О рассказах Иосифа Альбертона
Есть жанр в литературе, который собирает симпатии всех читателей: это «записки врача». И нет такого литератора, который, будучи медиком по профессии, не воспользовался бы своими наблюдениями профессионального врача, своей близостью к «чистилищу человеческих страданий». В начале ХХ века в России была даже широко известна шутка: наши мединституты выпускают большое число писателей.
И правда же: В.В. Вересаев, М.А. Булгаков, А.П. Чехов, В.И. Даль, В.П. Аксенов, Г.И. Горин… – их выдающиеся произведения, основанные на личном врачебном опыте, обогатили мировую литературу.
Короткие рассказы израильского хирурга Иосифа Альбертона достойно и талантливо продолжают эту традицию. По сути дела, это зарисовки, но острый глаз доктора Альбетона хирургически точно отделяет характерные черты каждого персонажа, каждой ситуации, смысла каждой «истории» так, что в двух-трех абзацах возводит их в ранг судьбы.
Это хорошая проза, обходящаяся только самым необходимым, и потому она кратка: ни описаний красот природы, ни пространных рассуждений о человеческих достоинствах или недостатках. В двух-трех словах перед нашими глазами предстает человек, – всегда весомо, всегда трудно и правдиво.
Не забывается…
Дина Рубина
Дом исцеления
(рассказы из цикла «Дайте мне руку…»)
Мой дом
Как сказал Киплинг, «страна – это её запахи». Первый запах в Израиле: запах прелых плодов из апельсиновых рощ в деревушке Эйн Веред, наутро после приезда. Потом приехали мы в Иерусалим, в период заклеенных для защиты от «скадов» окон, и стали искать квартиру на съём. Всё было не то…
И вот, приводит нас маклер в хороший район, рядом с госпиталем, о котором я уже размечтался; подводит к двери квартиры и говорит: «Вы сами её посмотрите, а я на улице подожду». Зажал нос, открыл дверь и убежал на улицу. Из квартиры под жужжанье мух потянула убойная вонища, но я всё же в эту зону вошел. Квартира четырёхкомнатная, балкон-садик, вид красивый на три стороны, полностью нам подходит. Но вот весь пол в ней, по всей площади – в дерьме чуть не по щиколотку.
Оказалось, что в квартире уже несколько месяцев забит канализационный стояк. И сказал я маклеру: зови сантехника, и да откроет он мне подвальное помещение. И пришёл сантехник, и открыл мне доступ к стояку, и оставил мне инструментарий, и смылся прочь от вони и от очей моих. И купил я в ближайшем «супере» моющие средства, и разобрал стояк, и прочищал его, и мыл-драил будущий дом свой до полуночи и до полного блеска. И въехали мы в эту пустую квартиру, и собирали мебель по мусоркам и свалкам, и освещал квартиру кружевной абажур, в кустах найденный…
А потом сказал мне Боря Песок, анестезиолог, из старых семидесятников: перед каждым вновь прибывшим стоит ведро дерьма, и от самого вновь прибывшего зависит, будет ли он всю свою жизнь на исторической родине черпать из этого ведра в день по ложке, или прикончит это ведро сразу залпом. «Ты, – говорит, – это ведро, похоже, прикончил».
А жена моя – филолог и патентовед, поэтому на работу её взяли сразу в Министерство высшего образования. Уборщицей-поломойкой. И первый заработок в дом принесла дочка подросткового возраста, тоже с поломойства, – а откуда ж ещё? А я, имея опыт микрохирургии, бесплатно делал показательные операции в госпитале своей мечты. Отрезал и пришивал хвосты крысам в виварии.
Через полгода я начал работать хирургом в том самом госпитале, а жена – воспитательницей. И жизнь этой страны стала нашей, со всеми её кровью, потом, слезами и радостями. Да, радостями, которых было намного больше.
С тех пор прошло много лет, и если мы изредка вспоминаем о первых шагах в Израиле, то только со смехом. И вспоминаем первый дурманящий запах апельсиновых рощ… Вот только когда слышу или читаю что-то вроде: «Ну что ж, мы тут порепатриируемся немножко, да и назад», или: «Я бы не хотел абсорбироваться в малокультурном Израиле» (абсорбироваться!), или: «Израиль я рассматриваю только как запасной аэродром», или: «Знаете ли, в нынешней ситуации паспорт израильский не помешает», –откуда-то начинает тянуть тем самым, от чего чистил ту первую квартиру. И тогда слегка поташнивает.
Люди с красными носами
Им разрешается сопровождать детей в операционную, и иногда дети предпочитают быть с клоунами, а не с родителями. Дети к ним привыкают, да и они к детям тоже. Как-то бежал по задней, непарадной лестнице – сидят они кучкой на ступеньках у детского отделения, рыдают в голос, краска по лицам размазана. Даже не стал спрашивать, что случилось, и так понятно. А заработки у них… Они подрабатывают, где могут – на днях рождений, на бар-мицвах, на городских гуляньях; но основная работа у них здесь, в госпитале. В отделениях развешены их фотографии с номерами телефонов и с предложениями вызывать их в любое время суток. Приезжают они безотказно.
Смешная девчонка
Ей двадцать два. Родители моего возраста, она у них единственная, приёмная. Мать, как только у дочери диагностировали рак, стала религиозной. Отец каждый день приносит ей какой-нибудь цветочек, каждый день другой. Она всё время шутит и смеётся, когда не рисует и не рукодельничает. Вокруг постоянно подружки-хохотушки. Медсёстры выходят из палаты со смехом сквозь слёзы.
Пару лет назад, при первой встрече:
– У тебя рак, и тебе с ним надо будет бороться.
– Нет, доктор, это у рака есть я, и это ему со мной надо будет бороться.
Три операции, облучение. Короткий ёжик после химии. Глазищи серые, ресницы длиннющие, сеют ветер. Похожа на молоденькую Шинейд О’Коннор, только намного красивее. И улыбка, которая заставляет улыбаться всех вокруг.
Вхожу в лифт – там она в стайке друзей-подружек. Как всегда – визжат, хохочут, целуются. Стайка вылетела из лифта, и стало тихо. Разговариваю по мобильному. Стоит напротив, губу прикусывает, глаза переводит с табло лифта на меня и обратно. Понял, что хочет что-то спросить, отключил айфон. Кивнул ей – говори.
– Я буду жить?
Гений
Он один из признанных интеллектуалов современности. Он написал массу книг. Перевёл Талмуд на иврит. Его среда общения – Далай-лама, Хокинг, Киссинджер, Велихов, Папы Римские и иже с ними. Они часто собираются на интеллектуальные тусовки по всему миру, чтобы обсудить какие-то сверхпроблемы приватного порядка. Его близкий друг и родственник – Айзек Азимов. Этот человек читал всё и знает всё. ВСЁ. И понимает, и чувствует ВСЁ. Он работает 19-20 часов в сутки.
Пришёл посмотреть его поздно вечером. Слышу хихиканье за занавеской. Постоял, поколебался, приоткрыл занавеску. Лежит этот божок, похожий на божков из книг Жана Эффеля, и аж сучит ногами от удовольствия. В руках у него киплинговская “Книга джунглей”. На тумбочке стопкой Танах, томик Стейнбека, брошюра по математике, биография Сталина и свежие газеты. Спрашиваю:
– Как самочувствие?
– Да что там моё самочувствие – всё нормально. Слава Богу.
Махнул рукой, мол, пустяки все это. И продолжил:
– Знаете, доктор, я страшно люблю детские книжки. Книги для взрослых, даже самые умные, могут быть скучными. Хорошие детские книжки скучными быть не могут. Их просто никто не будет читать. Вообще я думаю, что всю жизнь перед сном надо читать хорошие детские книжки.
Адин Эвен Исраэль (рав Штайнзальц). Несколько его цитат:
«Исход из Египта совершился благодаря великой отваге, граничившей с безрассудством, — встать и уйти, а там будь что будет».
«Более тяжёлая стадия рабства наступает тогда, когда раб забывает о том, что он раб».
«Один из основных посылов Пасхального Вечера (Седер Песах) – “И расскажи сыну своему”».
«Человечество по сути не меняется. Люди, поколение за поколением, совершают одни и те же ошибки, натыкаются головой на одну и ту же стену. Мы, евреи, правда, пошли чуть дальше. Мы этот процесс материализовали. У нас для этого есть специальная Стена».
Дайте мне руку
Симпатичная, ухоженная женщина 73 лет. Уже которое утро подряд на обходе в отделении она спрашивает меня:
– Скажите, где моя мама?
Когда боли после операции усиливаются, она плачет:
– Хочу к маме.
Плачет, когда родственников нет рядом, хотя не помнит, как их зовут.
Это болезнь Альцгеймера (Alzheimer disease). Терри Пратчетт как-то сказал, что у больного с Альцгеймером как бы две болезни – сама болезнь, и сознание того, что у него Альцгеймер.
Недавно увидел в сети эту «Поэму об Альцгеймере» Оуэна Дарнелла:
“Не просите меня что-то запомнить,
Не пытайтесь заставить что-то понять,
Дайте мне успокоиться и почувствовать, что вы рядом.
Поцелуйте меня в щеку и подержите меня за руку.
Вам не понять моей растерянности.
Мне горько, и больно, и я потеряла себя.
Я знаю только одно – я хочу, чтобы вы были рядом,
Чтобы были терпимы ко мне.
Не ворчите, не ругайте, не кричите на меня.
Я не могу стать лучше,
Не могу по-другому, как ни пытаюсь,
Просто помните, что я в вас нуждаюсь.
Я потеряла все лучшее, что было у меня наяву.
Не лишайте меня вашей поддержки,
И любите меня, пока я живу“.
Таксист
Водитель такси, тридцати восьми лет, пришёл показаться через две недели после операции. Пару лет назад он отдал почку своему больному племяннику. Участвовал в трёх войнах, дважды был ранен. Каждую неделю набирает группу детей-инвалидов и бесплатно катает их по Иерусалиму. Пояс у него какой-то, не то по каратэ, не то по дзюдо.
– Когда мне можно на работу?
– Ещё неделю отдохни, не спеши.
– Ладно, буду дома сидеть, рисовать.
– Ты рисуешь?
– Да так, балуюсь. А на курсы мне можно ходить? Там занятия по три часа в день.
– А что за курсы?
– Курсы для добровольцев по работе с неблагополучными подростками.
– Можно.
Распрощались. Казалось бы, чему может научить неблагополучных подростков простой шофер такси?
Хирург Джеймс Барри
Военный врач-хирург Джеймс Барри (James Barry, 1789-1865) был инспектором медицинской службы британской армии. Всю жизнь он провёл в разъездах по колониям её королевского величества – Маврикий и Южная Африка, Канада и Индия, Мальта и Остров Святой Елены. Везде, где шли боевые действия или свирепствовали эпидемии, Барри был активным участником организации врачебной помощи британским солдатам и местным жителям. Джеймс Барри постоянно был на слуху в связи с его бурной врачебной деятельностью, но и не только: с именем Барри были связаны скандальные пистолетные дуэли, странные связи, нарушения армейских уставов и самоуправство на местах. В общем, личность была незаурядная и яркая. Помер Джеймс Барри в Лондоне, в возрасте 65 лет, от дизентерии.
Помер он, значит, и, согласно законам Британской империи, тело его было передано коронеру для составления заключения о смерти. И тут-то выяснилось, что военврач Джеймс Барри был совершенно и абсолютно женщиной.
Урок
Звонит стажёрка:
– Мне нужна твоя помощь. Я принимаю в отделение больного с раком желудка. Он здесь с родственниками, и я должна им всем об этом сообщить, а я не знаю как. У меня нет опыта.
Пошёл, помог. А вот это письмо я храню много лет. Человек, написав его, прожил ещё три-четыре месяца. Перевод с английского.
«Ноябрь 16, 1991.
Дорогой доктор Альбертон,
Во-первых, я благодарю Вас за помощь, оказанную мне на прошлой неделе в отделении экстренной медицины. Я очень ценю ваш профессионализм, и то, как поздно ночью Вы уделили мне так много внимания и были так настойчивы в проведении исследований, чтобы установить правильный диагноз. Это всё не само собой разумеется, и, возможно, окажись я в других руках, всё это заняло бы дни или недели. Я очень Вам за это благодарен.
Тем не менее, считаю необходимым обратить Ваше внимание на важную, на мой взгляд, деталь. Вы ещё молодой врач, и я думаю, что вам это будет полезно. О том, что у меня рак желудка с метастазами в печень, и оперировать меня уже поздно, Вы сообщили моему сыну, который меня сопровождал. А после этого Вы сказали мне, что операция мне не нужна, и что меня будут лечить другие врачи. И это всё.
Мой сын молодой и крепкий парень, но я представил себе, что на его месте в ту ночь могла быть моя жена, у которой очень больное сердце. Как это известие подействовало бы на неё?
Я убеждён, что Я И ТОЛЬКО Я имею полное право первым знать всё, что происходит в моём собственном теле. Знать правду. Я знаю, что Вы учились в стране, где многие вещи были скрыты от людей, и это было нормой. Мне кажется, что это неправильно. Больной должен знать правду, а врач обязан знать, какими словами, когда и в чьём присутствии сообщить ему эту правду.
Ещё раз выражаю Вам глубокую признательность за всё, что вы для меня сделали, и желаю Вам всего наилучшего.
Искренне ваш – P. C.»
Арик
Мы с ним давно не виделись, а тут встретились на конференции хирургов.
– Привет, – говорю, – как дела?
– Полный порядок. Как у тебя?
– Нормально. Как семья, дети?
Смеётся, показывает фото детей:
– Вот, сын Арик уже армию отслужил. Дочки-двойняшки закончили школу.
– Что ты говоришь?! Летит время. Красивые какие. А сын просто богатырь!
…Теперь он зрелый специалист, а случилось так, что в первый день его работы хирургом террорист взорвал автобус в центре страны. Он вместе со всеми помчался в приёмное – да-да, «все побежали, и он побежал». Тут же начали поступать раненые, много раненых. Вокруг крики, суета. Главный хирург распределял бригады, и отправил его к каталке с мальчишкой, которого уже собирались везти в операционную. Кто-то тронул его за плечо:
– Вены у пацана тонкие, спавшиеся. Надо открыть вену на стопе. Умеешь?
– Умею.
– Вперёд.
Медсестра уже надрезала джинсы, снимает ботинок. На липучке ботинка белой краской выведено «Арик». Медсестра торопит:
– Доктор, ну?! Быстрее, он же кровит, у него давление падает!
Нога белая, как простыня. Слева от пупка рваная рана, справа – три родинки в ряд. Маленькая, чуть побольше, и ещё побольше. Сын, Арик.
Эйн Харод
Надо съездить, потому что музею кибуца Эйн Харод 80 лет, а это один из лучших израильских музеев. Надо ещё и потому, что в 1921 году моя двоюродная бабка Йона Альбертон, тогда девчушка восемнадцати лет, поднялась и удрала от советской власти в Палестину. Вышла там замуж за парня по фамилии Хермони, и в 1923 году они со товарищи начали поднимать кибуц Эйн Харод.
Через год к ним присоединилась ещё пара моих двоюродных дедов-бабок, и стали они вместе крестьянствовать: осушали болота, ворочали камни, сеяли-пахали, растили сады, оживляя мёртвую землю. Непрерывно воевали с арабами, теряли близких и друзей в боях и в малярийной лихорадке, рожали детей и продолжали строить Эйн Харод среди гор Гильбоа. Сегодня это одно из самых красивых и популярных мест в Израиле.
Почти тридцать лет назад, в сентябре 1989-го, мы, наконец, приехали в Эйн Харод. Встречали нас двоюродные братья отца – Авшалом и Илан Альбертон, коренные эйнхародцы, но встречали каждый на своей территории, потому что в 1952 году кибуц раскололся надвое – на Меухад и Эхуд.
Эйнхародцам войн, малярии и тяжелого труда было мало, и они, включая моих дядьев, от избытка сил и энергии ещё и разрешали внутрикибуцные идеологические противоречия. Поделили всё – землю, скот, мастерские, кибуцную кассу и даже семьи… И только музей искусств решили не делить, оставить общим. Так он и стоит на пригорке между двумя Эйн Хародами уже 80 лет, напоминая о том, что совсем разделиться на этой земле невозможно.
Яффа
Для меня бело-голубой флажок Израиля это еще и моя тетка Яффа. И глаза у нее были голубые. Яффа ушла от нас, как только стукнуло ей сто два года. Ей было всего восемнадцать, когда она, старшая дочь в семье, поднялась и уехала в Палестину. Одна, пробираясь через турецкие, греческие, британские кордоны. Тогда, в начале тридцатых годов, в Палестине были пески, болота, камни, малярия, голод и британская администрация. Через несколько лет в Палестину уехал средний брат. Мой отец в это время учился на врача и в семье мечтали, что уже вот-вот, и станет он доктором в Иерусалиме, семья объединится, и заживут они…
Летом сорокового года в восточную Бессарабию пришел отец народов Сталин и решил иначе. Мой отец с остатками семьи оказался в лагерном поселке Компанейск под Карагандой. Там и начал врачевать. Дед мой и бабка ни дочь Яффу, ни старшего сына Йоханана так больше никогда и не увидели.
К нашему приезду в Израиль Яффа и её друзья уже осушили болота, разобрали камни, разбили сады и апельсиновые рощи от моря до Тулькарема, вырастили детей и внуков, при этом воюя без конца. И строили маленькую страну для этих детей и внуков. Яффа работала в поле, потом воспитывала детишек в деревенском детсаду, потом помогала старикам в доме престарелых. А как эта простая крестьянка знала литературу, историю, музыку… Очень любила детей и стариков, а тем, кто между этими возрастными
группами, спуска не давала.
Яффа никогда ничего не боялась. Всегда говорила правду в глаза. На фото она стоит руки в боки перед президентом Навоном в его доме. Чего уж там она ему выговаривала, не знаю. Тетка терпеть не могла политиков, но это мы все такие, “любовь” к политикам у нас семейное качество. И вот смотрю я на наших нынешних, суетливо танцующих перед камерами, нагло врущих, продающих и покупающих себя и других, болтающих всякую херню и рвущихся “управлять страной». Ни один из них не дотянется до подола юбки синеглазой моей тетки Яффы. Ни один.