Когда сирена за окном завыла…
Судный день 1973 года
В начале жизни школу помню я,
такой момент учения, вернее:
учительница с самого утра
сказала: «Пусть к доске пойдут евреи!».
Стоял октябрь, отбрасывая тень
на школьный двор с бетонною площадкой.
Стоял на свете детский Судный день,
в нём было шестерым мальцам не сладко.
Учительница, чёрт бы её взял,
в тот день речами, полными металла,
крушила сионистов наповал
и на врагов отчизны намекала.
Ну разве был врагом Аркаша Грин,
из класса самый лучший математик?
И Рая Коган – в чём виновна, блин,
была она? Коса и белый бантик…
Скажи мне, Боже, ну, с какой балды
все соученики в огромной массе
в то утро как набрали в рот воды,
пока мы у доски стояли в классе?
Или вот так: вернуть тот день и вновь
восстановить подробные детали,
спросить всех остальных учеников:
«Зачем вы с нами у доски не встали?»
***
Меня таскал в свой кабинет
член партии и друг народа:
«Чего коптишь ты белый свет
и потребляешь кислорода?»
В стране трагических крамол
не затаить бы нам обиду!
Ругай меня, мой комсомол,
храни меня, звезда Давида!
Подобная любой балде,
я занимала чье-то место,
где и бурчанье в животе
могли бы объявить протестом.
Безвинен, в сущности, парторг,
строчивший на меня доносы,
и лучше выдумать не мог,
чем эти веские вопросы.
***
Изучали язык, намечали маршрут
в те края, где у предков был строгий кашрут
и горели субботние свечи,
поднимал нас утрами отравленный гимн,
но маячил нагорный Иерусалим –
наизусть география встречи.
Продолжались проклятые будни в стране,
битвы за урожай, маршировки в окне,
комсомольские пляски в Колонном,
ожиданье ареста, ментов в галифе,
с деловым разговором о пятой графе
аккуратных гэбистов со шмоном.
В год, когда рассосалась тревожная мгла,
я на Ближний Восток направленье взяла,
поезд на Бухарест, ветра корчи.
Я была лишь одной из тех призрачных тел,
заполнявших в таможенных скобках пробел
среди граждан сгущавшейся ночи.
Впору на небе высечь ночной перелёт:
из египетской тьмы возвращался народ,
чтоб спуститься на землю пророков,
ибо сказано было: домой возвращу,
из галутного семени род возращу
ради жизни грядущих потомков.
***
Когда сирена за окном завыла,
она взяла ключи и телефон,
на лестничную клетку вышла. Было
шесть вечера. В окне качался клён.
И в мессенджере в небольшом экране
остались книги на столе лежать,
сиреневое платье на диване,
на тумбочке раскрытая тетрадь.
На этажерке золотая рыбка
в аквариуме медленно плыла,
как золотая странная ошибка
среди войны за синевой стекла.
Разговор
На обочине сколотый наст,
грязный снег со следами полозьев.
– Что за дерево? – Кажется, вяз.
– Ты за смертную казнь? – Нет, я против.
– Ну а если бы нашу с тобой
дочь убили, хотела б расплаты?
Смотрит с ужасом перед собой:
– Вот об этом, любимый, не надо!
Магазин. Покупают еду,
возвращаются с сумкой по следу.
Каждый хочет забыть про беду,
каждый ищет просвета, но нету.
***
На праздник в субсидированном доме
украсили гирляндами портьеры,
корзинки дали, где в цветной соломе
на дне лежат конфеты «Стратосфера».
Жильцов собрали для большого фото
в честь праздника у ёлки и рояля,
и вот идёт с баллоном кислорода,
как по луне, чудной старик по залу.
Такой вот Соломон Семёныч Коган,
живущий в сто пятнадцатой квартире,
костюм парадный, сам до слёз растроган,
ведь праздник в субсидированном мире.
Потом домой пойдёт он где-то в полночь
по длинному большому коридору,
попарит ноги Соломон Семёныч,
с утра чего-то разболелось горло.
И вот он ставит таз у батареи,
приносит чайник с кипятком туда же,
на стул садится у окна прямее
и воду льёт из чайника отважно.
Краснеет кожа, набухают вены
на старческих ступнях с венозной жилой,
краснеет голень с чашечки коленной –
тепло ли, Соломон Семёныч, милый?
Жаль, этого уже никто не спросит
с баллоном кислородным старикана,
и даже чайник задирает носик,
в ночной квартире напустив тумана.
***
Так проснуться, чтоб снова рукою коснуться
дорогого, родного лица,
снова в кухне летают тарелки и блюдца,
тостер сушит два белых хлебца.
Долго мелется кофе, гудит кофемолка,
дребезжит возле мойки графин,
кофеварка ворчит, я такого же толка:
«Кто сегодня пойдёт в магазин?
Повоюем на кухне на полную силу,
ты мне слово, а я тебе – два.
И помиримся, кофе попьём. Ну, вспылила.
Это счастье и есть? Нет и да.