Записки провинциального завмуза
Хорошее воспитание
В детстве я был воспитанным ребенком в том смысле, что понимал – взрослым перечить нельзя, и вообще надо вести себя со старшими уважительно. Каким-то образом эта часть хорошего воспитания сохранилась во мне и до того времени, когда я уже молодым специалистом начинал свою деятельность в Театре юного зрителя в качестве завмуза.
В то время о мобильных телефонах еще никто и не слышал, на стене литературной части театра висел черный телефон общего пользования. Номер можно было свободно найти в толстой растрепанной телефонной книге, позвонить и пригласить, кого тебе нужно. Вот, в один прекрасный день, к моему удивлению, пригласили меня.
– Марик? – сказал взрослый женский голос. – Это Татьяна Ивановна. Ты меня узнаешь?
– Нет, – честно ответил я.
– Марик, как ты себя ведешь? – возмущенно спросила Татьяна Ивановна. – Я с твоим папой в теннис играла, а ты себе позволяешь…
Что я себе позволяю, мне не объяснили, но я уже почувствовал, что веду себя невежливо, невоспитанно.
– Короче, мне нужно чтобы ты написал для моей передачи песню.
Выяснилось, что Татьяна Ивановна работает на местном телевидении и ведет музыкальную передачу, и что у передачи юбилей, и к этому-то событию нужна песня.
– А к какому числу нужна песня? – трусливо спросил я.
– Юбилей завтра, эфир в четыре часа.
– Но это невозможно, – начал мямлить я.
– Марик! Как ты себя ведешь? – опять строго вопросила Татьяна Ивановна. – Я с твоим папой…
– А что это за песня должна быть? – я начал сдавать позиции.
– Марик, ты вроде работаешь в театре завмузом, а задаешь такие вопросы. Ты что, не видел мою передачу?
– Видел, – соврал я, и тут же понял, что попал и пропал. – А слова, слова-то у песни будут какие? – схватился я за соломинку.
– Марик, это телевидение. Приноси мелодию, мы здесь что-нибудь напишем по-быстрому. Жду тебя завтра к десяти часам, на проходной будет пропуск на твое имя, надеюсь, ты все понял, – сказала Татьяна Ивановна и повесила трубку.
Я горько усмехнулся такому небрежному отношению к себе и к своей профессии. Разумеется, я не собирался ничего сочинять, но хорошее воспитание… Ах, сколько раз оно становилось причиной всяческих приключений!
На следующее утро в десять часов я был на телевидении. Со мной была нотная тетрадка, в которой я записал какую-то романтическую мелодию, снабдив ее для верности множеством сложных аккордов и модуляций. Стоит ли говорить, что я пришел первым. Через полчаса подтянулась Татьяна Ивановна, как-то даже удивилась мне, но потом вспомнила.
– Гена, – сказала она человеку артистической наружности со следами вчерашнего банкета на лице. – Гена, иди посмотри, что у него там.
Пианино стояло в коридоре. Стула не было. Педали тоже. Я попытался максимально проникновенно исполнить свое произведение.
– Ну-у, не знаю, – сказал Гена и тяжело вздохнул.
Я почувствовал себя назойливым самозванцем.
– Ладно, посмотрим, – обнадежил меня он и ушел.
Я стоял в коридоре и не понимал, что делать. Плюнуть и уйти или продолжать стоять и ждать чего-то.
– Марик, что ты тут делаешь? – вдруг услышал я.
Этого человека я как бы знал, но, скорее всего, видел по телевизору на «Голубых огоньках». Он был видеооператор, и обычно он стоял за огромной видеокамерой на треноге. Я понял, что он тоже знал моего папу.
Я стал путано объяснять, что я тут делаю. Этот добрый еврейский человек понял, что мне плохо, и как-то попытался меня успокоить. Звали его Семен Львович. У него было приятное интеллигентное лицо, и я ему поверил. Он усадил меня на диванчик. Там я просидел еще полтора часа.
– Марик, почему я должна тебя искать? – возникла Татьяна Ивановна. – Вот тут текст песни, – она дала мне отпечатанные на машинке листочки. – Сейчас придет Трубенко, порепетируешь с ним. Он начнет, а остальные участники передачи подхватят.
– А как же они подхватят, они же не знают…
Татьяна Ивановна взглянула на меня с интересом.
– Марик, ты понимаешь, что это профессиональные музыканты, они перепели весь оперный репертуар, думаю, уж твою-то песню они как-нибудь споют. Аккомпанируй так, чтобы спели.
– А что, я должен буду еще и играть в эфире?
– А кто за тебя будет играть? – удивилась Татьяна Ивановна. – Да ты не волнуйся, – подбодрила она. – Это будет красиво. За роялем автор, молодой завмуз из ТЮЗа, ну? Давай, давай.
Я понял, что недооценил масштаб катастрофы. Телевидение в те годы смотрели многие. Локальным позором дело не обойдется. «Беги!» – вопил внутренний голос. «Как-то неудобно все-таки», – отвечал другой голос, наверное, тоже внутренний.
Пришел Трубенко, пару раз промурлыкал песенку. Сказал: «Ну ладненько», – и исчез. Но вот стали подтягиваться участники передачи. Я вслед за ними пошел в студию.
– Марик, ты что, собираешься в этом быть в кадре? – спросил, проходя мимо, Семен Львович.
– А у меня нет ничего другого с собой. Я же не думал, что… – начал оправдываться я.
– Ладно, я дам тебе свой пиджак, – сказал Семен. И вправду скинул свой пиджак и надел его на меня. Рукава пиджака надежно закрыли мне кончики пальцев. Тут пришел режиссер передачи Сережа К. и начал творить.
– Так, – широким жестом показал он мне. – Я выйду из той кулисы, и на реплику «всегда с вами» ты садишься за рояль и играешь вступление. Трубенко подходит к роялю и начинает, все остальные подхватывают. Понял?
Мне показалось, что я сказал «да».
Начался эфир. В какой-то момент, когда меня не было видно в мониторе, сзади подкрался Трубенко и выдернул меня за кулисы:
– Слышишь, старик, мне все-таки высоковато. Давай на полтона пониже.
– Хорошо, – сказал я, честно глядя ему в глаза. В консерватории меня научили, что в таких случаях надо только соглашаться, а уж играть в той тональности, в которой сможешь. Куда певец на сцене денется? Запоет.
Прозорливый Трубенко сказал:
– Только имей в виду, в этой тональности я петь не буду, мне высоковато.
Я почувствовал, что похолодел и на мне стал образовываться иней. И вот наступил страшный момент. Конечно, никаких условленных реплик я не услышал. Режиссер Сережа говорит: «А вот я вижу тут у нас молодого завмуза пермского ТЮЗа. Что вы нам сегодня сыграете?» – «А что бы вы хотели услышать?» – просипел я. – «Ну, наверное, у вас есть что-нибудь интересное». – «Ну, как вам сказать…» – убитым голосом ответил я и на негнущихся ногах пошел к роялю.
Деревянными пальцами сыграл вступление на полтона ниже, Трубенко спел первую фразу, и тут вся компания заслуженных солистов начала вытаскивать очки из сумочек, откашливаться и настраивать дальнозоркие глаза на странички с текстом. Раздался недружный и невнятный рев.
Добрый Семен Львович, не дожидаясь окончания первого куплета, увел микшеры к нулю и поставил на экраны заставку передачи.
– Я отвезу тебя домой на служебном автобусе, – сказала мне Татьяна Ивановна.
Ехали молча.
– Странные люди, – сказала, не обращаясь ни к кому, Татьяна Ивановна. – Делаешь для них доброе дело, и ведь даже спасибо не скажут.
«А я ведь с твоим папой в теннис играла», – прозвучало у меня в голове.
«Студенточка…»
Рассказывать о том, как создается музыкальное оформление спектакля, кажется мне скучным занятием. Но веселая театральная история, возможно, как-то приоткроет нашу творческую кухню.
Это произошло в конце восьмидесятых годов, в процессе работы над спектаклем «Братья свободы» по повести Евгения Дубровина «В ожидании козы». В пьесе была такая ремарка: «…он поставил на граммофон старую черную пластинку и в вечерней тишине зазвучало – “Студенточка, заря вечерняя”».
Такой песни у меня на слуху не было. Я не слишком огорчался, поскольку понимал, что на ее место легко может встать другая лирическая песня того времени. Так думал я, но не режиссер спектакля, человек, внимательный к мелочам и считающий, что ничего случайного в пьесе быть не может. «Найдите мне эту песню, – твердо сказал он. Даю вам пять минут». Слава Богу, до этого момента мы были знакомы сколько-то лет, и эти «пять минут» не повергли меня в обморок.
Это был первый и последний в моей жизни случай, когда я написал на радио. Написал Виктору Татарскому в передачу «Встреча с песней». Он не знал такой музыки, и ее не было в фондах радио! Я мог выдохнуть с облегчением. Если уж Виктор Татарский не знает такой песни, возможно, это просто фантазия автора пьесы. Но «пять минут», которые мне дал режиссер, не отменялись. Надо было что-то срочно предпринимать.
Я извлек на свет пачку виниловых пластинок «Антология советского джаза». К слову сказать, замечательная антология. Композиторы того времени имели полезную привычку примерно половину произведения исполнять как инструментальную пьесу. Это могло быть развернутое вступление или большой проигрыш между куплетами, или даже заключение.
Я выбрал жертвой трогательную, лиричную пьесу Цфасмана, отмонтировал инструментальный фрагмент. Все остальное было делом техники, которой у нас тогда сильно не хватало. Артист театра (в каждом театре есть такой артист) написал чудные стихи, они, конечно же, начинались фразой «Студенточка, заря вечерняя…». Солист филармонии Владимир Козловский легко откликнулся на мою просьбу, и вот мы прямо в кабинете режиссера (понятно, что в его отсутствие) записали эту чудную мелодию и трогательные стихи в прекрасном исполнении Владимира. Запись производилась на бытовой магнитофон. Других у нас тогда не было.
Получилось красиво, но голос звучал предательски благополучно по сравнению с архивной фонограммой. Что делать? Я размотал кассету прямо на пол. Красивая, с дизайнерской точки зрения, кучка возвышалась прямо посредине кабинета художественного руководителя театра. Смело потоптался по магнитной ленте в стиле «туда-сюда потанцуем». Получилось в самый раз!
И вот торжественный момент. Началась вечерняя репетиция. Доходим до места «…он поставил на граммофон старую черную пластинку» – и в тишине зрительного зала волшебно зазвучало: «Студенточка, заря вечерняя…» Режиссер просто подскочил! «Вот! Я же вам говорил! Это она! Ну, совсем другое дело!» И так далее. Я не мог разделить его восторга, потому что все мои силы уходили на то, чтобы сохранять серьезность выражения лица. Смеяться было нельзя. В подлоге я признался только на следующий день, а к этому моменту песенка уже крепко приросла к спектаклю.
Но это не конец истории. Лет через десять, перебирая в магазине «Мелодия» виниловые пластинки, я натолкнулся на вновь напечатанный старый диск Петра Лещенко, знаменитого в 30-40-е годы тенора. Автоматически перевернул конверт. И что же я читаю – «Студенточка»! Поставил на проигрыватель черную пластинку, и в тишине магазина зазвучало «Студенточка, заря вечерняя…».
Но наша «Студенточка» мне нравится больше.
Ключ
Довелось мне как-то вместе с Театром юного зрителя быть на гастролях в городе N. Поселили нас в гостинице «Интурист» или что-то в этом роде, зато на десятом этаже. Я человек непритязательный, мне не так уж важно, кто будет моим соседом. Вот и стал моим соседом А.В., хотя я был предупрежден заранее – этот человек притягивает к себе приключения, как магнит кнопки.
Приключений за десять дней случилось не меньше одиннадцати, но одно…
А.В. имел маниакальную привычку перед сном запирать дверь. Не только на задвижку, но и на английский замок. Запиралась она, заметим, ключом, не «вертушкой». И вот ранним утром, слегка запаздывая на установку декораций, мой сосед поторопился и как-то неловко повернул ключ. В руке у него остался кусочек желтого металла, остальная часть надежно сидела в замке.
Что делать? Он начал метаться по комнате. Я был немедленно разбужен. Поскольку я никуда не опаздывал, а только сочувствовал, сохранять спокойствие мне было много легче.
– Что за проблемы? – сказал я. – Сейчас вызовем дежурную, и все будет в порядке.
А.В. посмотрел на меня уважительно и облегченно вздохнул. Дежурная действительно прибыла через несколько минут. Переговоры шли, понятно, через дверь.
– Да вы не волнуйтесь, – успокаивала нас она, – в десять часов придет слесарь и откроет.
А.В. взвыл! Спектакль начинается в одиннадцать, в десять тридцать зритель будет уже в зале. Без А.В. декорацию не поставят. В первый раз, да еще на чужой сцене. Воздух завибрировал, в нем стали явственно проступать очертания художественного руководителя театра. Мой сосед затравленно глянул в окно – куда там, говорю же, десятый этаж!
– Хорошо, – сказал я и снова набрал номер дежурной.
Очевидно, я был красноречив: плачущие дети города N, убитые горем артисты, разгневанное начальство местного управления культуры – в моем выступлении было все.
Дежурная дрогнула и стала медленно сдавать позиции.
– Я вам открою «три карты», но вы никому не скажете.
– Ни-ко-му! – ответили мы, как пионеры (за кадром звучит вступление к четвертой картине «Пиковой дамы»).
– Так слушайте! Возьмите трехкопеечную монету (дело было в советские времена) и войдите в коридор. Там вы увидите большое, во всю стену, зеркало. Отогните ушки и снимите его. Только не разбейте! Под зеркалом четыре болта, выверните их, снимите деревянную панель. Обнаружится дыра – это выход и одновременно вход… вход в шкаф соседнего номера. Через него вы можете спастись!
Мы выполнили все инструкции, даже зеркало не разбили. Все было так, как обещала дежурная. Свобода! А.В. уже занес ногу, чтобы пройти сквозь стену, но тут какая-то мысль исказило его лицо, и он отскочил как ужаленный – а вдруг там женщина? Вообще А.В. к женщинам относился нормально, любил их даже, но, согласитесь, ситуация непростая.
– Ладно, давайте позвоним ей! – я почему-то сразу поверил, что там женщина.
– Так мы же номера не знаем! – А.В. явно терял способность что-либо соображать.
– Ерунда! Сосчитаем. Мы в гостинице. Десятый этаж, значит, ее номер, как и наш, начинается на десять. Номера комнат нарастают направо, стало быть, номер ее телефона на единицу больше нашего. Звоним!
А.В. набрал номер, ответила женщина. А.В. трусливо бросил трубку. Мне это начинало надоедать. Теперь номер набрал я:
– Извините, мы ваши соседи из номера слева. У нас дверь заклинило, и мы никак не можем… – тут я понял, что сейчас выдам тайну. – Одним словом, сейчас мой сосед выйдет через ваш шкаф, – сказал я бодро.
С той стороны провода помолчали – и как-то совершенно буднично согласились:
– Иди уже!
А.В. набрал воздуха и шагнул. Женских криков не последовало. Уф-ф!
В десять пришел слесарь и открыл дверь. Но это не вся история. Дело в том, что мои расчеты оказались неверны. Я ошибся номером. В комнате действительно была женщина, но – не одна!
Теперь представим ситуацию глазами мужчины, который лежал с ней рядом. В шесть тридцать утра со скрипом открывается платяной шкаф, из него выходит симпатичный такой мужик. Дальше рассказывать надо? Стоит только добавить, что А.В. ушел на свободу без телесных повреждений, а как уж разбирались эти двое… Этого мы не узнаем!