от редколлегии

С позиции «Артикля»

 

Два почти одновременных события побудили редакцию «Артикля» задуматься о своей позиции. Главный редактор Яков Шехтер в очередной раз побывал в Польше, где выступил на Европейском конгрессе в Миколайках. А ещё у него  были запланированы две встречи со студентами кафедры славистики – в Университете Коперника в городе Торунь и в Варшавском университете. И обе были отменены по инициативе «активистов», пожелавших остаться неизвестными, но обнаруживших в социальной сети неприемлемую для них позицию Шехтера – и надавивших на администрацию университетов. Подробнее об этом можно, например, почитать на сайте:  https://www.newsru.co.il/rest/7mar2024/shehter_112.html

Другое событие произошло в Лондоне,  где местный Пушкинский дом (есть такой в Британии) запланировал онлайн-встречу с Диной Рубиной, а затем прислал ей письмо с просьбой «сформулировать свою позицию» прежде, чем они станут «как-то реагировать». Ответное «Открытое письмо Дины Рубиной» опубликовано на многих сайтах (это покажет любой поисковик; и мы тоже приводим его здесь); что не удивительно – популярность писательницы в мире высока, а известность заслужена. Её работы интересно читать, а её выступления – слушать. Как и Якова Шехтера. Они умеют говорить о важном. И, в отличие от российских школьных принудительных «бесед о важном», те, кто не хочет – могут не слушать, но не мешать тем, кому интересно.

В этот раз идеологически мотивированные, а может, и субсидированные «активисты» незаметно обокрали польских студентов и британских читателей. Другие  подобные «специалисты» в России приказывают снимать с полок и запретить книги Акунина и Улицкой, Быкова и Глуховского. Но это не послужит к торжеству мракобесов.  Запретители и слепые разрушители – творчески бесплодны, а ведь важнейшие элементы общественной позиции писателя доходят до человечества через его книги. Позиции Шехтера, позиции Рубиной – это одновременно и позиции «Артикля». И наши позиции  защищают – вместе с каждым доблестным солдатом ЦАХАЛа, вместе с израильскими резервистами, вместе с американскими и европейскими союзниками нашими во всём мире – и мировые классики. Оруэлл и Солженицын,  Бродский и Довлатов, Быков и Сорокин, Бялик и Шолом-Алейхем, Хэрриот и Толкиен, Лев Толстой и Антон Чехов, и многие, многие другие, лучшие и разные – за нас.

Не все писатели застали идеологическую войну, которая развернулась в наши дни на русскоязычном мировом пространстве: войну российского имперского величия против здравого смысла, или – как писал светлой памяти Алексей Навальный – «битву добра с нейтралитетом». Нашим поколениям довелось её застать и даже участвовать в ней; каждому – в меру своих способностей и выпавшего от судьбы жребия. И пусть лучшим достижением кремлеботов в социальных сетях станет рапорт о предотвращении опаснейших выступлений в Торуни, Варшаве и Лондоне двух израильских писателей, – этот рапорт будет брезгливо читать только начальство. А достижениями писателей становятся их позиции, их книги и статьи, которые с интересом изучает, читает и ещё будет читать весь мир.

Вот переписка, опубликованная Диной Рубиной:

«Дорогие друзья и коллеги!

Не так давно Пушкинский дом в Лондоне, совместно с Лондонским университетом пригласил меня провести встречу в зуме. Темой должны были стать вопросы литературные – обсуждение каких-то моих книг.
Только что я получила такое вот письмо от модератора этой встречи. Предлагаю прочитать его, а заодно и мой ответ, который можно посылать на все стороны света.

Дина Рубина»

***

Наталия Рылова (Nataliya Rulyova):

«Добрый день, Дина!

Пушкинский дом поместил рекламу нашей предстоящей беседы на социальных медиа и сразу получил критические сообщения, касающиеся Вашей позиции по поводу Палестино-Израильского конфликта. Они хотели бы понять Вашу позицию по этому вопросу прежде, чем как-то реагировать. Вы не могли бы сформулировать свою позицию и отправить ее мне как можно скорее?
Всего доброго,

Наташа»

Дорогая Наталия!

Вы прекрасно написали о моих романах, мне очень жаль потраченного Вами времени. Но видимо, нам придется отменить нашу встречу. Только что Варшавский университет и университет Торуни отменил лекции замечательного израильского русскоязычного писателя Якова Шехтера на темы жизни евреев Галиции 17-го – 19-го веков – «во избежание обострения ситуации». Я подозревала, что это коснется и меня, так как ныне академическая среда является основным питомником самого омерзительного и оголтелого антисемитизма, прикрывающегося так называемой «критикой Израиля». Я ожидала нечто вроде, и даже села раза три писать Вам письмо на эту тему… но решила подождать, и вот дождалась.

Вот что я хочу сказать всем, кто ожидает от меня скоренького и угодливого рапорта по моей позиции о моей горячо любимой стране, живущей сейчас (и всегда) в кольце ярых врагов, добивающихся ее уничтожения; о моей стране, ведущей сейчас справедливую отечественную войну против неистового, безжалостного, лживого и изощренного врага:

Последний раз в своей жизни я оправдывалась в кабинете завуча, в девятом классе школы. С тех пор поступаю так, как считаю правильным, слушаю только свою совесть и выражаю исключительно свое понимание миропорядка и человеческих законов справедливости.

Так вот. Мне правда жаль, Наталья, Ваших усилий и надежды, что со мной можно сварить кашу, – ту кашу, которая понравится всем.

Потому прошу лично Вас разослать всем интересующимся мой ответ:

«7 октября, в субботу, в еврейский праздник Симхат Тора, безжалостный, отлично обученный, тщательно подготовленный и прекрасно оснащенный иранским оружием террористический режим ХАМАСа, правящий в анклаве Газа (который Израиль покинул около 20-ти лет назад), напал на десятки мирных кибуцев, попутно забрасывая территорию моей страны десятками тысяч ракет. Зверства, описать которые не в силах даже Библия, зверства и ужас, перед которыми меркнут преступления Содома и Гоморры (запечатленные, кстати, налобными и нагрудными камерами самих убийц и хвастливо отсылаемые ими в реальном времени в интернет), могут потрясти любого нормального человека. На протяжении нескольких часов тысячи радостных и опьяненных кровью зверей насиловали женщин, детей и мужчин, стреляя жертвам в промежности и в головы, отрезая женщинам груди и играя ими в футбол; вырезая младенцев из животов беременных женщин и тут же их обезглавливая, связывая и сжигая маленьких детей. Обугленных и полностью сожженных трупов было столько, что на протяжении многих недель патологоанатомы не могли справиться с колоссальной нагрузкой по опознанию личностей.

Моя подруга, которая 20 лет работала в приемном покое Нью-Йоркской больницы, а затем еще 15 лет в Израиле занимается опознанием останков, прибыла одной из первых в сожженные и залитые кровью кибуцы в группе спасателей и медиков… Она до сих пор не может спать. Медик, привыкший резать трупы, – она потеряла сознание от увиденного, и затем в машине ее рвало всю дорогу назад. То что видели эти люди, не поддается описанию.

Вместе с боевиками ХАМАСа в пробоины в заборе ринулось «мирное население», подключаясь к погромам неслыханного масштаба, грабя, убивая, утаскивая с собой в Газу всё, что попадалось под руку. Среди этих «мирных палестинцев» было и 450 членов Ооновской швали из БАПОРа. Там были все желающие, а желающих, судя по бурной тотальной радости населения (тоже запечатленнoй в наш неудобный век cотнями мобильных камер) – было много, – ХАМАС поддерживает и одобряет, во всяком случае до начала настоящих боев, практически всё население Газы… Главная беда: в логово зверя были утащены наши жители, более двух сотен, включая женщин, детей, стариков и нипричёмных иностранных рабочих. Из них около сотни и сейчас гниет и умирает в подземельях ХАМАСа. Надо ли говорить, что эти жертвы, над которым продолжаются издевательства, мало волнуют «академическую общественность».

Но я сейчас не о том. Пишу это не для того, чтобы кто-то посочувствовал трагедии моего народа.

За все те годы, когда мировая общественность буквально заливала сотнями миллионов долларов этот участок суши (сектор Газа), – а годовой бюджет одной только организации БАПОР равен МИЛЛИАРДУ долларов! – все годы ХАМАС строил на эти деньги империю сложнейшей системы подземных туннелей, накапливая оружие, обучая школьников с младших классов разбирать и собирать автомат Калашникова, печатая учебники, в которых ненависть к Израилю не поддается описанию, в которых даже задачки по математике выглядят так: «Было десять евреев, шахид убил четверых, сколько осталось?..» – каждым словом призывая к убийству евреев.

И вот теперь, когда, наконец, потрясенный чудовищным преступлением этих ублюдков Израиль ведет войну на уничтожение террористов ХАМАСа, столь тщательно подготовившего эту войну, разместившего во всех больницах, школах, детских садах тысячи снарядов… – вот тут академическая среда всего мира поднялась на дыбы, обеспокоенная «геноцидом палестинского народа», – опираясь, разумеется, на данные, предоставляемые… кем? Правильно, всё тем же ХАМАСом, всё тем же БАПОРОМ…

Академическая общественность, которую не волновали ни массовые убийства в Сирии, ни бойня в Сомали, ни издевательства над уйгурами, ни многомиллионный курдский народ, десятилетиями преследуемый турецким режимом, – эта самая волнующаяся общественность, нацепив на шеи «арафатки» – фирменный знак убийц, – митингует под плакатами «Свободная Палестина от реки до моря!» – что означает полное уничтожение Израиля (да многие из этих «академиков», как показывают опросы, понятия не имеют, где эта река, как она называется, где проходят какие-то там границы…) – вот теперь эта самая общественность требует от меня «выражения четкой позиции по вопросу».

Вы что, серьезно?! Вы – серьезно?!!

Я, знаете ли, по профессии писатель. Всю жизнь, уже больше пятидесяти лет, занимаюсь складыванием слов. Мои романы переведены на 40 языков, включая, кстати, албанский, турецкий, китайский, эсперанто… и чертову пропасть других.

Сейчас, с огромным удовольствием, не слишком выбирая выражения, я искренне и со всей силой моей души посылаю В ЖОПУ всех интересующихся моей позицией безмозглых «интеллектуалов». Собственно, весьма скоро вы все и без меня там окажетесь.

Дина Рубина

Катя Капович

 

Когда сирена за окном завыла…

Судный день 1973 года

В начале жизни школу помню я,
такой момент учения, вернее:
учительница с самого утра
сказала: «Пусть к доске пойдут евреи!».

Стоял октябрь, отбрасывая тень
на школьный двор с бетонною площадкой.
Стоял на свете детский Судный день,
в нём было шестерым мальцам не сладко.

Учительница, чёрт бы её взял,
в тот день речами, полными металла,
крушила сионистов наповал
и на врагов отчизны намекала.

Ну разве был врагом Аркаша Грин,
из класса самый лучший математик?
И Рая Коган – в чём виновна, блин,
была она? Коса и белый бантик…

Скажи мне, Боже, ну, с какой балды
все соученики в огромной массе
в то утро как набрали в рот воды,
пока мы у доски стояли в классе?

Или вот так: вернуть тот день и вновь
восстановить подробные детали,
спросить всех остальных учеников:
«Зачем вы с нами у доски не встали?»

***
Меня таскал в свой кабинет
член партии и друг народа:
«Чего коптишь ты белый свет
и потребляешь кислорода?»
В стране трагических крамол
не затаить бы нам обиду!
Ругай меня, мой комсомол,
храни меня, звезда Давида!
Подобная любой балде,
я занимала чье-то место,
где и бурчанье в животе
могли бы объявить протестом.
Безвинен, в сущности, парторг,
строчивший на меня доносы,
и лучше выдумать не мог,
чем эти веские вопросы.

***
Изучали язык, намечали маршрут
в те края, где у предков был строгий кашрут
и горели субботние свечи,
поднимал нас утрами отравленный гимн,
но маячил нагорный Иерусалим –
наизусть география встречи.

Продолжались проклятые будни в стране,
битвы за урожай, маршировки в окне,
комсомольские пляски в Колонном,
ожиданье ареста, ментов в галифе,
с деловым разговором о пятой графе
аккуратных гэбистов со шмоном.

В год, когда рассосалась тревожная мгла,
я на Ближний Восток направленье взяла,
поезд на Бухарест, ветра корчи.
Я была лишь одной из тех призрачных тел,
заполнявших в таможенных скобках пробел
среди граждан сгущавшейся ночи.

Впору на небе высечь ночной перелёт:
из египетской тьмы возвращался народ,
чтоб спуститься на землю пророков,
ибо сказано было: домой возвращу,
из галутного семени род возращу
ради жизни грядущих потомков.

60(28)

Израильский литературный журнал

АРТИКЛЬ

№ 28

 

Тель-Авив

2023

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

 

Анна Михалевская. Проситель

Нелли Воскобойник. Четыре с половиной процента

Рита Грузман. Поэма о молоке

Тамара Нестеренко. Совсем другой роман

Велвл Чернин. Хазарин

Ефим Шуман. Шаргород

Михаил Гаузнер. На мой век дураков хватит

Аль Затуранский. Сорок пять минут одиночества

Марк Котлярский. Страсти роковые

Нурлан Токсанов. Домашний рай

Мехти Али. История о доблестном Ровшане и правдивой Сиддике

Яков Шехтер. Сердце Европы

Михаил Юдсон. Остатки

ИЗРАИЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА ИВРИТЕ СЕГОДНЯ

Эфраим Кишон. Русские идут

Яаков Шабтай. Итог

 

ПОЭЗИЯ

Катя Капович. Когда сирена за окном завыла

Дина Березовская. Осенний подшёрсток

Дина Меерсон. Косолапое время

Бахыт Кенжеев. Головой об стену

Игорь Иртеньев. Картинка мира

Михаил Сипер. Эра озверения

Леонид Линник. Несколько стихотворений

Владимир Гамеров. Жить с любовью

Максим Д.Шраер. Моя вязаная кипа

Семён Гринберг. Всё было и взаправду, и случайно

Настя Запоева. Огонёк памяти

Олег Фельдман. Памяти чужих слов

Евгений Богорад. Ключ единственный

Борис Суслович. Дрожь и вина

Игорь Губерман. По мере угасания либидо

 

НОН-ФИКШН

Нисан Мишъал. Встречи с Моше Даяном

Александр Крюков. Недолгое эхо взрыва на бульваре  Ротшильд

Михаил Черейский.  «В Бабруйск!»

Давид Шехтер. Кино и Щаранский

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ

В ИЗРАИЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Роман Кацман. Стоболь

Осип Ксанин. Приключения «Нового Хронографа»

БОНУС ТРЕК

Ася Анистратенко. Хищник

На титульной странице:  “Хищник”  к стихотворению Аси Анистратенко.

Игорь Иртеньев

 

Картинка мира

 

***
Почему-то иностранцы,
Почему – не знаю сам,
В большинстве своем засранцы –
Сразу видно по глазам.
То ли дело россияне –
Там у всех из глаз сиянье.

***
Каин Авеля убил.
Чем был тот ему не мил,
Я не понял, честно говоря,
Что он с ним не поделил?
Чем уж так брат насолил?
Но, считаю, по любому – зря.

С той поры-то и пошло
По земле библейской зло,
Да и сам наш мир пошёл ко дну.
Жизнь была б куда милей
Если б просто пиздюлей,
Он тогда навешал братану.

Он, возможно, был бы рад
Отмотать бы всё назад
И начать всё с чистого листа,
Но былого не вернуть,
Остаётся лишь вздохнуть,
Да махнуть всем с горя по полста.

***
Эй, шма сюда, Израиля сыны,
Вот как, считаю, поступить нам надо –
Давайте общую построим баррикаду
И все с одной там встанем стороны.

Пора ломать замшелые клише,
Конфессия любая – дело вкуса.
Одним Моше, допустим, по душе,
Другие тащатся от Иисуса.

Допустим, я кошерного не ем,
А ты, к примеру говоря, трефного,
Да хрен бы с ним, там места хватит всем,
Лишь только бы хватило всем съестного.

И пусть возляжет с гойкой харедим,
А что там дальше будет – поглядим.

***
Пётр Первый, как известно, по матери был еврей,
И было у него пять дочерей.
А у каждой дочери,
В свою очередь,
По семь мужей,
Один другого хужей,
Да у каждого ещё и бабка еврейка.
Ну, доложу вам, семейка!

***
Спят мёртвым сном вершины горные,
Но не берет меня снотворное,
И маюсь до утра без сна я,
И, как заклятый, вспоминаю

Те нулевые, гулевые,
Веселые, притыловые,
Где вольный дух ещё не вытравлен,
И курс покудова не выправлен,

Где связи с миром не оборваны,
Езжай, лети в любую сторону,
И с блоком НАТО отношения
Столь далеки от ухудшения.

А это я, ещё не старый,
И больше скажем – бравый малый,
Вдоль по Никитскому бульвару
Иду в обнимку с Боссарт Аллой.

Уже не в статусе любовника –
Законно избранного мужа,
Душой в районе сороковника,
Пусть и полтинника снаружи.

И долг за дачу неоплаченный,
Ещё заснуть мне не мешает,
И этот, как баллон, накачанный –
Не всё пока ещё решает.

И молодёжь кругом патлатая
По клубам беззаботно скачет.
…А те двадцатые, проклятые
Лишь впереди пока маячат.

Велвл Чернин

Хазарин

 

 

Моя лавка – лучшая лавка в Рамле. Спросите кого хотите на базаре. Все вам скажут, что лучшая лавка – это лавка хазарина. То, что можно купить у меня, вы нигде не купите. Недаром ко мне приезжают со всей Эрец-Исраэль. Приезжают мусульмане, и христиане, и самаритяне, и, конечно, евреи – раввинисты и караимы.

Все мои покупатели богаты. Товар у меня дорогой, очень дорогой. В отличие от других купцов, я беру плату монетами неохотно. В монеты добавляют слишком много меди к золоту и серебру. Я люблю чистое золото, чистое серебро и драгоценные камни – алмазы, рубины, сапфиры и изумруды, и большие жемчужины тоже. Так надёжнее.

У входа в мою лавку разложен мой самый дешёвый товар – украшения, посуда, ткани, сладости, благовония и тому подобное. Самый дешёвый мой товар тоже дорог, потому что такого товара не найти во всей Рамле, во всей Эрец-Исраэль и, говоря по правде, во всем мире в эту эпоху.

Моя лавка открылась в 4630 году, то есть в 970 году по летоисчислению христиан. Это произошло через год после того, как русы захватили Итиль, столицу Хазарского царства, а Египет был завоёван войском фатимидов под командованием Палтиэля га-Нагида. Нельзя сказать, что я открыл эту лавку. Она сама открылась, как пещера, а я лишь нашёл её и превратил в свою лавку.

В глубине лавки есть невидимый силовой экран, не пропускающий никого из Х столетия. Экран я прикрыл простой занавесью, которую не задвигаю до конца. С одной стороны, это даёт покупателям знак, что не следует заходить дальше, а с другой – позволяет им увидеть, что у меня можно купить и оружие.

Да, я продаю оружие – не огнестрельное, Боже упаси, только холодное оружие и доспехи. Особенно охотно у меня раскупают японские син-гунто[1], казачьи шашки, парадные кортики ВМФ России и Украины, монгольские рекурсивные луки и стрелы к ним. Продаю я и металлические спортивные копья, всяческие топоры и ножи. Всё это у меня лучше, чем в других лавках. Однако надо признать, что и в них можно найти вполне приличные мечи, копья, луки, топоры и ножи. Не из-за этого оружия моя лавка слывёт лучшей лавкой в Рамле и даже во всей Эрец-Исраэль, а из-за доспехов. Только у меня можно заказать и купить большие и в то же время лёгкие прозрачные щиты; лёгкие и крепкие шлемы, защищающие всю голову, включая лицо, благодаря прозрачному забралу; лёгкие доспехи, защищающие не только от стрел и камней, но и от мечей и копий. Они доступны лишь самым богатым покупателям. Добывать их на складах полиции и армии в мою эпоху совсем не просто. Кое-что из таких доспехов можно достать в спортивных магазинах, там, где продают снаряжение для хоккея и американского футбола, но это, конечно, не то.

На базаре в Рамле можно встретить купцов из далёких стран – из аль-Андалуса, из Магриба, с Сицилии, с греческих островов, из Персии. Но я, без сомнения, самый экзотичный из них. Арабским, который служит основным языком для мусульман, самаритян и евреев, я владею очень слабо. Греческого, который сохранился у части местных христиан, и которым владеют купцы с Сицилии и греческих островов, я не знаю совсем. Я немного знаю латынь, но здесь это помогает мало. Я свободно говорю на святом языке. Это помогает мне в контактах с местными евреями и самаритянами, хотя их произношение звучит для меня очень странно, а нередко даже мешает пониманию.

Каждый в Рамле знает, что я придерживаюсь еврейской веры – ведь я прикрепил на входе в мою лавку мезузу. На футляре мезузы написано большими буквами – «Шадай», то есть «Шомер Длатот Йисраэль»[2]. Моя лавка закрыта по субботам и еврейским праздникам. Поэтому я всем говорю, что я хазарин. Это объясняет всё – и экзотические товары, и невиданные чары, не пропускающие чужаков вглубь моей лавки, и мезузу у её входа, и моё странное произношение на святом языке, и моё слабое знание арабского. Все слыхали о Хазарском царстве, но никто толком не знает, что там происходит. И так оно и повелось. Я Серхан аль-Кузар, Волк-хазарин. Там меня называет и эмир Шама – Менаше бен Авраам аль-Казаз.

Этот еврей, правящий Шамом, то есть Эрец-Исраэль и куском Сирии от имени фатимидского халифа, нередко приходит ко мне. Я не люблю удаляться от своей лавки. Несмотря на то, что я никуда не хожу без вооруженных, очень хорошо оплачиваемых и потому целиком преданных мне стражников, невозможно быть уверенным, что я вернусь в свою лавку. А ведь она для меня единственный путь в XXI век.

Для эмира Менаше я, естественно, делаю исключение. Когда он зовёт меня, я прихожу в его дворец. Я прихожу, конечно, не с пустыми руками, а с богатыми подарками, достойными величия эмира. Я приношу ему в подарок всё самое лучшее из того, что можно принести из моей эпохи в его. Однажды я подарил ему великолепное издание ТАНАХа. В Х столетии, когда книгопечатание еще не изобретено, это, несомненно, буквально царский подарок. Эмир долго дивился чудесному мастерству хазарский писарей. Он сразу же послал за своим старшим сыном Адаей, чтобы и тот увидел эту книгу и восхитился бы чудесным мастерством и умением…

Однако время от времени эмир появляется собственной персоной у входа в мою лавку, и я встречаю его благословением Господу, “который уделил из славы Своей трепещущим перед Ним”. Однажды эмир Менаше ответил мне на это благословение печальной улыбкой и сказал:

– Вдумываясь в суть, я опасаюсь, что это напрасное благословение. Я не достоин его. Ведь я всего лишь эмир, назначенный халифом, который воистину достоин благословения Господу, “который уделил из славы Своей смертному”, а благословения Господу, “который уделил из славы Своей трепещущим перед Ним”, достоин лишь еврейский царь, который выполняет волю Бога Израиля на благо народу Его.

Я, конечно, тут же начал уверять эмира, что он достоин этого благословения, ибо именно он правит Святой Землёй на благо народу, пребывающему в Сионе, как ни один еврейский властитель до него в течение более семисот лет, со дней рабби Иегуды га-Наси.

Эмир Менаше принял мою лесть вежливой улыбкой. Открытая лесть – нормальная вещь в Х столетии. Но я почувствовал, что он не притворяется, а действительно всерьёз размышляет над тем, достоин ли он этого благословения, действительно ли он выполняет волю Бога Израиля на благо народу Его.

Я понимаю его очень хорошо, намного лучше, чем он себе представляет. Он первый еврей на протяжении почти девяти столетий, который правит страной своего народа. Это редкостное стечение обстоятельств, а не логическое следствие постоянного развития истории, которое вытягивает землю из-под ног народа Израиля.

[1] Армейские мечи Второй мировой войны.

[2] Страж дверей Израиля.

Бахыт Кенжеев

 

Головой об стену

 

***

шум ночного дождя отлетая паром от губ

мгновенно слабеет не докричишься на данную тему

оттого и подавлен вступивший в клуб

бьющихся головой об стену

 

точно ребятки точно именно что горох

о ту самую стенку возле которой щёки белее мела

где типа любви и правды лермонтовский пророк

провозглашал а публика не жалела

 

и не желала кидалась булыжниками смеясь

у неё свой интерес свои заморочки

дорожающие окорочка СВО на улицах грязь

стильное платье на выпускной для дочки

 

***

простоволосая пророчица кричит юродствуя «ату»

ей тоже вечной жизни хочется а не ухода в темноту

 

валяй красавица выхватывай врага что карпа крокодил

избыток славы геростратовой ночным витиям не вредил

 

ни в древности когда искусствами и златом тешилась война

ни в нынешние захолустные плутониевые времена

 

***

оправданный за недостатком улик

свинца или соли

апрель обнимающий солнечный блик

выходит на волю

 

ныряет подтянут и рыжебород

с неправдою в ссоре

в разверстую пропасть тюремных ворот

как в чёрное море

 

счастливец мой редкий не плачь не болей

могли б и повесить

а так полагается восемь рублей

а может, и десять

блажен пострадавший за честь без вины

которому в миске

вернули работу рубаху штаны

и место прописки

 

***

Давно уже не бог, не царь и не герой,

От судорог в ногах я пробуждаюсь рано

И открываю день нехитрою игрой,

Гоняя шарики цветные по экрану.

 

Купель иных забот, вселенная простых

страстей! Кто мается в окопах, кто – в оковах,

а я, блаженствуя, скукожился, притих,

вдыхая сладкий дым веселий подростковых.

 

Теперь мои друзья – русалка, леший, гном,

Да стопка крепкого. Машинку закрываю

И погружаюсь в сон, покуда за окном,

Смеясь, маячит ночь молочно-восковая.

 

***

у столба собачка мочится

лапку заднюю задрав

до чего ж сказать мне хочется

ей приветственное «ав»

 

не мечись бесповоротная

тварь в холере ли в войне

словно мелкое животное

беспризорное вполне

 

даже самый горький пьяница

принимаючи на грудь

шепелявит устаканится

обойдётся как-нибудь

 

до свиданья мироздание

сколько можно спать тайком

в потном зале ожидания

под «Варяга» с «Ермаком»

 

 

 

Эфраим Кишон

 

Русские идут!

 

 

– Уважаемый господин, я хочу быть первым, кто от имени правительства и его учреждений сообщит вам радостную новость: Горбачёв сдался!

– Свободный выезд евреев из России?

– Да, под предлогом воссоединения семей. Двадцать тысяч людей каждый месяц, начиная с после обеда в четверг. Они будут прибывать прямым рейсом из Москвы. Никакой промежуточной посадки, никакого статуса беженцев в США, никакого отсева по дороге, никаких проблем – они прибывают!

– Вот это новость! Можно мне поцеловать вас, друг мой?

– Разумеется.

– Наконец-то мы дождались… Но это точно?

– Что за вопрос?! Первые две тысячи уже прибыли сегодня утром в Лод и дожидаются исхода субботы. Остальные – в дороге.

– Пусть все приезжают. Неважно как, неважно когда, неважно зачем, лишь бы приехали. Все!

– Ура!

– Я всегда ждал этого, друг мой. Подписывал все петиции не глядя. “Отпусти народ мой!”

– Господин из России?

– Нет, я только сочувствующий. Какие это люди! Большие, здоровые, умеют выпить и закусить, радуются жизни!

– Да, они замечательные.

– А как они танцуют, поют целый день. И главное: в каждой семье два-три ребёнка.

– Точно.

– А какие они старательные, господин мой, какие дисциплинированные. Слава Богу, что они выросли при коммунистическом режиме. Для них привычно вставать спозаранку и сразу за работу. Эти евреи – сила! Просто спасение для нашей страны; говорю вам, это просто чудо. Они изменят карту нашего региона, оздоровят экономику, поднимут наш моральный дух, в общем – даже трудно предсказать их влияние на ход истории человечества.

– Три миллиона!

– Вы молодцы, наши руководители, слава правительству национального единства.

– Большое спасибо.

– Продолжайте в том же духе! Моё горячее благословение тысячам новых олим.

– Вы сможете передать его им лично.

– К сожалению, я уже поставил автомобиль в гараж…

– Не нужно никуда ехать, они идут к вам.

– Кто идёт?

– Русские идут.

– К кому?

– К вам. Ну, не три миллиона, разумеется, всего одна семья.

– У меня там нет родственников.

– Не важно. В эти дни каждая израильская семья должна принять одну семью из России. Вообще-то, я и пришёл, чтобы сообщить вам это.

– Это обязательно?

– Пока только по желанию.

– Так что значит “сообщить”?! Попросите меня…

– Мне показалось, что господин так рад…

– Конечно, рад. Я всегда был за советских евреев, даже когда ещё всякие пройдохи ехали в Америку. Меня не нужно учить! Дверь моей квартиры всегда будет широко открыта для могучего потока наших братьев из СССР; а как же иначе?

(Раздаются звуки пианино).

– Ого…

– Это Двора упражняется.

– Простите?

– Сейчас я вам объясню. Единственное свободное место в нашей квартире – это комната для гостей, но как раз там стоит пианино. Моя дочь дважды в неделю берёт частные уроки у госпожи Пресбургер, которая преподаёт также в консерватории. Мы два года ждали, пока она согласится взять нашу дочку в качестве ученицы. Поэтому сейчас я не могу отменить всё это…

– А что, нельзя ли передвинуть пианино в другое место?

– Я думал об этом. Но куда? В гостиной стоит большой буфет. А потом, вы пробовали двигать пианино – это вам не шутка…

Ирина Морозовская

Волшебник и клезмер

Странно, но писать о человеке, изобильно одарённом разнообразными талантами, особенно трудно – хочется бежать во все стороны сразу. Но тогда получится монография, а у меня только колонка об авторской песне. Но держаться в рамках почти невозможно – рядом с Игорем Белым всегда уносит в ту сторону, куда сейчас смотрит он, – и другим показывает. Какой-то мощный магический вихрь, всем телом ощутимый и захватывающий. А ты в центре циклона, в удивительном покое и безмятежности, – даже если случайно не провалилась, как обычно, в детство. Чаще проваливаюсь, – и оттуда Белый видится гигантом; как в детстве все взрослые кажутся очень большими.

Я мало разговаривала с Игорем, хотя слушала его много, при каждой возможности. Ведь что может сказать пятилетка взрослому дяде-волшебнику? Только попросить у него ещё кусочек чуда. И если меня попросят сказать об Игоре Белом в двух словах – это будут: «волшебник» и «клезмер». Как настоящий клезмер – странствующий музыкант, легко перелетающий по всему миру со своим верным инструментом за спиной. Как настоящий волшебник – состоящий из химически чистого волшебства, окутывающего слушателей, оставляющего их намагниченными надолго, возможно навсегда. Теперь Игорь чаще всего волшебничает в Израиле, и песни новые его – про то трагическое и страшное, чем живут люди прямо здесь и сейчас.

 

59(27)

Израильский литературный журнал

АРТИКЛЬ

№ 27

Тель-Авив

2023

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

 

Игорь Белый. Ханукальные майсы

Борис Брикер, Анатолий Вишевский. Мы и идиш

Адамас Юрис. Память леса

Майя Домино. Дувшанит

Инна Шейхатович. Ветер (два рассказа)

Инна Скляревская. Король, капуста и гломерулонефрит

Мария Кулешова. Людочка

Наталия Рехтер. Посылки

Ольга Андреева. Мы ехали в маршрутке (два рассказа)

Карина Кокрэлл-Ферре. Кони-качалки Евы Нортон

Михаил Певзнер. Суламита

Андрей Новиков. Клопы фон Ляша  (два рассказа)

Давид Маркиш. Без дна

Яков Шехтер. Сердце Европы

Михаил  Юдсон. Остатки

ИЗРАИЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА ИВРИТЕ СЕГОДНЯ

Марцел  Гольдман. Книпель и снег 1939 года

Дан Бен-Амоц. Из дневника водителя такси (три рассказа)

АРФА И ЛИРА

Произведения  современных  азербайджанских  авторов

Маир Н. Караев. Полковник

ПОЭЗИЯ

Алла Боссарт. Звук лопнувшей трубы

Ирина Маулер. Осколок лета

Эмилия Песочина. Желтый ветер

Юлия Кокошко. Довоенный идиш

Мария Малиновская. Переменные

Лина Костенко. Поэту плохо

Виталий Павлюк. Несколько новых стихов

Александр Кабанов.  Невозможно любимое слово

Вадим Жук. Килограмм человека

Андрей Торопов. Дым на балконе

Александр Вейцман. Жизнь вне эпиграфа

Игорь Губерман. Рюмка в  утешение

НОН-ФИКШН

Александр Крюков. В каждом слове – тайна

Марина Минская. Был ли выбор Мартина Эдельвейса свободным?

Наталья Панасенко. Сионистский эпизод биографии Бабеля

Аркадий Бурштейн. Памяти  Бори Останина

Александр Альтшулер. Великая миссия мамы

Владимир Ханан. Сила слова

ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ В ИЗРАИЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Андрей Зоилов. Невыносимая ответственность мастеров слова

Осип Ксанин. Литература как общее дело

Дневник событий русско-израильской литературы июль-сентябрь  2023

СТИХИ И СТРУНЫ

Ирина Морозовская. Волшебник и клезмер

БОНУС ТРЕК

Наталья Никишина. Классика старая

 

На титульной странице: улица еврейского Кракова (см. рассказ Марцела Гольдмана ).

 

К читателям

 

7 октября 2023 года  в Израиле произошла громадная, ужасающая, варварская трагедия. Несколько тысяч вооружённых человекоподобных зверей прорвались на территорию страны. Более тысячи израильтян были убиты. Этот день стал горестным рубежом, разделил нашу жизнь на «до» и «после». Наступила война.

Все литературные произведения, которые нынешний номер «Артикля» предлагает читателям, создавались до войны. На ее фоне некоторые конфликты могут показаться мелкими, некоторые проблемы – несущественными. У еврейского народа есть исторический опыт осмысления гонений и Катастрофы. И он подсказывает: это не повторится!

Литература – это искусство точного слова, царство разума, мастерство смыслов. Действия врагов  Израиля с позиций разума необъяснимы, как необъяснимо безумие. Не литературе поспевать за новостями – это делают специалисты масс-медиа, и не литературе взрывать вражеские бункеры – это делают бойцы ЦАХАЛа. У нашего «Артикля» свои задачи, и даже когда мы не умеем сразу их  сформулировать – выполнить их мы в силах. Хранить память и предостерегать, воодушевлять и показывать новые пути, повествовать и ставить важные вопросы – на всё это способна настоящая литература.

Мы оплачем погибших, мы сохраним вечную память о них. Обо всех жертвах терактов, о воинах, павших на фронтах, о гражданах, убитых взрывами ракет. О молодых людях, отправившихся на музыкальный фестиваль – и встретивших смерть. В память о них мы обязаны созидать, обязаны работать, обязаны жить дальше!

Редакционная коллегия

 

 

Давид Маркиш

Без дна

 

Память – вот, пожалуй, самое ценное из того, чем владеет человек. Деньги можно проиграть в карты или на бирже, паспорт потерять, совесть порвать в клочья и спустить в канализацию – а память при любом повороте останется при нас. Случается, что теряют и её – но это уже клинический случай.

Без тесноты и сутолоки память вмещает в себя всё наше прошлое, а то и глубже того. У всего на свете есть своя граница, но только не у памяти – она бесконечна, как сама Вселенная. В этом был безусловно убеждён Влад Маргулиес, книжный человек, достигший преклонного возраста и склонный ворошить своё прошлое в поисках утешительных воспоминаний и подбирать оправдания к давним поступкам, не вполне отвечавшим правилам этики и морали. Да, случалось с ним в жизни и такое, за что он себя время от времени корил и ругал – но нет ничьего прошлого без синяков; даже солнце не без пятен…

В своих розысках Влад погружался в старину предельно глубоко, хотя дна никогда не достигал, и границы памяти – рва или забора – не различал, сколько ни вглядывался. Где-то там, на окраине, в зыбком отдалении, располагались штучные, но отнюдь не стёршиеся воспоминания о детстве: постылая пионерская школа, полученный на день рождения самокат на подшипниковом ходу, «баклажанка» – рыжая икра, приготовленная из синих баклажанов. А поближе к началу жизни, вплотную к выползанию из тёмной норки на белый свет, он не умел подобраться: обзор был бел и гладок, как снежное поле. Такая первоначальная девственность даже несколько раздражала пожилого Влада Маргулиеса – ему хотелось бы поподробней зафиксировать свой приход в наш мир, но от него здесь мало что зависело: никто не помнил ничего. Слышанный где-то стишок

«Не помню, хоть убей,

А о Толстом – всё слухи,

Я запах отрубей

И руки повитухи»

Влад охотно принимал на веру: граф Лев Николаевич тоже, по правде говоря, не помнил ничего, хоть и обладал способностями куда как незаурядными.

Книжный Влад Маргулиес книги не писал, а читал – он работал художником-оформителем в издательстве для детей и юношества. Печатали здесь и «взрослые» книги, и учебники, но славились щедро иллюстрированными детскими, выходившими миллионными тиражами, разлетавшимися по всей гигантской стране – граждане упорно плодились и при большевиках. Жемчужное бремя успеха этих весёлых книжек лежало на плечах художника, и Влад нёс его с достоинством и лёгкостью. Все были довольны: и Влад, и издательство, и детки, не говоря уже об авторах книжек, зарабатывавших на сказочных тиражах бешеные деньги. Всё было бы хорошо и просто замечательно, если б не подозрительная фамилия Маргулиес, украшавшая золотоносные изделия – прозрачные, как слеза ангела, русские стихи для подрастающего советского поколения: «Кто стучится в дверь ко мне…», «Мы мышата молодые, Любим щёлки половые». Ох-хо-хо.

Итак, «Владимир Маргулиес» на титуле. Просто недоразумение какое-то. Ложка дёгтя в бочку нашего народного мёда. Но и без этой досадной добавки никак не обойтись: инородный Маргулиес считался, и не без оснований, лучшим рисовальщиком зверушек, без которых, как известно, не обходится ни одна детская книжка. Зайцы и лисы, бегемоты, крокодилы и Пипа Суринамская – все они вышли из-под его кисточки… И вот – загвоздка: фамилия! После разъяснительного нажима «сверху» позиции сторон благоразумно сблизились, и Владимир Маргулиес укрылся в тени безупречного псевдонима. Теперь портреты милых зверьков подписывал художник-анималист Владислав Мамонтов. На широкий круг знакомых эта замена, впрочем, никак не повлияла: Влад как был для всех Владом, так им и остался.

Бежало время, Ленин оставался живее всех живых в своём стеклянном сундуке на Красной площади, Россия обречённо догоняла Америку по надою молока. А евреи, к всеобщему, да и к собственному удивлению тоже, собрались на историческую родину, в Израиль. Пришла пора: вначале капля по капле, потом родничок пробился, потом ручеёк зажурчал. Тому, как всему в нашем мире, были причины, а за ними поспевали и следствия.

Самая главная причина заключалась в том, что в Пуримскую ночь, на Ближней даче, Сталин упал на пол и околел, не успев окончательно расправиться со своими евреями – выслать их всех поголовно, как было задумано, на Колыму. «Лежал впереди Магадан – Столица Колымского края» – это оказалось не про нас: вжимая головы в плечи, советские евреи тихо радовались чуду избавленья от гибели.

Радовались и Маргулиесы – папа Наум Соломонович и мама Клара Самойловна, а пятилетний Вова, по малости лет, не связывал затаённую радость родителей со смертью рябого демона на Ближней даче. Пройдут годы, и он узнает о причине родительского веселья. Всему своё время, и это, пожалуй, золотое правило нашей жизни.

Пыль немного улеглась, кровь подсохла – и власть объявила по радио: «Жить стало лучше, жить стало веселее!» Это была правда: при Сталине жилось ещё хуже. По траурной амнистии выпустили из лагерей целую армию уголовников, и они, размахивая кастетами и ножами, расползлись по стране, подобно ядовитой ртути. Потом наступила «эпоха позднего реабилитанса» – на свободу потянулись выжившие за решёткой политзэки и ссыльные. Понемногу проветривались мозги, развязывались языки. Публике почудилось, что политический климат меняется и наступает оттепель. Допускать бесконтрольное изменение климата и разрешать самодеятельные чудеса – это не входило в планы верховной власти; пришла пора очередной закрутки идеологических гаек. Распоясавшихся либеральных болтунов и низкопоклонников перед Западом стали ловить и сажать в тюрьмы и сумасшедшие дома. Дошла очередь и до «лиц еврейской национальности», предательски пожелавших променять советскую родину на капиталистический Израиль. Таких буржуазных националистов было немного, но они отравляли интернациональную атмосферу, и с ними надлежало бороться решительно и беспощадно, в лучших традициях большевиков. Так и делали: подогревали жидоморство, объясняли простым советским людям, кто тут воду мутит. И простые советские люди охотно понимали и организованно клеймили позором еврейских националистов. А те нащупали болевую точку режима – стали искать и получать поддержку у своих влиятельных западных собратьев.

Но угодившего к тому времени в тюрьму Наума Соломоновича Маргулиеса эта бодрящая поддержка обходила стороной.