дверей.
В большой гостиной сядем попросту
у неширокого окна,
мы тайное свободы общество,
нам подобает тишина.
Быть может, потому и радует
снег на дорожное кольцо,
что тоже на него управы нет, –
смотри, любуйся, вот и всё!