Страсти по Гоголю
Если бы не эта проклятая ступенька, о которую я споткнулся в узком полутёмном проулке и грохнулся всем прикладом на камни мостовой, всё могло бы сложиться совсем иначе. Мало того, что я повредил себе руку до временной её неподвижности, так ещё умудрился разодрать себе щёку до крови и разбить коленку. Первый момент после падения я никак не мог сориентироваться, на каком свете нахожусь и что со мной случилось. В глазах поплыли огненные круги, а в ушах заколотили оглушительные тамтамы.
Пока я тихонько подвывал от боли, пытаясь подняться хотя бы на четвереньки и опираясь разбитой рукой о враждебные камни мостовой, налетели какие-то люди, которые стали меня тормошить и возвращать в вертикальное положение. При этом они о чём-то наперебой вещали по-итальянски, ведь дело происходило в Милане, куда я приехал отдохнуть от шума и гама родного Израиля и погреться под ласковым итальянским солнышком. Но я, ясное дело, ничего никому ответить не мог, потому что едва ли кто-то из этих людей знал русский язык или иврит, а английский у меня был настолько в зачаточном состоянии, что каждый раз при общении на этом языке я непроизвольно впадал в состояние анабиоза.
Меня подхватили под руки, потом, увидев, что по моей штанине растекается большое кровавое пятно, доволокли до какой-то машины, бережно погрузили и быстро отвезли в больницу. Поначалу я пытался этим людям объяснять, почему-то на иврите, что тороплюсь и мне некогда прохлаждаться в больнице, но меня никто не понял. Я жестами показывал, что у меня встреча, и мне необходимо позвонить по телефону человеку, который будет ожидать меня, и они, кажется, поняли и протянули чей-то сотовый телефон. Но это не помогло, потому что номер, по которому нужно было звонить, я не помнил, так как записал его в память своего телефона чисто на автомате. Тогда мне протянули мой телефон, который я обронил на месте падения, но глядеть на него без слёз было невозможно. Он был разбит вдребезги, и, наверное, его ещё можно было как-то оживить, использовав неповреждённую сим-карту, но… не с моим счастьем и не сейчас.
После этого я уже безропотно позволил сделать рентген руки и ноги, потом вытерпел несколько болезненных уколов и бинтование разбитых конечностей. Как я понял, переломов и вывихов не было, но всё равно был серьёзный ушиб, поэтому руку и коленку следовало зафиксировать на какое-то время неподвижно.
Наконец, среди врачей появился молодой рыжеволосый парень, который довольно бегло тараторил на ломаном русском, и он объяснил, что лучше всего меня доставить сейчас в отель, в мой номер, и, как минимум, сутки я обязан провести в постели. Счёт за медицинскую помощь мне пришлют прямо в номер, а кроме того, завтра придёт медсестра, чтобы сделать перевязку и проследить, в полном ли объёме я принимаю выписанные таблетки. Ну, и заодно, чтобы я раньше времени не покидал постель.
Что и говорить, всё складывалось хуже некуда. Кто же в здравом уме и памяти мог предположить, что случится такое? А ведь всё так славно начиналось…
В Италию, в Милан я приехал самостоятельно впервые, не в составе туристической группы. Заказал через Интернет номер в отеле и несколько экскурсий. Мне очень хотелось побыть одному, пожить хотя бы раз в жизни в собственное удовольствие и ни от кого не зависеть; спать столько, сколько пожелаю, вволю побродить по городу, который полюбил с первого взгляда ещё во время прошлого своего приезда.
Кажется, своей цели я добился. Три дня я находился на верху блаженства – утром неторопливо завтракал в одном из многочисленных уличных кафе, потом гулял совершенно без цели, куда глаза глядят; ходил в музеи, где не нужно было нестись по залам галопом из-за того, что экскурсовода поджимает время. Короче, жил полной жизнью и даже что-то уже принялся писать в ноутбуке, привезённом с собой, но, главное, конечно, был не этот сочиняемый текст будущего рассказа, а ощущение свободы и тихого счастья одиночества, в которое я погрузился по собственному желанию. В Израиле такое мне недоступно, как бы я ни старался.
И вот вчера вечером я прихватил ноутбук под мышку и отправился в кафе, которое присмотрел заранее. Тут можно было занять отдельный столик и неплохо провести время до сумерек, тем более, кофе здесь, как и везде, был превосходный, а немного старомодный интерьер и тихая музыка вполне меня устраивали. Мне не хотелось шума и весёлых компаний, для которых здесь просто не хватило бы столиков. Поработаю немного, выпью бокал вина и кофе без счёта, потом отправлюсь к себе в номер любоваться в открытом окне на звёзды…
И кажется, я опять достиг своей цели. Всё вокруг меня было прекрасно. Полумрак, бархатный Синатра из динамиков, остывающий кофе в крохотной чашечке – что ещё можно пожелать? Разве что перекинуться с кем-то парой слов. Только с кем? И тут я пожалел, что так и не освоил английский, ведь наверняка многие здесь на нём общаются, а вот на русском и иврите – увы…
Взгляд мой остановился на женщине за соседним столиком, которая тоже уткнулась в компьютер, и перед нею стояла такая же точно чашечка кофе, как передо мной. Рядом с компьютером лежала книга, корешок которой сразу привлёк моё внимание. На нём было вытеснено крупными золотистыми буквами по-русски «Гоголь»…
Вот тебе и раз! Как же мне безумно везёт в этой поездке! Всё, что ни загадываю, сбывается. Стоило мне представить, как хорошо было бы сейчас пообщаться с кем-нибудь на родном языке, и сразу рядом оказался такой собеседник. Не может быть, чтобы эта женщина, положившая рядом с собой русскую книгу, не знала нескольких слов на русском!
Я неторопливо встал и подошёл к её столику:
– Простите за беспокойство, я вижу у вас русскую книгу. Вы, наверное, знаете русский язык?
Женщина смерила меня недоумённым взглядом, потом слегка усмехнулась и сразу же ответила, слегка коверкая русские слова:
– Да, я немного знаю русский язык и продолжаю его изучать. А книга, – она кивнула на томик, – мне нужна для диссертации. Я пишу диссертацию по Гоголю в нашем университете. О его творчестве и о пребывании в Италии.
– И вам нравится Николай Васильевич? – только и спросил я, потому что ничего иного мне в голову сейчас не приходило. – Вы его читаете, надеюсь, в оригинале?
Женщина неуверенно пожала плечами:
– Что-то читаю в оригинале, а какие-то места приходится сверять с уже существующим переводом на итальянский… А вы откуда? Наверное, из России?
– Нет, из Израиля, но родился и много лет прожил в России, так что для меня русский язык – родной.
– К нам в Милан приезжает много русскоязычных израильтян. С некоторыми из них я общалась… Да вы присаживайтесь! Я попрошу официанта перенести сюда ваши вещи.
– Не надо, я сам!
Переносить особенно ничего не требовалось – лишь мой ноутбук, куртку и небольшой рюкзак, висящий на спинке стула. Чашечка кофе была уже выпита.
– Кто вы по профессии? – поинтересовалась женщина. – Вижу, у вас тоже ноутбук. Вы – банковский клерк или специалист по компьютерам?
– Нет, я всего лишь пишу книжки.
– На русском?
– Да.
– Ой, как интересно! – теперь женщина смотрела на меня уже с неподдельным интересом. – Никогда не встречала русского писателя.
– Ну, не совсем русского, – усмехнулся я, – ведь я из Израиля.
– И про что вы пишете?
– Про всякое, – пожал я плечами. – Может, когда-нибудь и про это наше знакомство что-нибудь напишу.
– Между прочим, Гоголь бывал не только в Италии, но и в ваших краях, то есть в Палестине.
– Ничего себе! – удивился я. – Мне всегда казалось, что у него нет ничего общего с еврейским народом, а некоторые места в его книгах, где он упоминает евреев, пронизаны таким грубым и животным антисемитизмом, что и упоминать о нём после этого больше не хочется. Впрочем, он не одинок в этом среди русских классиков…
– В эти вопросы я не лезу, – нахмурилась женщина, – давайте лучше переменим тему… Ваши книжки где-нибудь можно почитать? Они есть в университетских библиотеках?
– Наверное, есть; правда, я не очень уверен, что есть в библиотеке Миланского университета.
– Жаль…
– А знаете что, – вдруг пришла мне в голову мысль, – у меня есть в багаже, который я оставил в номере отеля, пара моих книг. Если хотите, я их вам подарю.
– Они вам, наверное, для чего-то нужны, – засмущалась женщина, – а тут я со своей просьбой…
– Нет-нет, – заверил её я, – эти книги я прихватил с собой на всякий случай. Вот случай и представился. Можем дойти до моего отеля, и я вам с удовольствием их подарю.
– Спасибо, – поблагодарила женщина и снова нахмурилась, – вы серьёзно приглашаете меня к себе? Но я так не могу. Разве вы не понимаете, что потом скажут про женщину, которая идёт с незнакомым мужчиной в отель?
Пришёл черёд уже мне покраснеть:
– Вы меня неправильно поняли. Я хочу всего лишь подарить свои книги человеку, который изучает русский язык, и ничего больше. Простите, если я вас обидел.
За столом установилась тишина, и ею тут же воспользовался наблюдавший за нами официант. Мы заказали ещё по чашечке кофе.
– Давайте поступим так, – наконец, проговорила женщина, – если не возражаете, то мы можем встретиться завтра. Здесь или в каком-нибудь другом месте, если вам будет удобно.
– Хорошо, как скажете. Можно и здесь, только в какое время?
Женщина глянула на большие часы не стене:
– Ну, часов в шесть-семь. Договорились?
– Договорились.
– А я вам какой-нибудь сувенир от себя подарю. За книги…
И вот по дороге в кафе, где у меня была намечена встреча с незнакомкой, имени которой я так и не успел вчера узнать, лишь записал в свой телефон её номер, я грохнулся в этом дурацком тёмном проулке, и теперь вынужден лежать пластом на кровати в своём номере, глотать обезболивающие таблетки и поливать свою неосторожность последними словами.
У меня даже поднялась температура, и в голове словно перекатывались тяжёлые чугунные шары. Видно, это было следствием того, что я помимо руки и коленки приложился ещё и щекой о камни мостовой. Давненько со мной такого не случалось.
Я лежал неподвижно на кровати и уже не помышлял никуда идти, лишь дополз до двери, когда в неё постучала толстая пожилая медсестра из больницы, не говорящая ни на каком языке, кроме итальянского. Вытерпел перевязку и ещё какой-то дополнительный укол, который она сделала мне, даже не спрашивая моего согласия, и потом снова дополз до двери, чтобы закрыть её и рухнуть на свои подушки уже в полном бессилии и раздрае.
Пара моих книг, заботливо упакованных в пакет, так и осталась лежать на столе рядом с закрытым ноутбуком. Ничего никому передать я не мог, а позвонить было неоткуда – мой разбитый телефон печально покоился в прозрачном пакете рядом с книгами. Да я и не помышлял сейчас разыскивать незнакомку из кафе, чтобы выполнить обещание и вручить подарок. В каком виде я перед ней предстал бы? А ведь она теперь непременно сочтёт меня вруном, который наплёл с три короба и наверняка хотел попросту затащить её к себе в постель. Когда это не удалось, то поскорее отвязался от неё и ни на какую встречу даже не собирался приходить. Лично я бы на её месте подумал только так, и не иначе.
Мне было обидно, но уже не так, как вчера, сразу после падения. Самое неприятное было, что мой телефонный номер у неё тоже остался, и если она вздумает сама позвонить мне, то я ей даже не смогу ответить со своего разбитого телефона! Как она на это отреагирует?
Так стыдно мне ещё никогда в жизни не было…
Наверное, я всё же задремал, потому что боль стала меньше, хоть и никуда не ушла, зато чугунные шары в голове поутихли, а в глазах поплыли какие-то странные картинки. Если это сон, то давненько такого красочного и непрерывного по продолжительности сна я не видел.
…Будто я шёл по улице, и это был уже не Милан, а Рим, в который я вовсе не планировал попасть в этот свой приезд. И вот на одной из узких улочек, очень похожей на ту роковую, где я грохнулся, мне навстречу попался невысокий черноволосый человек с длинным прямым носом и очень знакомыми чёрными глазами. Человек был одет в старинный сюртук, и в руках держал тонкую трость, на которую почти не опирался, лишь игриво помахивал ею в воздухе. Что-то неуловимо знакомое было в этом человеке, а что – сразу не определишь. И вдруг меня осенило.
– Простите, уважаемый, вас зовут не Николаем Васильевичем? – набравшись смелости, спросил я, едва мы поравнялись.
– Да, сударь, так меня так и зовут, – ответил настороженно господин, – но я, извините, не имею чести вас знать… Кто вы?
– Вы – Гоголь? – Я по-прежнему пристально вглядывался в его лицо, а сам напряжённо размышлял о том, что такой встречи быть, по определению, просто не могло. Бред какой-то… Или я схожу с ума?!
– Простите за бестактность, но какой сейчас год?
– Что за странные вопросы вы задаёте! – недовольно поморщился Гоголь, а ведь это был точно он, у меня даже сомнений почему-то на этот счёт больше не возникало. – Такие вещи не помнить! Но, так и быть, отвечу, коли вам угодно: одна тысяча восемьсот сорок пятый от рождества Христова… Вы, сударь, будто из другого времени сюда переместились или от долгой спячки очнулись, как медведь. Что вам ещё интересно узнать?
Наверное, я тоже чем-то заинтересовал Николая Васильевича, иначе бы он давно послал меня подальше и пошёл бы своей дорогой.
– Понимаете, я и сам не знаю, как оказался здесь, – принялся я путано и многословно объяснять, будто меня мог кто-то перебить. – Ведь я – человек из двадцать первого века, но что я делаю здесь? Кто меня отправил почти на двести лет назад? С какой целью? Я безумно рад, что мне повезло встретить вас, нашего великого классика, но это никак не объясняет причины моего появления здесь…
– Прекратите сейчас же! – нервно выкрикнул Гоголь. – Ваша ложь столь безыскусна, сколь и неприятна! Зачем вы это мне рассказываете? Если вас послали сюда ростовщики, чтобы узнать, появились ли у меня деньги для оплаты долгов, то так честно и скажите, нечего вилять и придумывать всякие небылицы. Итак, кто вы всё-таки? Если не скажете, я сейчас же уйду и сообщу первому попавшемуся карабинеру, – или кто там сегодня охраняет порядок в столице? – что вы меня преследуете и хотите ограбить. Живо в городское узилище угодите.
Даже в кошмарном сне я не представил бы, что мне придётся рассказывать о себе, и не кому-то, а великому Гоголю! При этом абсолютная загадка не разрешалась: как я оказался в Риме? – ведь Гоголь, если верить запискам современников, и в самом деле жил несколько лет здесь, и здесь же работал над своими «Мёртвыми душами», но это никак не объясняло моего странного появления здесь.
Я огляделся по сторонам и не узнал Рима. А ведь я уже был там дважды, и этот город знал, как мне казалось, довольно неплохо. Но таким, каким он открылся сейчас, я его увидел впервые. Ни беспрерывного потока автомобилей на улицах, ни привычного шума большого города, ни музыки из окон и реклам на каждом углу, ни многоязычных толп туристов. Лишь какие-то редкие конные экипажи и пустые пространства улиц и площадей, ещё не до конца стиснутые величественными дворцами и храмами; а люди… Дамы в кринолинах и широких развевающихся юбках, мужчины в таких же, как у моего собеседника, сюртуках, уличные разносчики с лотками, мальчишки-оборванцы, с криками носящиеся среди редких прохожих. Ни сверкающих витрин магазинов, ни автомобильных гудков – необычная тишина… Похоже, что это и в самом деле был Рим, но не тот, который я знал по прежним посещениям, а город середины девятнадцатого века, в котором жил Гоголь… Но вопрос всё равно не исчезал: как я оказался здесь и, главное, для чего?
Вероятно, Гоголь заметил моё замешательство и желчно напомнил о себе:
– Что же вы, сударь, замолкли? Не знаете, что ещё соврать? Вы так пока и не представились. Меня, как я вижу, откуда-то знаете, а кто вы в действительности и что вам от меня надо?
И тут меня прорвало. Я не на шутку забеспокоился, что он сейчас развернётся, уйдёт, и больше я с ним не встречусь. Я же себе потом такого ужасного прокола по гроб жизни не прощу. Потому, не особо заботясь о том, поймёт ли он меня и современные словечки из моего лексикона, которых в его время просто не существовало, я принялся поспешно рассказывать о том, что раньше жил в России, а сегодня живу в Израиле… Заметив, что он удивлённо поднял брови, тут же сообразил, что Гоголь даже не представляет, что это за государство, которого в его время не существовало, поэтому мне пришлось произнести другое название – Палестина, услышав про которую, он удовлетворённо кивнул.
– Простите, сударь, – неожиданно перебил он меня и схватил за рукав, – вы упомянули про Палестину, верно? Я не ослышался? Вы и в самом деле живёте там? И давно вы оттуда?
– Да, живу там, только это место сегодня называется Израилем, а не Палестиной, и это такое же государство, как остальные – Россия, Франция, Британия…
Гоголь нервно помотал головой:
– Не надо мне про Францию и Британию… Расскажите о своей земле… о Палестине. Я ведь собираюсь туда скоро, только вот никак не соберусь. Что-то меня пока удерживает от поездки. Но вас, видно, мне послало провидение, чтобы вы передали мне явное указание Всевышнего проследовать к святым местам… Ведь это так?
Не очень понятно было, о чём он говорит, и я, недолго думая, принялся бодро вещать о своём времени, которого он, увы, никогда не увидит, о достижениях техники и науки, о космосе, о транспорте – наземном и воздушном, но это почему-то оказалось для него скучным и не интересным. Однако когда я принялся рассказывать о политике, о международном положении и о людях, населяющих Землю в двадцать первом веке, на лице его вновь появилась скептическая ухмылка. Бледность сошла со щёк, и он даже раскраснелся. Видно, до конца мне ещё не доверял.
Жестом он остановил меня и, глядя куда-то в сторону, заговорил сам:
– Уж, не знаю, верить вам или нет… Простите, но вы вещаете такие странные и необычные вещи, притом так уверенно, и нисколько не сомневаясь в правоте своих слов, что я в полном недоумении… Совсем другое хотел я услышать от вас, сударь, но если вы действительно человек из будущего времени, то этого и не поймёте. Просто разные склады ума у нас… Я же поведал, что жду некого посланника, который принесёт мне благую весть, и наивно решил, что им можете оказаться вы. Всё подсказывает, что наша встреча не случайна, но не такой встречи я ждал, и надежда моя тает…
Тут уже я недоумённо развёл руками, опять не понимая, о чём говорит мой великий собеседник, но решил его пока не перебивать. А он – и я это заметил только сейчас – неотрывно следил за мной всё время, и острые чёрные глаза его словно буравили меня, пытаясь докопаться до каких-то одному ему ведомых глубин.
– Чтобы вам было понятней, – с неожиданной хрипотцой вдруг выдал он, – я зачитаю вам фрагмент из письма к одной моей российской знакомой. Это письмо я пишу уже несколько дней, и оно не отпускает меня, держит в напряжении, а я всё никак не могу его закончить, чтобы отправить…
Он полез во внутренний карман сюртука и вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Видно было, что лист довольно истрёпан и местами даже залит чернилами.
– Вы готовы слушать? – поинтересовался Гоголь, нервно теребя край листа.
– Здесь? Посреди улицы? – я неуверенно огляделся и указал на скамейку в скверике неподалеку от нас. – Может, присядем?
– Как вам угодно…
Мы сели на скамейку, и мой собеседник развернул лист, но читать принялся не сразу, а сказал:
– Я даже не знаю, почему решился прочесть вам, совершенно незнакомому господину, письмо, которое пишу моей знакомой даме, но… если уж между нами зашёл разговор о Палестине, то слушайте: «…Теперь всё подвигаюсь к югу, чтобы быть ближе к теплу, которое мне необходимо, и к святым местам, которые мне еще необходимей. Желанья в груди больше, нежели в прошедшем году. Даже дал мне Всевышний силы больше приготовиться к этому путешествию, но при всем том покорно буду ждать Его святой воли и не пущусь в дорогу без явного указанья от Него… Знаком будет то, когда всё, что ни есть во мне – и сердце, и душа, и мысли, и весь состав мой, – загорится в такой силе желаньем лететь в обетованную Святую Землю, что уже ничто не в силах будет удержать, и покорный попутному ветру небесной воли, понесусь, как корабль, не от себя несущийся. Путешествие мое не есть простое поклонение. Мне нельзя отправиться туда неготовому. Весьма может быть, что и в этот год мне будет определено ещё не ехать…» .
Я сидел молча и не знал, что сказать, а Николай Васильевич некоторое время без интереса разглядывал меня, всё ещё переживая написанное, потом тяжело вздохнул, встал и, не прощаясь, пошёл по дорожке в глубину сквера. Догонять его я не решился.
Но так просто уйти он не мог. Я заметил, как он замедлил шаг и неожиданно обернулся:
– Если вы, сударь, и в самом деле из Палестины, и всё, что говорили мне, не плод вашего больного воображения, то мы с вами ещё встретимся. Непременно встретимся. Может, не в этой жизни и не в этом мире, но наш разговор ещё не закончился. Попомните мои слова…
…Проснулся я, когда за окном уже светало. Во сколько же я вчера заснул? Наверняка проспал не меньше двенадцати часов, а это для меня чересчур много. Как ни странно, ничего у меня не болело, но когда я попробовал спустить ноги с кровати и встать, немного кольнуло в плече и отдалось в разбитой коленке. Боль постепенно возвращалась.
И всё-таки я встал и отправился на балкон выкурить сигарету. Ночной Милан переливался огоньками и издавал какие-то свои привычные городские неясные шумы, совсем не такие, как в приснившемся дневном Риме двухсотлетней давности… К чему это я, спрашивается, приплёл сюда Рим, да ещё середины девятнадцатого века?
И вдруг я всё вспомнил. Вспомнил сон, – и ведь, совершенно верно, это был сон! – в котором мне приснился Николай Васильевич Гоголь, собирающийся, но так пока и не решающийся отправиться в Палестину, чтобы посетить христианские святыни. Надо бы поинтересоваться в Интернете, сумел ли он, в конце концов, съездить в святой город Иерусалим.
Выбросив окурок, я вернулся в комнату и открыл ноутбук. Некоторое время с интересом читал материалы о поездке Гоголя в Палестину и о его депрессии после того, какое он увидел там запустение и повсеместную разруху. Потом неожиданно наткнулся на цитату из письма, написанную им своей знакомой Надежде Шереметьевой, почти дословно повторяющую слова, услышанные мной во сне.
Это было удивительно и невероятно. Я допускал, что мысли и ощущения, сперва выданные одним человеком и потом приснившиеся кому-то другому, могут совпадать в целом, но чтобы так – слово в слово… Мистика какая-то! Вот и не верь после этого во всякие сверхъестественные вещи. А Гоголь? Он был, несомненно, мистиком и верил в предначертания и прочие необъяснимые вещи. Для него сверхъестественное было реальным! Но ведь я-то, человек из двадцать первого века, – разве я такой?
А ещё я вспомнил его слова, которые были сказаны перед самым нашим расставанием. И тут на меня словно что-то накатило. Уж, не знаю, были какие-нибудь совпадения во всём, что со мной приключилось в последнее время, но едва ли случайно совпала эта моя поездка в Италию с поездкой двухвековой давности Гоголя в Палестину, о которой я прежде совершенно ничего не знал. А приснившееся письмо писателя, ранее мне незнакомое, но совпавшее точь-в-точь с тем, что я разыскал в Интернете? Разве такое возможно?
И ведь для нас, сегодняшних израильтян, образ Гоголя, как и некоторых других русских писателей, всегда ассоциировался с образом лютого антисемита, хотя глубоко верующий христианин едва ли может быть таковым, по определению. Ненависть к гонимому племени – это шелуха, наносное, а что на самом деле было в душах у властителей дум? Как же мы не любим копать вглубь!
Но и это не всё. Странное знакомство в маленьком миланском кафе с женщиной, читавшей книгу Гоголя на русском языке, – уж, не весточка ли это от самого Николая Васильевича именно мне, если уж обещано было им, что мы встретимся. В другое время и в другом мире — всё так и есть…
Но ведь мы пока так и не встретились! Значит, рано ещё ставить завершающую точку в этой истории.
Кряхтя и постанывая от снова пробудившейся боли в коленке, я с трудом натянул поверх повязки брюки, накинул на плечи рубашку и отправился в лобби отеля.
Молоденькая девочка, выдающая ключи от номеров, долго не могла понять, что мне нужно. Косясь на пакет с раздавленным телефоном, она на таком же ломаном английском, как и я, пыталась выяснить, куда мне нужно позвонить, потом всё-таки смекнула, что мне хочется вытащить из обломков сим-карту и приобрести где-то новый аппарат. Она вызвала какого-то парнишку, который помог мне добраться до магазинчика сотовой связи на соседней улице. И уже там успешно извлекли карточку из моего несчастного искорёженного телефона и вставили её в новый, только что купленный.
Номер моей вчерашней знакомой высветился сразу, и я с облегчением вздохнул. Но звонить при посторонних я не захотел. Мы вернулись в отель, и я поднялся в свой номер. Присев на кровать, перевёл дыхание и только сейчас нажал кнопку вызова. Сердце отчего-то бешено колотилось в груди. Я ещё не знал, что скажу, но что-нибудь да придёт на ум…
Номер незнакомки не отвечал. Такого номера – и я после нескольких безуспешных попыток это понял – просто не существовало в природе. Просто не существовало…