Вадим Жук

 

Килограмм человека

***

Перемещается, движется в стороны, вертится…
Я не прошу черноглазой девицы и чудо-коня.
Дайте мгновенье подумать о личном бессмертии,
Наедине с неизбежным оставьте меня.
Дайте услышать мышиные лапки тишайшие,
Дайте следить за чешуйкой коры смоляной.
Дайте дочаяться мне, чтобы время нашарило
Только меня одного среди твари земной.
Дайте хоть маленький миг на ладони Всевечного,
Миг бесконечного непредставимого дня.
То, что сейчас перед вами тоскует и мечется,
Это не я. Я настану. Дождитесь меня.

***

Только горечь горечь горечь
Горечь в горле и внутри
Выходи на площадь сволочь
В полный голос говори
«В дни военных операций
То есть с этих самых пор
Площадь на ночь запирают
На цепочку и затвор
Свет повсюду выключают
В темноте с дубинкой ждут
Механических овчарок
Без намордников ведут
Моих действий индикатор
Выходить мне не велит
Вы-то сами провокатор
И душевный инвалид
Вы ужасными словами
Выходить сказали мне
Ну а сами на диване
На большой своей спине»
И часы играют полночь
Гаснет блеск моих речей
Я такая ж точно сволочь
Среди прочих сволочей
И сжигает горечь горечь
Пуще всякого огня
Приходи к собрату сволочь
Обними меня.

***

Поеду по Одессе на трамвае,
Поеду на трамвае к тёте Вале,
Поеду на Двенадцатый Фонтан.
Ларёк есть по дороге к тёте Вале,
Там вермут нам охотно наливали,
Бывало, мы с него и не блевали,
Зубами уцепившись за стакан.

Мы молодыми юношами были,
Нас местные ни разу не убили,
Поскольку были мы одна семья.
А тётя Валя, что сдавала дачку,
Садила за день «Беломора» пачку,
Была в далёкой юности циркачкой
С репертуаром – женщина-змея.

Внутри Фонтанов, в их роскошном соре,
Чернело и расплёскивалось море,
В своей понтовой эллинской красе.
В нём водяные нити Парки пряли,
В нём кольца обручальные теряли,
В него мы неталантливо ныряли.
Но, кажется, выныривали все.

На Маркса в «Оксамите Украины»,
На гвоздиках торчали наши спины,
Мы пили «Апельсиновый цветок».
Пьянели. И к моей сатире детской
Благоволил сияющий Жванецкий,
Мы оба так любили строй советский,
Как ласточка асфальтовый каток.

Я жил в Одессе, как в родимом доме,
Я пару раз играл на ипподроме
И выиграл четырнадцать рублей.
Наш август был ленив и медоносен,
Синели баклажаны на подносе,
Играл нам Алик «Койфчен папиросн»
На шестиструнке коцаной своей.

Мы подпевали. Чудо-ночка длится,
И наша «Шипка» кольцами струится,
Дымится тётивалин “Беломор»
Мне даже внучка тёти Вали снится.
Жива ли эта милая девица,
И не ходила ли она молиться
На днях в убитый русскими собор?

Игорь Белый

Ханукальные майсы

 

Свеча первая

Шёл однажды раби Зуся по дремучему лесу. Погода была ужасная: холодно, моросило, и всё небо было затянуто тучами. Стемнело; настала Ханука, вечер первый, и нельзя было понять, когда зажигается первая звезда. Потому что вообще никаких звёзд не видно, да и ханукальных свечей у раби Зуси не было. К тому же заблудился он и не знал вообще, в какую сторону идти.

Опечалился раби Зуся и сказал себе так: «Вот я заблудился в дремучем лесу и уже набил себе шишку о стволы деревьев, потому что ничего не вижу во тьме! Как же отпраздную я Хануку в кругу семьи и учеников своих?»

Решил раби Зуся повернуть назад. Но едва он сделал шаг в обратном направлении, как земля исчезла у него под ногами, и скатился он в овраг, где изрядно вымок.

И вот, сидя в луже на дне оврага, вознёс раби Зуся хвалу Всевышнему и сказал: «Кто подобно Господу Богу нашему пребывает столь высоко и видит всё, что внизу: и на небесах, и на земле?! Он из грязи поднимает бедного, и из мусорной кучи возносит нищего!»

И вдруг увидел раби Зуся, как замерцал в стороне малый зелёный огонёк. О чудо! Ниспослал ему Всевышний знак в виде этой древесной гнилушки как первую ханукальную свечку. Возрадовался раби Зуся и смело зашагал на этот огонёк. Храбро наступил на него и скорым шагом выбрался в этом направлении из оврага — а там уже и окошки его местечка светятся на горизонте.

«Даже малый огонёк может рассеять великую тьму!» — так говорил потом раби Зуся, и ученики его старательно записывали эти слова.

А того старого одноглазого волка, на которого наступил раби Зуся, Всевышний по доброте своей взял к себе на небо. И теперь он раз в тысячелетие подметает заднее запасное нижнее крыльцо Небесного Храма.

Аллилуйя! Маракуйя! Выпью тёплого чайку я!

Свеча вторая

Возвращался однажды раби Шмулик из корчмы домой. Время было позднее, а нужно идти через поле. Темень стояла такая, что хоть глаз выколи. Случилось это на Хануку, вечер второй — но не было у раби Шмулика с собой ханукальных свечей, и поэтому он был печален. Знатно принял он на грудь в честь праздника, но твёрд был его шаг, и размышлял раби Шмулик о чудесах, которые Всевышний иногда предоставляет своему народу.

Вдруг откуда ни возьмись, предстали пред раби Шмуликом два смутных разбойника без роду и племени. «Кошелёк или жизнь!» — закричали, и острым ножом машут.

Кошелька раби Шмулик отродясь при себе не носил, а жизнью просто так ни с кем делиться не собирался. Был он здоров и силён, как бык, даже служил в местной пожарной бригаде. Правда, с виду о нём такого нельзя было сказать, ибо ростом был раби Шмулик невысок, весь рост у него в мускулы пошёл. Да и темно было.

Вознёс раби Шмулик хвалу Всевышнему за этот знак — да случайно задел этих разбойников, воздевая руки. Бросили разбойники свой нож и попытались было убежать прочь. Но сказал раби Шмулик, догоняя супостатов: «Море, почему ты бежишь? Иордан, отчего поворачиваешь вспять? Почему, горы, скачете вы, словно бараны?»

И наставил раби Шмулик каждому разбойнику по огромному фонарю под глазом. Затем сгрёб их себе за спину и поволок обратно в корчму при свете этих фонарей, попутно объясняя про традицию зажигания ханукии на открытом воздухе. В корчме же раби Шмулик и сам принял снова на грудь, и упоил ослабевших злодеев, пока они тоненькими голосами не стали ему подпевать «Маоз Цур», «Севивон-сов-сов» и другие добрые песни. Корчмарь потом клялся, будто бы раби Шмулик называл их ласково «мои ханукальные свечечки».

Под утро в корчму заявилась ребецн со скалкой, злющая, как ангел Самаэль — и с порога наставила раби Шмулику третий фонарь. «Вот спасибо! — успел сказать раби Шмулик. — Про шамаш-то я и забыл!» После чего упал без чувств и позволил оттащить себя домой.

Весело проходит в нашем местечке Ханука!

 

Свеча третья

Путешествовал однажды раби Захария по белу свету. Много дорог и стран прошёл он, и далеко разносился стук его посоха, окованного железом. И вот привёл его путь как-то под вечер в одно бедное местечко. Смотрит раби Захария — а никто в местечке света не зажигает, сидят люди грустные и молчаливые. А была Ханука, вечер третий. Изумился раби Захария и спросил: «Отчего вы не радуетесь празднику и не зажигаете свечей, как положено на Хануку? И где у вас тут синагога?» И ответили ему люди: «Была у нас синагога, да вот поселилась в ней злобная нечисть. Никому житья не даёт, и света из-за неё не зажечь». «Но отчего же вы не прогоните бесов прочь?» — спросил раби Захария. «Многие смельчаки пытались, — отвечали ему. — Но никто из них не вернулся». «Ну, это мы ещё посмотрим!» — сказал раби Захария, взял ханукию с тремя свечами и отправился в заброшенную синагогу на ночь глядя.

Вошёл он в неё и видит: тьма вокруг, пусто и пыльно, как в Шеоле. Поставил раби Захария в центре ханукию на пол и попытался зажечь свечи — да вот что-то действительно не получается: шипит, дымит, а света не даёт.

«Положись, Израиль, на Господа! — сказал себе раби Захария. — Ибо Он тебе помощь и защита!»

Вдруг слышит — кто-то мерзко хихикает. Присмотрелся раби Захария: а это чёрт — чугунный лоб — сидит на биме и рожи корчит. «Что, — говорит, — съел? Наша теперь синагога!»

Пожал плечами раби Захария, взял прутик и стал писать буквы на полу в пыли. Увидел чёрт, что он пишет, вскочил и заблекотал: «Э! Э! Ты это прекрати! Не надо это имя дописывать, подожди! А то мало ли что случится! Давай лучше богословский диспут с тобой устроим, как это у мудрецов принято! Я тебе вопросы буду задавать, а ты на них отвечать. Если сумеешь ответить — прах с тобой, твоя синагога!» «А если не сумею?» — спрашивает раби Захария. «А коли не сумеешь, — захохотал чорт, — гнить тебе вечно под этой синагогой и таскать в наших каменоломнях пустую породу до скончания времён!» «Ну, давай устроим диспут!» — согласился раби Захария.

Свистнул тут чёрт по-своему — и набилась в синагогу тьма всякой нечисти. Со свиными пятачками, с перепончатыми крыльями да со щупальцами-присосками. Тут и луна в пролом крыши заглянула и осветила всё мертвецким синим светом.

Смотрит раби Захария на это нечистое собрание и удивляется. У нормальных людей талесы в полоску, а у этих дуралеев — в горошек. Филактерии не на лоб повязаны, как полагается, а стыдно сказать, куда. Что там над арон-кодешем написано, вообще не прочесть. Углядел раби Захария и мезузу — только это не мезуза была, а медуза. Плюнул раби Захария и перестал обращать внимание на этот сатанинский дизайн. Тем более, что уже и пора первого вопроса настала.

Подбоченился чёрт и спрашивает: «А вот если в компот муха залетит — это будет кошерное или трефное?»

«А это смотря какая муха, — отвечает раби Захария. — Если она была праведницей пред лицом Всевышнего и строго соблюдала все заповеди — значит, кошерное. А если нет — трефное!»

Зашептались бесы по углам, закивали мордами — хорошо, мол, ответил, годится.

«Ну ладно! — говорит чёрт. — Вот тебе мой второй вопрос. Если вокруг святая суббота, можно ли сделать, чтобы у меня был таки немножечко четверг, а?»

«Таки можно! — отвечает раби Захария. — Только когда настанет ближайший четверг, у тебя вдруг случится суббота. А объяснить, почему она вдруг у тебя случилась, ты не сможешь ни благоверной своей, ни начальнику своему. И будут у тебя через то большие проблемы».

«О-о-о! — заволновалась нечистая община. — Хорошо ответил; мудрец, видать, большой! Принимается!»

«Ну, раз ты такой умный, — кричит чёрт в запале, — ответь нам на главный вопрос! Когда Всевышний явит нам свою милость и возьмёт нас к себе на небо?»

«А когда вы, бисово племя, все шестьсот тринадцать заповедей выучите! — отвечает ему в гневе раби Захария. — И хотя бы «Шма Исраэль» научитесь писать без ошибок, неучи!»

И как даст тому чёрту промеж ушей своим железным посохом! Вылетел от удара целый сноп искр — и упал как раз на ханукальные свечи. Ярко запылала ханукия и осветила всю синагогу сверху донизу живым солнечным светом. Страшно завизжала вся нечисть и провалилась сквозь землю.

Выглянул раби Захария за двери — а там уж все жители местечка сбегаются, вёдра да багры тащат. Так ярко осветилась синагога тремя свечками, что подумали они, будто это пожар случился.

С тех пор больше не докучали черти людям в этом местечке, а в синагогу ту стали приезжать лучшие канторы.

Просили люди раби Захарию остаться с ними и быть их учителем — но отказался он, ибо ждала его дорога. Земля большая, а Ханука ещё не кончилась.

Алла Боссарт

фотография Владимира Крейнина

Звук лопнувшей трубы

***

Проснуться в пять и воспалённый взгляд

уставить в потолок квартиры съёмной,

где тени предрассветные шалят,

лишенные окраски и объёма,

нам намекает этот театр теней,

что кончен бал, а если и возможна

ещё гастроль летающих коней,

то вряд ли даст своё добро таможня…

Как разорвать дурную полумглу?

В ней свет зажечь – уже, считай, поступок.

Прижаться лбом к холодному стеклу

и думать, думать, думать, думать тупо?

Ну, думаю. Бледнеет след луны,

но скуден небосвод и обезбожен,

а в ощущение лишь звуки нам даны –

дурацких песен, брани и бомбёжек.

***

Ещё один мелькнул, как тать,

трёхсот… да, девяносто третий.

В какой валюте их считать?

В лишённых крова? В мёртвых детях?

В полубезумных стариках,

припавших к чёрным пепелищам?

В крестах, воткнутых впопыхах,

где больше никого не ищут?

В чём счесть его, тот календарь,

те день за днём, весну и зиму,

дотла сожжённых, без следа

домов, и школ, и магазинов,

где яблоневый пенный грех,

где мальвы ростом выше крыши,

где с корнем вырванный орех

горит среди дуплистых вишен?

Как обездоленных собак

исчислить, как зарыть все трупы?

Мой век: Тбилиси, Карабах,

Херсон, Одесса, Мариуполь…

Мой век – расстрелянный аул.

Мой век – расстрелянные толпы.

Что вы считаете, ау?

Какие, в жопу, супер-топы?

От нас, взращённых на крови,

не жди, мой Боже милосердный,

надежды, веры и любви,

понюхай этот воздух серный!

Взгляни на этот карнавал,

на эти рыла, клювы, пасти…

Как Ты вообще обосновал

создание такой напасти?

Крошится небо на куски,

а к нам летят благие вести

и самолётов косяки,

беременные грузом двести.

***

Ева, она же Хава, шла и шла по пустыне,

в полдень искала тени – камень ли, куст, бархан,

до́ ночи там ховалась, покуда песок остынет,

ночью брела, и с сопки глядел на неё архар.

Звёзды ей посылали лазерный свет лазурный,

встроенный в чрево компас вёл её на Дамаск,

где-то пропал мужчина – бе́з вести и без урны,

где-то горели храмы. Зверинцы. Сады. Дома.

Ева, она же Хава, не понимала кары.

Чем она виновата? Чем виноват мужик?

Жили себе и жили, сеяли да пахали,

чужого не брали сроду, просто хотели жить.

Ева, она же Хава, Хивря, Олеся, Ганна –

вязла в огне пустыни, подняв обожжённый лик.

Жёлтая мгла хамсина жгучим кнутом стегала

рыжих, гнедых, бессильных загнанных кобылиц.

Ева, она же Хава, помнила каждой раной,

каждым своим ожогом помнила отчий дом,

берег песчаный левый, берег высокий правый,

золото над дубравой, затканный льном Подол,

пышную пену яблонь, розовый морок вишен,

бальную спесь каштанов, красную глину крыш…

Ева, твой муж вернется. Слышала я, он выжил.

Жди у ворот Дамаска, что по дороге в Крым.

Горят лиловые мальвы, чернеют белые хаты,

минами всходит поле, строят ковчег бобры,

я за тебя молилась, Ева, она же Хава,

чтобы ты одолела бездну твоей борьбы.

 

Ева, она же Хава, шла по пескам и змеям,

изгнанница, погорелец, казнённая без вины.

Кровавый огонь разрухи, вода, что огня страшнее,

послушные мёртвые дети, ртутный софит луны.

***

Итак, я родилась – давно, среди весны,

в роддоме на Арбате, самом модном,

пять лет, как папа мой вернулся с ТОЙ войны –

той, что звалась священной и народной.

Я уродилась жизнерадостным дитя.

Мне пригодилось это жизнь спустя.

 

Налаживался быт, пластинки «ultravox»

крутились с песнями на языках нарядных,

снег таял, оседал, ворвались Чейн и Стокс,

а там и телефон повесили в парадном.

Скакала звонко я, как по камням ручей,

боялась маму и зубных врачей.

 

Как просто было всё в СССР,

кровать отгородили шифоньером,

у мамы перманент, мой папа – офицер.

Их шкаф поскрипывал, и дверцы – из фанеры.

Лифт громыхнул – двор яркий и нагой.

Там дворник с искалеченной ногой.

 

У снега был тогда особый блеск –

под фонарями, как павлиний веер.

Не верилось, что у родителей есть секс,

и в двадцать первый век никто не верил.

Но век пришел – и волкодав, и волк.

А в сексе предков был известный толк.

Ульяна Янович, иллюстратор

 

 

Журнальное дело хорошо ещё и тем, что позволяет знакомиться с самыми разными хорошими людьми. Напишет человек восхитительную повесть, актуальную статью или гениальное стихотворение,  —  и не только получит публикацию, но и станет другом «Артикля» на вечные времена. Духовная эманация автора, сконцентрированная в форме его произведения, войдёт в дома ко многим читающим людям, сядет с ними за столы, расположится в уютных креслах под лампой, ляжет с ними  — не побоюсь сказать – в одну постель, окажется повсюду, где раскрыт наш журнал;  и увлечёт и развлечёт, удивит и порадует, озадачит и восхитит. Потому что когда берут почитать ваше произведение – это значит: ВАС почитают.

В этот раз «Артикль» знакомит почтеннейшую публику с талантливым автором, который излагает сюжет не словами, а линиями и штрихами, переводя текст в новое качество художественно иллюстрированного. Благодаря уместной и точной иллюстрации, словами созданный образ обретает живые, зримые черты и чёрточки, наполняясь плотью и кровью полноценного  двухмерного бытия на странице.  Знакомьтесь: художник и книжный график Ульяна Янович. Здесь вы видите её оригинальные работы.

Ульяна в Израиле сравнительно недавно. В московском издательстве «Новый Хронограф» она в течение нескольких лет работала художником-дизайнером обложек. Плачь, московский книжный рынок! Рыдай, «Хронограф»! Израиль успешно сманивает перспективные кадры. Ульяна обратилась в «Артикль» с предложением проиллюстрировать одно или несколько произведений – без гонорара, из творческого интереса. Редакция ценит произведенное впечатление, но понимает, что консультация и деловое сотрудничество с художником требуется в первую голову непосредственно авторам – тем, кто готовит собственные книги, порой отказывая себе в доступных жизненных наслаждениях ради высшего удовольствия быть прочитанным. Что ж, дорогие авторы, художник Ульяна рада оказаться вам полезной.

Адрес электронной почты Ульяны Янович:

designerulala@gmail.com

Референт журнала «Артикль»

Александр Карабчиевский

 

 

 

58(26)

Израильский литературный журнал

АРТИКЛЬ

№ 26  

Тель-Авив

2023

СОДЕРЖАНИЕ

ПРОЗА

Дина Рубина. Дызайнер Жора

Александр Мелихов. Новогодний Гольфстрим

Давид Маркиш. Фимок

Яков Шехтер. Водолаз его величества

Петр Люкимсон. Сон

Рита Грузман. Celebration of life

Шуля Примак. Мыльная опера

Сергей Баев. Ощущение курорта (два рассказа)

Михаил Вассерман. Вася и тётя

Ефим Шуман. Баба Поля (два рассказа)

Асаф Бар-Шалом. Долг банку и долг Всевышнему

Михаил  Юдсон. Остатки

                       ИЗРАИЛЬСКАЯ ЛИТЕРАТУРА НА ИВРИТЕ СЕГОДНЯ

Раве Саги. Думаю, ты не поймешь

Ави Гиль. Личное участие

                                                             АРФА  И  ЛИРА

            Произведения  современных  азербайджанских  авторов

Садай Будаглы. Ясные дни

                                                            ПОЭЗИЯ

Александра Неронова. Румата без  штанов

Ирина Маулер. Картинка

Анна Мельникова. Стихи, присланные из России

Фаина Судкович. Запах корицы

Кларисса Ярошевич. Сны до утра

Дмитрий Бирман. Одиночество

Сергей Белорусец. На фоне жизненных ничтожностей

Сергей Штильман. Этот мир между  светом и тенью

Владимир Эфроимсон. Из подземелья

Игорь Губерман. Свежие гарики

                                                          НОН-ФИКШН

Соломон Гольдельман. Третье министерство еврейских дел УНР.

Давид Шехтер. На холмах  Грузии

Владимир Ханан. Воспоминание об украденном знамени

Наум Вайман.  Праздник возвращения

Осип Ксанин. Ахматовская контрпропаганда

Александр Крюков. Пророк

                                   ХРОНИКА ТЕКУЩИХ СОБЫТИЙ

                    В ИЗРАИЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Андрей Зоилов. Благая весть безвестным авторам

Литература под прицелом науки

Дневник событий русско-израильской литературы апрель-июнь  2023

                                        СТИХИ И  СТРУНЫ

«Два динозавра пьют за то, что недовымерли»

                                           БОНУС ТРЕК

Филипп Николаев. И не такое бывало

 

На титульной странице: Александра Неронова 

 

 

Дмитрий Бирман

        Одиночество

 

***

Одиночество — отсутствие любви,
ощущение озноба летом,
вера в экстрасенсов и приметы,
что на помощь смогут нам прийти.

На пути — отсутствие следов,
тех, что рядом оставляет кто-то,
и души напрасная работа,
и гербарий из ничьих цветов.

Утомлённость скучным бытиём,
пустота подушки по соседству,
и ответ небьющегося сердца
на вопрос: «Зачем тогда живём?»

***

Когда дышать все тяжелее,
когда банкует боль в висках,
рассказ сидевшего еврея
я вспоминаю. Отыскав
давно затёршееся фото,
смотрю как в зеркало —
теперь
его и Господа работа
видна. К тому же мне апрель
вот-вот напомнит о рожденьи
и тошнотворном бытие…
Прочту ему стихотворенья,
что он читал когда-то мне!
Опять спрошу его совета,
а он закурит «Беломор»,
и даст на всё свои ответы,
как добрый дядька-Черномор.
Как он не сгнил тогда в ГУЛАГе,
как вскоре стал моим отцом,
что ложь — не песни об отваге,
а притворяться мудрецом.
Он просто жил,
и там, и после,
жил, чтоб однажды мне сказать:
— Сынок, давай скорее в гости,
я так хочу тебя обнять.
А я всё ехал, не доехал,
скорей бежал, не добежал,
и плащ давно уже в прорехах,
и затупился мой кинжал.
И я смотрю назад, дурея,
что не дослушал, не обнял
его — сидевшего еврея,
себя — не понял, разменял…
***

Всё тяжелее раздышаться,
всё громче слышен волчий вой,
всё чаще споришь сам с собой,
надеясь в разуме остаться.

Карикатурность бытия
уже давно зашла за грани,
и только краешек сознанья,
как раньше, узнает себя…

А в перерывах немоты,
когда от звона ломит уши,
чёрт выворачивает души,
увидев, что они пусты.

Стоят нейронные часы,
и дело близится к развязке —
мы все, устав, сжигаем в тряске
неразведённые мосты.

***

Кто знает — что нам можно, что нельзя?
В погоне за собой бежим по кругу,
сбивая и уродуя друг друга.
Потом опять бежим,
но от себя.

Бог создал удивительных людей,
уже в начале плюнувших в него же…
Так и пошло — мы обдираем кожу,
чтоб доказать, кто хуже, кто глупей.

Что можно, что нельзя — границы стёрты,
как мел со школьной крашеной доски.
Мы, разрубая прошлое в куски,
плюем на всех и посылаем к чёрту!

Кто ж правит бал в обличье сатаны?
Не успевая низко бить поклоны,
идут в небытие опять колонны…
Кто правит бал? Конечно, только мы!

Ирина Морозовская

«Два динозавра пьют за то, что недовымерли»

Песни Ильи Винника как яркие заплаты на лохмотьях мироздания

 

Что можно слушать в грозу, эффектно совмещающую громыхание Зевесовых перунов с воем сирены воздушной тревоги, разрывами ПВО, удачно встретившего беспилотники-«шахеды» и ракеты? Чем разбавить этот ужасающий (во всех отношениях) ансамбль? Разбивается вдребезги гармония классической музыки, оперные голоса наружное сопровождение глушит. А вот песни Ильи Винника впору, в самый раз пришлись.

Илью знаю так давно, что боюсь считать и писать про это. Получатся числа, о которых записные остряки немедленно сообщают «Столько не живут». Для внутреннего употребления: это был год, когда Илья демобилизовался из рядов советской армии, (так и не рискнула спросить, не удалось откосить или не пытался, гремучий коктейль «слабоумие и отвага» во всех нас в те годы не просто гремел, как нынешняя гроза, а играл те ещё шуточки). Илья сразу принёс в атмосферу «Чайханы» наших слётов воздушные шары веселящего газа — рядом всем делалось легко и газообразно, а уж какая анестезия от окружающей реальности наступала — любо-дорого вспомнить. Это бесценное качество Илье не удалось ни выменять, ни загнать, ни ещё как-то растратить —  оно с ним и осталось по сей день.

Не могу объяснить — а маленькие чудеса так же необъяснимы, как большие, да и как их определишь  — калибр чудес? (это только в «Калибрах» он нам известен). Но само это ощущение чуда, а потом его предвкушение при каждой встрече —  играет разными красками и оттенками, клубится подсвеченным туманом. Тут уж неважно, поёт в это время Илья или рассказывает: всё, что происходит на его выступлениях — разноцветные кристаллики этой друзы, разбрасывающей гранями весёлые разноцветные искры. Больше всего ощущение похоже на кружащийся зеркальный шар, там  по волне моей памяти, под ветрами перемен, происходящих прямо сейчас, чувствуешь, что тебя ждут большие приключения. И обнаруживаешь себя прямо в эпицентре. Понимая, что и Илья тут недалеко, в Киеве, и их точно так же обстреливают, попеременно с Одессой и другими городами. Теперь мы — те самые динозавры, что недовымерли и не имеют ни малейшего желания вымирать именно сейчас. А совсем наоборот — со всею динозаврскою массой и мощью, добытыми за десятилетия,  настроены выжить и встретить ещё одну Перемогу.

Кстати, у Ильи есть любимая моя песня, победная — по воспоминаниям его деда. Каждое слово в ней теперь о прошлом — и о будущем. Нашем будущем, хотя нам куда больше, чем было его деду при окончании той войны.  Нас дождалась своя. И чтоб не просто выжить, не просто продержаться — нужно употреблять внутрь себя не только коньяк, вискарь, вина, ликёры и прочее спиртное, а и песни. Лёгкие, весёлые, озорные, мужественные и лиричные — как ни «стебает» сам Илья лирическую подкладку всех своих песенных менестрельих одёжек. Стоит добавить где-нибудь, — ну, пусть это будет здесь, — что Илья закончил сначала эстрадно-цирковое училище, а потом и Киевский театральный институт имени Карпенка-Карого. На вопрос, чему его там научили — хочется заорать :»Всему!» — потому что полное ощущение, что умеет он всё — и в том жанре,  о котором я сейчас пишу, и во всех смежных. С выходами на сцену и без них, где б ни оказался и кто б ни был рядом. Поэтому вот это, что делает Илья, особенно нужно здесь и сейчас. Да и в будущем пригодится, никаких сомнений.

Слушать его выступления и концерты непременно стоит целиком. Ладно, прерываясь, чтоб отсмеяться, налить себе ещё рюмочку или бокал, закусить это. Ведь если пить и закусывать под песню — непременно подавишься от смеха. «И птеродактиль нам крылом с небес помашет», — всяко лучше, чем дрон-беспилотник. А я жду и дождусь новых Илюхиных песен, новых встреч с ним. И для начала крепко-крепко его обниму. А потом выпьем — мы ж тоже два динозавра. Мы недовымерли. И недовымрем. Не дождутся!

Послушать Илью можно здесь:

Или здесь:

 

Александр Карабчиевский

Имя в углу страницы

(К сведению авторов присылаемых в журнал рукописей)

 

Обращали вы внимание на то, что оформление нашего замечательного журнала «Артикль» нивелирует авторов? Фамилия всеизраильски, а может, и всемирно известного писателя отпечатана в верхнем правом углу страницы тем же шрифтом, что и фамилия начинающего, приславшего в журнал свой первый всерьёз написанный рассказ. И тексты их произведений тоже набраны одинаково. Даже главный редактор, имеющий полную возможность занимать весь журнал собранием собственных сочинений из номера в номер, — кто же ему помешает? — не злоупотребляет своими правами, и если отводит преимущественное место для произведений своих приятелей и добрых знакомых, то всё-таки требует от них связности в сюжетах и грамотности при изложении мыслей. То есть требует уважения к читателям. А писатели, расположившиеся на страницах, в свою очередь, ожидают от читателей уважения к себе. За что? За то, что они допущены редактором к читательскому взгляду, скользящему по страницам журнала. За тексты, которые они писали не для того, чтобы заинтересовать или потешить читателей, а для того, чтобы потешить себя. Ну, и читателей – заодно, если получится.

Понятно, что на творчестве одних только добрых знакомых журнала не вывезешь. Тем более солидного литературного журнала, который воплощается на бумаге, продаётся в книжных магазинах и распространяется по подписке. Очень важно и нужно, чтобы читательско-писательское сообщество, так называемый литературный мир отреагировал на приглашение   редакции,  и авторы принялись посылать для журнала свежие рукописи, которыми они надеются создать себе литературное имя. Редакторы такие рукописи называют ёмким словом «самотёк».  Если рукопись будет одобрена – имя автора будет напечатано в правом верхнем углу страницы, точно так же, как имена всеизраильски, а может, и всемирно известных писателей. Автор, пекущийся о собственном литературном имени, почти наверняка принял на себя нелёгкий труд увлечь и развлечь именно читателей, а не себя самого – и поэтому его усилия идут на пользу журналу. И самотёк таки поступает! Иногда щедрым потоком, иногда тонкой струйкой – но поступает непрерывно. А на страницы журнала попадает редко, моросящими капельками. Дальше читающего редактора многие, очень многие рукописи не проходят. Ну, некоторые приходится отвергать из-за их неликвидных качеств. Но не попадают на страницы и вполне приличные, причём весьма многие.   Парадокса тут нет: отбирающий тексты редактор обеспокоен более всего не качественной оценкой присланного материала, а вопросом: чем этот автор может быть полезен журналу? Потому что во всё то свободное своё время, которое отдано созиданию «Артикля», его редактор решает важнейший  вопрос: что ещё можно предпринять для пользы и престижа издания? Ни один из сотрудников «Артикля» не зарабатывает себе на жизнь работой в журнале; все они честно трудятся в других местах, а в редакции не то что на жизнь, — и на обед не заработаешь. И вот тут парадокс:  журнал всё-таки выходит регулярно, привлекает всеизраильски и даже всемирно известных авторов, и — несмотря на обилие у главного редактора добрых знакомых и друзей – старается поддерживать на своих страницах высокий литературный уровень.

Простим же и тех, кто вынужден работать с самотёком, и тех, кто направляет электронной почтой в журнал рукописи. Каждый из них выполняет своё предназначение в этом мире. Но как раз для разумных авторов и придумали в редакции способ обратить на свой текст внимание и гарантировать ему, при наличии сколько-нибудь приемлемых художественных качеств, попадание на страницы. Способ этот – подписка. Он недорог и несложен.  Судите сами: самые бедные работники низового звена в Израиле зарабатывают не менее 4000 шекелей в месяц. Остальные – больше. А годовая подписка на «Артикль» (4 номера) стоит 230 шекелей (0,4% минимальной зарплаты) с почтовой доставкой. И в одном из этих номеров в правом верхнем углу страницы будет над вашим текстом напечатано ваше имя – тем же шрифтом, что и имена всемирно известных писателей. Назвать такие условия обременительными посмеет только жлоб,  а со жлобами приличные редакторы стараются дела не иметь.

Это никак не означает, будто я призываю всех авторов немедленно оформить подписку, а всех подписчиков – присылать в «Артикль» рукописи. Подписка – дело сугубо добровольное, просто к результатам творчества героев-добровольцев может быть проявлено особое отношение. И поскольку литература – искусство образное, а я не только подписчик «Артикля», но и его сотрудник, и добрый знакомый главного редактора, — расскажу для иллюстрации уже изложенного короткую историю из своей жизни об одном замечательном высказывании, применимом и в данном случае.

Когда я был гораздо моложе, мне очень хотелось активной и разнообразной сексуальной жизни. Хотелось гораздо сильнее, чем начинающему автору хочется печататься. Ну, хотелось – ещё не значит имелось; платные услуги такого рода были в те дни недоступны – так же, как недоступно было для писателя издание книги за собственный счёт. Очень многие обременённые советской моралью девушки рассматривали секс только как важный способ подготовки партнёра к женитьбе. И вот познакомился я с одной девушкой… Теперь она уже бабушка нескольких внуков; уже сорок лет замужем за хорошим человеком. Но тогда… По-видимому, тогда я ей случайно понравился, потому что после пяти-шести платонических свиданий близость всё же произошла. Она умело и аккуратно предохранялась. От восторга я говорил глупости. И когда я извинился за то, что мои подарки ей сравнительно скудны и малоценны – а на лучшие средств не хватало, она спокойно сказала: «Дурашка, ты же и так отдал мне всё лучшее, что в тебе есть». Безусловно имея в виду семенную жидкость. А мне наивно казалось, что этим-то веществом я готов одарить всю женскую часть человечества – да вот эта часть сдуру возражает.

 Так вот, обращаясь к авторам самотёка  любого пола, я смело могу сказать: «Вы отдаёте нам всё лучшее, что в вас есть». Безусловно имея в виду творческую потенцию и излитые на бумагу или на экран слова. Мы с вами получаем доступное удовольствие вместе. А знаете, ведь сегодня приличный обед, без излишеств, стоит в израильском ресторане приблизительно 230 шекелей. Неужели после всего, что было и ещё будет между нами, вы не угостите «Артикль» обедом?

Александр Карабчиевский,

референт журнала «Артикль»

Осип Ксанин

Литературный процесс как общее дело

(О совместном вечере СРПИ и журнала «Артикль»

в театре «Маленький»)

 

Бывают события внешне неброские, и участвует в них сравнительно немного народа, и последствия у них проявляются не сразу – и тем не менее, эти события оказываются важными, знаковыми, определяющими судьбы. Вот, например, первый поцелуй. Участвуют двое, и для обоих это – событие немаловажное. И если повезёт – оно запомнится навсегда.  А если со стороны взглянуть, то посторонние рискуют ничего серьёзного не заметить.

Вот и в израильской русскоязычной литературе произошло знаковое событие, благотворный эффект которого ещё проявится в будущем. 18 июля в Тель-Авиве, в помещении театра «Маленький», на улице Хома-у-мигдаль, состоялся  творческий вечер журнала «Артикль», организованный при содействии Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Вели этот вечер совместно главный редактор журнала Яков Шехтер и председатель СРПИ Марк Котлярский. Благословил мероприятие режиссёр театра Михаил Теплицкий.

Казалось бы: ну и что? Творческих вечеров в Израиле происходит немало; зал был заполнен более чем на две трети;  вечер длился всего два часа. Да, со сцены читали замечательные остроумные стихи, да – участвовали известные не только в Израиле маститые авторы, каждый из которых выпустил десятка два-три книжек, да – на вечере были и молодые талантливые писатели, которые пока не просили слова, но, несомненно, скажут его позднее. Но знаковость? Она отчётливо видна лишь тем, кто следит за состоянием местной литературы.

Дело в том, что израильский русскоязычный литературный процесс от 90-х годов ХХ века и до сих пор выстраивался по «тусовочному» принципу. Это легко объяснимо: когда для чего бы то ни было потребуется художественный текст, его автор должен оказаться рядом с заказчиком, — быть, так сказать, под рукой. Иерусалимские журналы заполнялись преимущественно произведениями столичных жителей, тель-авивские – жителей Гуш-Дана. Писатели переходили в журналистику, потому что литература не кормила; а с годами перестала кормить и русскоязычная журналистика. Источники дотаций и грантов держались в секрете и тщательно оберегались от чужаков; оберегаются они и сейчас. СРПИ объединяет более двухсот действующих авторов, платящих членские взносы, и ещё приблизительно стольких же литераторов, взносы не заплативших. Журнал «Артикль» также объединил под своей обложкой  более двухсот писателей – на вечере был представлен не только свежий, 25-й его выпуск, но и предыдущие номера — и в каждом два-три десятка авторов, преимущественно израильских. Журнал не требует взносов, но и не даёт гонораров. И до сего дня я не упомню такого продуктивного и творческого единения СРПИ и журнала, органом писательского союза никак не являющегося. Слились две активные и мощные тусовки, и это такая же редкость и столь же знаково, как предстоящий брак детей из семей Капулетти и Монтекки.

Что же касается самого вечера, то он прошёл увлекательно и насыщенно. Возможно, дополнительной приманкой послужил драматургический ход Якова Шехтера: он извлёк из своих запасов бутылку отличного виски и пообещал налить рюмочку каждому, кто скажет дельное слово. И в дельных словах недостатка не оказалось! Выступали поэты Михаил Сипер и Феликс Хармац, Феликс Чечик и Геннадий Каневский, Анна Файн и Даниэль Клугер… Зал периодически взрывался хохотом и аплодисментами. Сотрудник «Новостей недели» Пётр Люкимсон стихов читать не стал, но в краткой ёмкой речи объяснил, почему «Артикль» является средством не массовой, а персональной информации – вспомнив при этом всю историю мировой литературы. К чести всех выступающих, они осушали бокалы не до своего выступления, а только после него – что не характерно для нравов современной русской литературы.

Вечер удался. Осталось посмотреть, как развернёт свою работу на благо зрителей и читателей творческое содружество независимого печатного органа, писательского союза и профессионального театра.

Асаф Бар-Шалом

 

 

В новой книге израильского писателя, пишущего под псевдонимом Асаф Бар-Шалом, приоткрывается завеса, окутывающая современный еврейский религиозный мир. Особое внимание в книге уделяется анализу внутреннего душевного мира религиозных евреев, психологии и проблемам прозелитов (герим) – неевреев, перешедших в иудаизм, а также смешанным бракам и движению по возвращению нерелигиозных евреев к соблюдению заповедей Торы (кируву). Книга в корне ломает предубеждения и клише, которые культивируют как некоторые адепты, так и антагонисты иудаизма.

Повествование базируется на документальном материале, и большинство его персонажей взяты из реальной жизни. «Побочной партией» проводит автор  тему Холокоста в его родной Прибалтике, и пытается кропотливо разобраться в менталитете окружающих народов.

  

Краткое интервью с автором

— Почему вы считаете смешанные браки очень серьёзной опасностью для еврейского народа?

— По еврейскому Закону, евреем является тот, у кого мать еврейка. Тот, у кого отец еврей, а мать нееврейка, евреем не является. С каким народом сам человек себя идентифицирует, с точки зрения еврейского Закона, принципиального значения не имеет. С метафизической точки зрения, душа еврея и нееврея существенно различаются и имеют различные корни в высших духовных мирах. Смешанные браки приводят к тому, что количество евреев на Земле стремительно уменьшается, еврейский народ вымирает. Гитлер уничтожил 6 миллионов евреев, треть еврейского народа. При современном уровне смешанных браков, который в странах Запада сегодня уже превысил 50%, по самым скромным подсчетам, потомство евреев-мужчин в нашем поколении сокращается на одну четверть. На самом деле показатели гораздо печальнее, потому что в некоторых странах процент смешанных браков достиг в среднем 80%. То есть реальные демографические потери еврейского народа, связанные со смешанными браками, соизмеримы с Холокостом.

— Верующий  еврей служит Всевышнему по мере своих знаний, сил и умений. Допускаете ли вы иные способы служения Всевышнему, не связанные с религиозной традицией?

— Всевышний Сам в Своей Торе определил, что является служением Ему. Базисное служение Всевышнему — исполнение Галахи, изложенной в книге «Шулхан Арух». Это — базис, а «надстройки» над ним дают широчайшее поле для индивидуального служения Всевышнему: кто-то выбирает сосредоточенную молитву, кто-то — углублённое и всестороннее изучение Торы, кто-то — самоотверженную помощь людям, а кто-то посвящает себя борьбе со внешними или внутренними врагами еврейского народа. Сегодня один из главнейших внутренних врагов еврейского народа — смешанные браки. Еврей, который был воспитан нерелигиозными родителями, и был оторван от еврейских корней, зачастую ищет духовности, его душа не знает покоя. Из-за отсутствия воспитания и информации, такой еврей не всегда имеет возможность прийти к Торе, но, тем не менее, его «крик души» не остается не услышанным Всевышним.

Есть чудесная хасидская притча о еврейском ребёнке, которому родители не дали еврейского воспитания и даже не научили еврейской азбуке. Единственное, что он умел, — это играть на флейте. В Йом-Кипур он пришёл в синагогу, и его сердце переполнилось любовью ко Всевышнему. Но он не умел молиться и даже не умел читать молитвенник. Тогда он достал из кармана флейту и сыграл на ней от всей души мелодию, думая при этом, что так он проявляет свою любовь к Богу. Это мелодия, этот чистый, искренний порыв ребёнка был настолько дорог Всевышнему, что благодаря ему Он аннулировал наказание, которое, по постановлению Небесного Суда, должно было спуститься на эту общину.

Моего папу воспитывала воинствующе антирелигиозная мать, да и помимо этого евреи в Советском Союзе были оторваны — не по своей воле — от еврейской традиции. И в этой ситуации его еврейская душа проявляла себя в том, что он бесстрашно позорил антисемитов. Я уверен, что в тех рамках, в которые мой отец был поставлен, это и было его служением Всевышнему — как у того мальчика с флейтой.

Но это исключения. Как правило, — и в первую очередь для тех, кто был воспитан в лоне еврейской религии, — нет служения Всевышнему без базисного соблюдения Галахи.

— Как вы отличите еврея от нееврея, если оба обрезаны, оба нерелигиозные, оба утверждают, что они евреи по национальности, и у обоих нет никаких документов?

— Даже если у них и есть документы, ведь не буду же я в повседневном общении просить у людей мне их показать! Однако, когда речь идет о людях, пришедших из общего географического ареала, как правило, при обычном общении уже становится понятной национальность собеседника. Несколько простых вопросов, начинающихся с «Откуда вы приехали?», заданных, конечно, не в бестактной форме, обычно проясняют картину.  Само собой разумеется, что этот метод не действует в отношении людей из других общин — мы не знаем всех деталей их житья-бытья в стране исхода, недостаточно чувствуем их менталитет, не знаем их языковые и поведенческие коды. Если вы задумали жениться/выходить замуж за еврея/еврейку из другой общины, и если вы хотите удостовериться, что он действительно еврей, у вас не будет другого выхода, как обратиться к экспертам по еврейской генеалогии.

— Известно, что в случаях близкородственных браков вероятность врождённых патологий у потомства возрастает. Хватает ли евреям генетических ресурсов, чтобы сохранить «чистоту крови» и при этом избежать вырождения?

— Для еврейского народа, живущего сегодня в Израиле, этот вопрос вообще не релевантен. Конкретные генетические болезни, как правило, распространены только в рамках конкретной общины, например, среди ашкеназов. У не-ашкеназов — другие болезни. Смешиваясь между собой, представители различных еврейских общин, успешно решают эту проблему.

— В современных США большинство синагог относятся к реформистскому течению иудаизма. Их прихожане  могут приехать на автомобиле в субботу, нестрого соблюдают заповеди, — и при этом считают себя правоверными евреями. Вы признаёте их еврейство?

— Если у еврея, который считает себя «реформистом», мать — еврейка, то он, конечно, еврей. Идеология и факт того, соблюдает он шабат или нет, на генетику не влияет. А если его мать — прозелитка, которая прошла реформистский гиюр, то, конечно, евреем я его не считаю. Ибо, с точки зрения Галахи, реформистский гиюр недействителен.

— Кто ближе вашему сердцу: еврей по рождению, при этом хам,  матерщинник, грешник и пьяница, или нееврей по рождению, выбравший для себя иудаизм и тщательно соблюдающий правила еврейской религиозной жизни?

— Каждый из них мне дорог по-своему.

— Почему Галаха, иудейский ортодоксальный Закон, запрещает заниматься миссионерской деятельностью в среде неевреев?

— С принципиальной точки зрения: всё, что создал Всевышний, имеет свою цель и предназначение. Всевышний создал огурцы и помидоры не для того, чтобы превратить огурцы в помидоры, и наоборот. Каждый вид ценен по-своему и незаменим. Евреи и неевреи — это два самостоятельных вида Homo sapiens, с различными целями и предназначением. Предназначение евреев — соблюдать 613 заповедей, а неевреев — 7 заповедей сынов Ноя. Каждый из них, выполняя СВОЁ предназначение, исправляет мир и заслуживает долю в Будущем Мире. Поэтому, по большому счёту, евреи не заинтересованы в прозелитах. Каждый должен оставаться на своём месте и там выполнять свою функцию. Да, Тора оставила такую возможность — чтобы нееврей мог стать евреем — через гиюр. Но Тора ни в коем случае не подразумевает гиюр массовый, а только для единиц — для тех редких неевреев, которые по воле Провидения родились с еврейской душой.