Бабушкин язык
— После школы — домой! — кричала мама.
— Слышу!
Ещё чего! Куда угодно, только не домой. После школы мы с Зойкой доходили до угла. Домой — прямо, к Зойке — направо.
— Ну? — говорила Зойка.
И мы поворачивали направо.
С Зойкой я дружила больше всех. Мне нравилась Зойкина мама. Тетя Надя работала медсестрой в вендиспансере, диспансер был рядом с домом. Тетя Надя всегда дежурила, дома почти не бывала, и это нам с Зойкой очень нравилось. От слова «вендиспансер» многие шарахались, возможно, поэтому они драили дом до блеска и любили слово «стерильно». Когда я приходила от Зойки домой, мама всегда говорила:
— Мой руки три раза.
Тётя Надя с Зойкой были как две подружки, она считала Зойку очень ответственной, никогда не проверяла уроки и всё разрешала.
Жили они в старом, когда-то красивом доме, от былой красоты осталась мраморная лестница и осыпающиеся кариатиды. Зойкина квартира была в полуподвале. Железные решетки на окнах не давали ворам никакой надежды, а чтобы не видеть шаркающие ноги, тетя Надя повесила тяжёлую бархатную штору. Такая же штора на входной двери — защита от соседей.
О Зойкиной жизни в школе не знал никто, только мне она рассказала. Шепотом. Во время войны тетя Надя работала медсестрой в госпитале. Там лежал раненый майор. Война кончилась, раны у майора зажили, и они вместе уехали в какой-то сибирский городок. Жили хорошо, потом родилась Зойка, и тут майора нашла законная жена и двое детей. Он очень испугался. Оторвать майора от жены и детей Зойкиной маме не удалось. И найти Зойке нового папу тоже не удалось. Тогда Зойка с мамой поехали, куда глаза глядят.
Зойкин рассказ мне нравился, правда, она всё время меняла звания: майор, подполковник, полковник; когда Зойка дошла до генерала, я спросила:
— Так вы богатые? Твой папа генерал?
Зойка смутилась и грустно покачала головой:
— Мы же незаконные…
Так Зойка с мамой оказались в полуподвале. Шесть метров нежилой площади и кухня метра три. Трёхметровую кухню они делили с соседом, но насладиться не успели. Сосед ограбил магазин, и его отправили в другое помещение, тоже с решетками на окнах. Вместо него подселили пожилую пару. Её звали Дора, его Сёма. Пара ходила всегда вместе, рука в руке, были они немногословны и смотрели на всё с подозрением. Зойка как-то сразу изменилась, стала приходить в школу грустная, очень грустная и даже заплаканная. После школы мы молча доходили до угла, но направо не поворачивали. Ей не хотелось идти домой. Шли ко мне. Моя мама была на работе, добрые соседи постукивали в дверь и всегда что-то предлагали. Зойка, роняя слезы, шептала:
— Соседи… какие же у тебя соседи.
Да, с соседями Зойке не повезло. Дора и Сёма были не просто немногословны. Они кивали утром, иногда вечером, вот, пожалуй, и всё. Правда, между собой они были очень даже многословны. Но понять, о чём говорят, ни Зойка, ни тетя Надя не могли.
— Понимаешь, — Зойка опускала глаза, — они говорят на другом языке.
— На каком?
— Ну… — Зойка конфузилась. — На языке твоей бабушки.
Заподозрить её я ни в чем не могла. Родилась она в Сибири, там, в основном, жил единый народ и мало кто говорил на языке моей бабушки. Ни других народов, ни других языков Зойка не знала. Возможно, догадывалась, что не у всех языков и народов равные права, но была в меру деликатна. Или близорука.
— Ну и пусть говорят, — сказала я Зойке. — Ты же на мою бабушку не обижаешься?
— На твою?! Твоя же добрая. А они, наверное, злые и про нас плохо говорят.
Зойка почему-то и без перевода была в этом уверена. И тогда у нас возник дерзкий план.
Бабушкин язык был мне почти родным, говорила я, конечно, запинаясь, но понимала всё. А у бабушки русский и украинский желал лучшего, но зато еврейский… Особенно ей удавались безобидные проклятья. Так что, лет до шести, пока не научилась читать, я была почти полиглотом.
А план был такой. Я прихожу к Зойке, прячусь за портьерой, она ходит по кухне, Дора и Сёма ее обсуждают, а я делаю синхронный перевод. На всякий случай я заготовила карандаш, вдруг будет непонятное слово, потом спрошу у бабушки.
Говорила, в основном, Дора. Сёма только слушал и тяжело вздыхал. Зойка была права. Дора сразу назвала нас сморкачками и сказала, что мы прогуливаем школу. Что было правдой только наполовину, Зойка не прогуливала никогда. А потом Дора сказала, что Зойка — мамзер[1]. Это слово я не знала и записала, чтобы спросить у бабушки. Тетю Надю Дора раза три назвала «никейвой»[2], это слово я хорошо знала. Если папа приходил поздно и медлил с ответом, «никейва» было первым словом, на которое он не хотел отвечать. Тёте Наде Дора приписала не только неизвестного Зойкиного папу, но и половину вендиспансера, где она работала. Сёма слушал и тяжело вздыхал. Напоследок Дора прошлась по тёти-Надиным котлетам, сказала, что это полный «дрек»[3], а мы с Зойкой накануне съели по три штуки. Котлеты были последней каплей, Дора с Сёмой это почувствовали и ушли в свою комнату, а я стала дословно всё переводить Зойке.
Что было дальше? Зойка рассказала тёте Наде. На следующее утро тётя Надя вышла на кухню и, пока закипал чайник, озвучила мой перевод, сделав упор на ключевые слова. Дора остолбенела, Сёма тяжело вздохнул и схватился за сердце, тётя Надя кинулась к аптечке, отсчитала тридцать капель и вызвала «Скорую».
[1] Мамзер – незаконнорождённый.
[2] Никейва – гулящая.
[3] Дрек – говно.