Я – твой еврей
(стихи разных лет)
Моя славянская душа
Моя славянская душа в еврейской упаковке,
Кляня остервенело быт, которым я по горло сыт,
Вдруг обернётся ловкачом, проделает кульбитик ловкий,
И вырвется, чтобы сгореть, как чудо-камень антрацит.
Я побегу за ней: «Постой! Что делать мне среди берёзок
С моей еврейскою, пустой, такой типичной упаковкой?
И рытвины и все канавы, меня считавшие тверёзым,
Поймут, что я пустопорожен, как отгремевший шарабан.
Вернись, вернись ко мне, душа! Ты поводырь, а я – калека.
Нет у меня, мне не дана славянских ликов широта,
Вернись! Вернись, ведь раньше я так походил на человека,
Что пить со мною не гнушались, не запирали ворота».
Забравшись где-то на чердак, на сеновале закопавшись,
Моя душа, как восьминог, тараща голые глаза,
Сказала мне: «Уж лучше я
пойду к пропившим и пропавшим,
Чем разобью себя, как в ночь с окна упавшая слеза».
Раннее утро зимой
Это дятел стучит на сосне,
Повторяя, как будто во сне:
Тук-тук-тук,
Тук-тук-тук,
Тук-тук-тук –
Деревянный мертвеющий звук.
Это дворник лопатой шуршит,
Повторяя, как будто во сне:
Жид-жид-жид,
Жид-жид-жид,
Жид-жид-жид,
Ты попался бы в лагере мне.
Это доктор стучит в мою грудь,
Повторяя, как будто во сне:
Как-нибудь,
Как-нибудь,
Как-нибудь,
Мы ещё запоём по весне.
Эти звуки наполнили рань,
Повторяясь слезами во мне:
Жизни грань,
Жизни грань,
Жизни грань,
И Москва в снеговой пелене.
Никитские ворота
Я наблюдал за прыганьем ворон,
Когда стоял, решившись на уход.
Они передвигались от ворот
Никитских к МХАТу через листья вброд.
Они передвигались в желтизне
Последнего потока сентября,
Который получил сигнал извне
О том, что лето прожито зазря.
И жёлтых лап трилистные прыжки,
И жёлтых листьев шелест роковой,
И жёлтых век недужные грешки,
И жёлтых звёзд навязанный конвой –
Всё в карнавале осени неслось.
Лишь только две вороны, как одна
Двойная тень или тройная злость,
Скакали, словно на дворе весна.
И не потоки листьев – жёлтых слёз,
А ручейки прозрачные текут,
Не убирая рук из-под колёс,
Не совершая надо мною суд.
Прощальная поэма
По ночам на деревьях бродили коты.
Между яблок струились нагие хвосты,
И таился в саду Искуситель.
Мы прощались с эстонским курортом навек.
Луч надежды, как нищая свечка, померк.
И не спас своих братьев Спаситель.
Прикасались губами к балтийской волне,
И, готовые к новым скитаньям вполне,
Затевали извечные споры:
Кто магнитнее – Запад или Восток?
Чей сильнее клокочет в евреях исток?
Из какого мы космоса споры?
Отчуждённость
Литовцы меня обнимали
И плакали горькой слезой,
За то, что в евреев стреляли
И шли добровольно в конвой.
Грузины меня целовали
И дружбу клялись уберечь,
За то, что я пил «цинандали»,
Вкушая грузинскую речь.
А сумрачные евреи,
Не плача и не клянясь,
Без жалости и елея
Открыли вселенскую связь.
А русские косогоры,
Дымясь на ладонях земли,
Молчали, как будто поморы,
Которые в город пришли.
Старому эмигранту
Ну что ты хмуришься, Ефим,
Как будто дворник Серафим
В саратовской глуши?
Ты посмотри вокруг: Бродвей,
Ты от весны повеселей,
Свободы хмель глуши.
Ну что ты хмуришься, Ефим,
Забыл угрюмость русских зим?
Судьбы лихой лото?
Ну что ты хмуришься, Ефим,
Ты вспомни кагебешный «зим».
Не забывай про то!
Ты вспомни родину, Ефим,
Ворота, дворник Серафим
В залатанном пальто.
Сотри, Ефим, печали грим.
Летает чёрный серафим
В малиновом авто.
На коленях деда
Раввины вышли на равнины…
Б. Слуцкий
Помню себя на коленях деда-раввина.
Он кормил меня булкой, поил молоком.
А за окном лежала снежная равнина,
И месяц схлестнулся с трубой, как серп с молотком.
Я – твой еврей
Когда замёрзну окончательно,
прильну к тебе: ну, отогрей,
забудь шагов моих зайчатину,
я – твой еврей.
А это значит, мне обещано
грешить и трусить за людей.
приду к тебе: о, моя женщина,
я – твой еврей.
В тебе загублено достаточно
навязанных судьбой страстей,
освободись от правды карточной,
я – твой еврей.
Я осознал: в тебе заложена
надежда вековых корней.
страшусь в себе мессии ложного,
я – твой еврей.