Сердце Европы
Польский травелог еврейского писателя
«Польша – сердце Европы, а Краков – сердце Польши. Сердце Кракова – квартал Казимеж. А сердце Казимежа – еврейские клейзмеры».
Магдалена Срока
Это очень личная книга. Вы можете противопоставить моим записям безусловные факты, зафиксированные тенденции и не допускающие возражений высказывания. Всё это так. Я не претендую на объективную всеобъемлющую картину. Я написал о людях, с которыми встречался, о Польше, которую увидел. Я, а не кто другой.
Премьер-сессия и оживший покойник
Уже много лет я езжу в Польшу на экономический Форум в Крынице. Это нечто вроде экономического форума в Давосе, только для стран восточной Европы. Собирают на три дня ведущих экономистов и предпринимателей в небольшом курортном городке в сердце польских Карпат, кормят, поят, развлекают. Предлог для встречи — работа разного рода пленарных групп, панелей, на которых обсуждаются самые разные вопросы.
Глубинная цель Форума — создать прямые контакты между людьми, непосредственно влияющими на экономику. И если Мечиславу из Вроцлава понадобится что-то в Чехии, он отыщет визитку Яна из Праги, с которым хорошо посидел в корчме Крыницы, и наберёт его номер, минуя всякие административные и чиновные препоны. Это работает, и работает весьма успешно, поэтому количество компаний, спонсирующих форум, уже перевалило за вторую сотню.
Лет восемнадцать назад организаторы решили, что в списке обсуждаемых вопросов должны быть и еврейские. Ну, какая Польша без евреев?! Так возникла панель, на которую я езжу в качестве еврейского писателя.
Список обсуждаемых тем весьма разнообразен, но я всегда рассказываю хасидские истории. Говорят, будто умелый раввин без труда сумеет привязать любое событие недели к недельной главе Торы. Хасидских рассказов великое множество, и всегда можно отыскать что-либо подходящее к теме предлагаемой дискуссии.
Крыница расположена в Галиции, на отрогах польских Карпат, и от нее рукой подать до самого сердца исчезнувшего хасидского царства. Час езды до Цанза, Бобова, Риминова, чуть дальше Лежайск, Коцк, Люблин. Об уничтоженном величии напоминают лишь кладбища и синагоги.
Больше всего от этого уничтожения пострадала сама Польша. Если бы трёхмиллионное предвоенное еврейское население этой страны полностью осталось бы в живых, трудно даже представить, на какие высоты могла бы подняться Польша с его помощью.
– Как жаль, что вы не с нами, – как мантру повторяют и деятели искусства, и дипломаты, и шоферы, и министры. Я это знаю не понаслышке, слышал неоднократно собственными ушами.
В тот раз я сомневался, стоит ли ехать. Навалилось много дел, а Крыницу я уже изучил до последнего камушка на улице Пилсудского. Но когда куратор Форума заверил, что поможет организовать поездку в Рыманув, который евреи называли Риминов, к могилам цадиков ребе Менахема-Мендла и ребе Цви-Гирша, сомнения как ветром сдуло.
На сей раз еврейскую панель возглавлял председатель мемориала «Бабий яр»; ну, и тема была соответствующей. Я подготовился и стал ждать поездки. Буквально за несколько дней до вылета мне позвонил из Варшавы куратор.
– Вы бы не согласились выступить на премьер-сессии? – спросил он.
– А что такое премьер-сессия?
– Это панель с премьер-министром Польши Беатой Шидло и бывшим президентом Украины Виктором Ющенко. Тема: политика – служение ценностям или интересам.
– И чем я заслужил такую честь? Я ведь писатель, а не политик.
– Ну, вы замечательный рассказчик, и ваши интересные истории могут украсить панель.
– Хорошо, перезвоните, пожалуйста, через пару часов, мне нужно сообразить, есть ли что сказать по предложенной теме.
Что сказать нашлось. Жалко было упустить возможность поведать сильным мира сего пару историй о хасидских цадиках Галиции, и когда координатор позвонил, я согласился.
– Замечательно! – воскликнул он. – Мы ведь послали в канцелярию премьера несколько десятков кандидатов, и они выбрали вас.
– Почему? Неужели в канцелярии премьер-министра Польши знают, что я замечательный рассказчик?
— Понятия не имею. Они не дают объяснений. Выбрали вас и всё. Поэтому хорошо, что вы согласились. Начало премьер-панели в девять утра, но вы, пожалуйста, будьте к восьми тридцати. Модератор — наша известная телеведущая Данута Дунин-Холецка — хочет поговорить со всеми участниками перед началом.
Чтобы попасть в апартаменты на втором этаже, пришлось пройти проверку, словно в аэропорту: с выворачиванием карманов, вытаскиванием ремня из брюк, ощупыванием и проглаживанием. Апартаменты впечатляли строгой роскошью. Всё было скупо, стильно и выглядело очень дорого. Кроме Шидло и Ющенко, был также некий финансовый воротила из Америки, фамилию которого мне не удалось запомнить. Поскольку все участники подготовились заранее, разговор с модератором занял несколько минут. До начала выступления оставалось чуть больше четверти часа, делать было нечего, потекла свободная беседа. Шидло, Ющенко и я говорили по-русски, а воротиле переводили на его инглиш. Начал Ющенко.
– У наших народов, украинского, польского и еврейского, есть много общего в истории. Все мы сотни лет не имели своей государственности и были под властью жестоких правителей. Сегодня, возводя новую Украину, мы внимательно приглядываемся к тому, как евреи строят свою страну, и берём на заметку всё лучшее и полезное.
– Да, – согласилась госпожа премьер-министр. – Израиль служит нам примером во многих начинаниях.
– Но по-настоящему народы близки лишь тогда, – продолжил Ющенко, – когда у них есть общие сказки.
– Общие сказки? – удивился я. – Какие общие сказки у евреев и украинцев?
– Ну, – удивился Ющенко. – Наш национальный герой, украинский Робин Гуд, Олекса Довбуш жил в одном селе Вижница с вашим национальным героем, основателем хасидизма Бааль-Шем-Товом. Они были хорошо знакомы.
– Да, Бааль-Шем-Тов, – подтвердила госпожа премьер-министр. – Мне знакомо это имя.
– А вы знаете, какой был духовный путь Бааль-Шем-Това? – продолжил Ющенко. – Он уходил в горы, в Карпаты, постился несколько дней. Мы знаем, что Довбуш уходил вместе с ним. То ли он охранял цадика, то ли тоже постился и следил за видениями. В селе остался большой камень, осколок скалы, возле которого Бааль-Шем-Тов часто останавливался и замирал в молитве. Он известен до сих пор, и местные жители называют его «жыдивский камень». Несколько лет назад через село прокладывали новую дорогу, и она должна была проходить через камень. Жители предупредили подрядчика, чтобы он не трогал священное место. Тот лишь рассмеялся, взял лом и долбанул по камню. Вместе с искрой отлетел кусочек камня и угодил подрядчику в глаз. Глаз на месте вытек, подрядчика срочно повезли в больницу в Черновцы. Езда недалёкая, семьдесят километров, но пока везли, началось воспаление. В общем, через несколько недель бедняга умер. Новый подрядчик изменил проект, и «жыдивский камень» остался на своём месте.
Тут нас позвали на подиум и объявили о прибытии почётного гостя, кардинала Станислава Дзивиша, архиепископа Кракова, в прошлом личного секретаря римского папы Иоанна-Павла II. И вот тогда я понял, почему канцелярия выбрала меня. Слева от премьер-министра сидел кардинал в роскошной фиолетовой сутане, справа еврей из Израиля в черном картузе. Красивая декорация.
Большой зал человек на триста был переполнен. Жарко светили прожекторы телевизионщиков, щёлкали камерами десятки фотографов, — словом, как и положено при выступлении премьер-министра большой страны. От зала исходила энергия, она заряжала и беспокоила.
В качестве начала я обратился к персонажам из недавно закончившего сериала «Игра престолов», взяв за примеры служения ценностям или интересам Джона Сноу и Серсею Ланнистер.
– Наверное, все в этом зале, кроме госпожи премьер-министра, у которой нет времени для сериалов, – сказал я, – смотрели фильм и знают, о ком идёт речь.
– Я тоже смотрела, – возразила Беата Шидло.
Зал замер. И тут я заранее придуманным поворотом перешёл к историям с ребе Менахемом-Мендлом из Риминова и ребе Цви-Гиршем. Рассказам о еврейских праведниках и чудотворцах публика внимала буквально затаив дыхание. Такого они ещё не слышали. Панель длилась полтора часа, и мне удалось рассказать три истории.
На улице, в закрытой зоне Форума, куда войти можно было только по нагрудному пропуску, ко мне несколько раз подходили и благодарили. На английском, русском, украинском и польском.
— Прекрасная речь, довели нас до слёз; на подиуме сидел кардинал, но возвышающие душу слова мы услышали не от него, а от еврейского писателя.
Это было очень приятно и чрезвычайно щекотало писательское самолюбие, но я поспешил удрать в гостиницу, чтобы прийти в себя и приготовиться к следующему выступлению через несколько часов.
На еврейской панели я тоже рассказал несколько историй про ребе Менахема-Мендла из Риминова, могилу которого собирался посетить на следующий день. После завершения панели ко мне подошел Сергей Орлов. человек с абсолютно русским именем и фамилией, судя по нагрудному пропуску, врач-нейрохирург из Калининграда..
– Я вас слушал на премьер-сессии, – сказал он, – и пришёл послушать здесь. Вы, судя по рассказам, разбираетесь в потусторонних явлениях.
– Очень приблизительно. Я просто пересказываю истории, случившиеся с теми, кто разбирался. А вы знаете, что похожи на известного израильского поэта Шауля Черняховского?
– Ничего удивительного, – ответил врач, приглаживая пышные усы. – Во мне течёт часть еврейской крови.
– И какая же? – поинтересовался я.
– Одну из моих прабабушек звали Гитл, а прадедушку Мотл.
– И по какой линии?
– Это бабушка и дедушка моей мамы.
– Вынужден вас огорчить, – сказал я. – Вы – еврей.
– А мне всё равно, – махнул рукой Орлов, а я подивился и обрадовался миру, в котором такого рода сообщение уже не вызывает у русского человека ни отвращения, ни злости.
– Давайте лучше я вам расскажу одну историю, а вы попробуете её объяснить, – продолжил доктор.
– Попытаюсь, но не обещаю.
Мы отошли в сторону, сели за один из столиков, гостеприимно расставленных рядом с аудиторией, и взяли по стаканчику кофе
– Итак, это произошло несколько лет тому назад, – начал Сергей. – Как сейчас всё помню ясно, точно, отчётливо. Я прооперировал молодого парня, лет восемнадцати. Он поступил в больницу без документов. Нашли возле дороги, машина, которая его сбила, скрылась. Тяжёлые повреждения черепа, надежды на удачный исход просто никакой. Ну, не оставить же его умирать… Я сделал, что мог, что умел, прекрасно понимая, что парень не только не выживет, но уже никогда не придёт в сознание.
Спустя час после окончания операции ко мне в кабинет, — а я заведующий отделением, — вошла супружеская пара. Мужчина в форме полковника и женщина с встревоженным лицом.
— У нас пропал сын, – с порога начал полковник.– Восемнадцатилетний юноша, Поругался с нами, взял машину и уехал. На телефон не отвечает, у друзей его нет. Нам сказали, что в ваше отделение поступил юноша похожего возраста, но без документов. Мы бы хотели на него посмотреть.
«Ох, – подумал я. – Сейчас будет тяжёлая сцена».
– К сожалению, вы не сможете его опознать, – сказал я полковнику. – Лицо больного полностью закрывают повязки, изо рта и носа торчат трубки, а глаза закрыты.
– Я опознаю, – с уверенностью произнесла женщина. – У него на большом пальце правой руки ноготь расщепленный и не срастающийся, с детства ещё. На правой коленке шрам, и на левой щиколотке тоже шрам. Двойной такой шрам, от собачьих зубов.
– Скажите, а где его одежда? – перебил жену полковник.
– Она была вся разорвана и перепачкана. Думаю, её сразу выбросили.
– А бельё? Нижнее бельё какого цвета?
Я вызвал санитарку. По случайности дежурила именно та, что принимала юношу.
– Сиреневые трусики на нём были, – уверенно сказала она. – Тоненькие такие, как сейчас молодёжь носит. А майки не было, чёрная футболка прямо на голое тело и джинсы драные, уж не помню, какие. Хорошо ношеные джинсы.
Женщина побледнела. Видимо, описание одежды совпадало с тем, что было ей знакомо.
– Можно на него взглянуть? – спросила она дрожащим голосом.
– Вообще-то не полагается, – ответила санитарка и посмотрела на меня. Я махнул рукой, мол, пропусти, что тут поделаешь.
Они осматривали его долго, санитарка приподнимала то один, то другой конец простыни. Когда обнажилась щиколотка, женщина охнула и потеряла сознание. Муж еле успел её подхватить.
– Это он, – сказала она, открыв глаза. – Вне всяких сомнений. Что делать, доктор? Что будет с нашим мальчиком?!
– Спасите мне сына, – приказным тоном произнес полковник. – Я сделаю вас богатым человеком.
Я лишь отмахнулся, имея в виду, что ничего не надо, но полковник неправильно понял мой жест.
– Я начальник снабжения одиннадцатой армии, – сказал он. – Верните нам мальчика, и я вас озолочу.
– Я уже сделал всё, что мог, всё, что в моих силах. Деньги тут ни при чём, большего я просто не в состоянии сделать.
– Я возьму транспортный самолёт, – сказал полковник, обращаясь к жене. – Пусть меня потом отдадут под трибунал, полечу с ним в Москву.
– Это невозможно, – возразил я. – Он просто не долетит. В таком состоянии малейшее изменение может вызвать необратимые последствия, а уж тем более взлёт и посадка.
– Что же делать?! – вскричала мать. – Доктор, скажите, что делать?
– Идите в церковь и молитесь, – сказал я. – Это всё, что остаётся.
– Какая церковь, мы евреи, – буркнул полковник.
– Так идите в синагогу. Идите туда, где вас услышат.
– Хорошо, – женщина, шатаясь, поднялась со стула и двинулась к выходу.
– Мы скоро вернёмся, – заверил полковник. – Если нужны лекарства, уколы, оборудование – только скажите, я всё сделаю.
Они ушли и не вернулись — ни скоро, ни под вечер, ни на следующий день. На третьи сутки парень скончался, как и следовало ожидать; его увезли в морг, и я, признаться, забыл об этой истории.
Врачей часто обвиняют в чёрствости, бессердечии. Критика частично верна, но нужно понять, что это просто защитная реакция психики. Наша работа – непрерывная цепь человеческих трагедий, больших и малых, и если открыть им сердце, можно запросто сойти с ума, причём довольно быстро.
После этого парня я оперировал каждый день другие экстренные случаи и закрутился в больничной кутерьме, ежедневной суете, бесконечных авралах, критических пациентах, срочных операциях.
Спустя несколько месяцев, на каком-то приёме, — я уж и не помню, в чью честь и где, — мне повстречался тот самый полковник. Я долго не решался подойти и спросить, а потом всё-таки отважился.
Он меня сразу узнал,
– А, вы врач, заведующий отделением, – с теплотой, почти ласково произнёс он, пожимая мою руку.
– Почему же вы не вернулись? – спросил я, не скрывая удивления.
– Да очень просто. Мы нашли синагогу, долго молились. В основном жена, я сам человек неверующий, атеист. А вот жена моя верит, так верит, что даже два раз в обморок падала во время молитвы. Я уж думал везти её к вам, как пациентку, – полковник широко улыбнулся.
Я стоял, не понимая ни причины его ласковости, ни повода для широкой улыбки.
– В общем, закончили мы молитву, вышли из синагоги, и у жены в сумочке мобильник зазвонил. Мелодия сына. Она задрожала, затряслась, я её подхватил, чтобы снова в обморок не упала. Видимо, кто-то нашёл телефон мальчика. Жена ухватилась за меня покрепче, вытащила телефон, нажала зелёную кнопку, поднесла к уху и… потеряла сознание. Пока я приводил её в чувство, зазвонил мой телефон. Я решил, что это с работы, и ответил, даже не взглянув на номер.
– Папа, где вы? – спросил сын. – Я потерял ключ и не могу попасть домой.
– Вот я и хочу у вас спросить, – завершил свой рассказ доктор. – Что это было? Ошибка матери? Но она не могла обознаться. Я видел, с каким вниманием она рассматривала ноготь и шрамы, и видел, как она упала в обморок, опознав сына. Материнское сердце так не ошибается. Но тогда чем объяснить случившееся? Чудом? Я врач, практик, я не верю в чудеса.
Для неверующего доктора у меня не было однозначного ответа. Да, существуют хасидские истории о ретроактивном изменении реальности, но они происходили только с очень большими праведниками. Что привело к чуду в этой истории – я не знаю. Возможно, сила материнской молитвы, возможно, заслуги отцов. И, честно говоря, не знаю, кого об этом спросить.
С Сергеем Орловым мы проговорили около двух часов. На Крыницу уже опускался вечер. Зелёные профили гор заливали фиолетовые сумерки, небо из голубого стало сиреневым, тёмно-зелёным, тёмно-синим и, наконец, бархатно чёрным. Центральная площадь городка перед зданиями старых купален, построенных в стиле девятнадцатого века, и новым комплексом из стекла и стальных конструкций, переливалась разноцветными огнями.
Крыница издревле известное место отдыха. В девятнадцатом веке сюда приезжали хасидские цадики, а в двадцатом Крыница прославилась как курорт, где лечат с помощью минеральной воды из местных источников. Особенно действенной считалась эта вода для лечения женского бесплодия. Однако к концу двадцатого века процент излеченных женщин существенно снизился. Бальнеологи объясняли это изменением состава воды, но знающие люди, поднимая вверх брови, сетовали на упразднение военного гарнизона в окрестностях курорта.
Многочисленные павильоны и палатки радушно предлагали участникам Форума бесплатные закуски, прохладительные напитки, кофе и кое-что существенно крепче кофе. Все панели и дискуссии завершились, началась культурная программа и отдых. Попасть в закрытую зону можно было только по пропуску, поэтому все бродящие от павильона к павильону, сидящие в ресторанчиках и заполняющие небольшие концертные залы были участниками Форума. Кто-то уже выступил, кому-то предстояло сделать это завтра или послезавтра. В воздухе кружилось веселье и непринужденность, возникали знакомства, начиналось дружеское общение и, чего уж греха таить, завязывались трёхдневные флирты без обязательств.
— Мы чужие на этом празднике жизни, – повторял я, направляясь в гостиницу. Для человека, соблюдающего кашрут и любящего свою жену, все вечерние удовольствия форумной Крыницы не представляли никакого соблазна. После двух выступлений я был способен только добраться до гостиницы, принять душ и рухнуть в кровать. Но тут меня поймал куратор.
– Прекрасно, прекрасно выступили,– сказал он, придерживая меня за рукав. – А завтра в десять утра вот в том кафе, – он протянул мне карточку, – встреча с председателем Форума Зигмунтом Бердыховским. Поговорите, пообщаетесь, а потом сразу на машину и в Рыманув.
С Бердыховским я уже встречался несколько раз, и формальные поначалу разговоры о проведенных панелях давно переросли в дружеское общение. Зигмунт каждый раз пробуждал во мне комплекс неполноценности. Его поджарая фигура бывалого альпиниста и марафонского бегуна загоняла меня на край депрессии.
Бердыховский родился в Крынице в 1960 году, жил в Новом Сонче и слышал множество историй о евреях, населявших эти места до войны. Его интерес к еврейской теме был и остаётся неподдельным.
Через Крыницу протекает река Крыничанка. Наверное, рекой этот ручей можно назвать только во время весенних паводков. Во все остальные дни года неширокая прозрачная струя безмятежно журчит в глубоком русле, обложенном чёрными камнями с пробивающейся между ними зелёной травой. На вид вода в Крыничанке выглядит очень холодной, да и как может быть по-другому, ведь она течет с гор. Стороны речки соединяют белые каменные мостики с солидным балюстрадным ограждением.
Кафе размещалось по другую сторону речки, в зелёном трёхэтажном доме немыслимого деревянного ампира начала двадцатого века. Вычурные резные перила и наличники, квадратные колонны, высокая крыша из красного железа и белые рамы окон били по глазам провинциальным купеческим шиком.
Внутри кафе выглядело скромнее и солиднее. Одно лишь поразило мой взгляд: огромная копия картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Современная история оценивает Османскую империю как плюралистическое, лояльное к своим гражданам государство, управляемое — относительно, но всё же справедливыми — султанами. Запорожцы – банда бесчестных убийц, насильников и грабителей, доставивших немало горя и евреям, и полякам. Память об их кровавых злодеяниях ещё не стёрлась из памяти еврейского народа и, думаю, польского тоже. Кто и с какой целью украсил сонное кафе курортного городка рожами этих выродков — было совершенно непонятно.
Спросить об этом я не успел, Бердыховский вошёл в дверь почти следом за мной. Мы уселись за столик и начали беседу. Зигмунт сразу взял быка за рога.
– Ты уже не первый раз в Крынице. Каким ты видишь Форум?
– Хм-м-м, – улыбнулся я. – Ты же знаешь, писатели не отвечают прямо на вопросы. Писатели рассказывают историю.
– Тогда я слушаю, – Зигмунт откинулся на спинку стула. – Рассказывать ты умеешь. Вчера я в этом лично убедился.
– Было это в середине тридцатых годов двадцатого века. Один молодой раввин в Америке пожаловался Бобовскому ребе, когда тот приехал с визитом в Соединённые Штаты:
– Люди плохо слушают мои проповеди, неохотно приходят на молитвы в синагогу, плохо жертвуют деньги на помощь беднякам. Что делать, ребе?
– Ты помнишь русскую баню? – спросил ребе.
– Очень смутно. В раннем детстве, когда мы ещё жили в Бобове, отец брал меня с собой.
– Так я тебе напомню. Главное в бане – это парилка, помещение, наполненное горячим паром. Входит туда еврей, ему жарко. Он минут десять привыкает, сидя на самой нижней скамье. Затем пересаживается повыше, на вторую, а затем ложится на третью. Потом подходит банщик с берёзовым веником и давай хлестать его по спине и бокам.
– Пуще, поддай пуще! – кричит еврей, и банщик лупцует так, что листья от веника летят в разные стороны.
А теперь представь себе, что через два дня этот еврей встречает на улице банщика. Тот, не говоря ни слова, достаёт из сумки веник и давай хлестать еврея, как в парилке. Ну, как ты думаешь, что ему скажет еврей?
Запомни правило: раввин должен создать в синагоге тёплую атмосферу, ввести в неё человека, согреть его, дать ему привыкнуть, поднять с первой ступеньки на вторую, со второй на третью, и только потом начинать активные действия.
– Так-так, – улыбнулся Зигмунт, – я, кажется, понимаю, к чему ты клонишь.
– Аналогия прозрачна, – согласился я. – Форум работает в точности по правилу раввина: создаёт тёплую атмосферу, согревает сердца, а дальше уже начинается общение и плодотворная работа.
– Всё это так, но я никак не могу припомнить русскую баню в Бобове, – заметил Зигмунт. – Вообще в Польше в те годы таких бань не было.
– Ну, из песни слова не выкинешь, – ответил я. – Как услышал, так и пересказываю. Но теперь моя очередь спрашивать. На какую вершину ты взбирался этим летом?!
– О! – лицо Зигмунта покрылось мелкими морщинками счастья. – Ты не поверишь: на Мак-Кинли.
– Как мне поверить, если я даже не знаю, что это такое.
– Это двуглавая гора на юге Аляски. Шесть тысяч сто девяносто метров. Мы дошли практически до самой вершины.
– Тогда объясни мне, как на такой высоте можно дышать? Я был на Монблане, поднялся по канатной дороге примерно на три тысячи метров. Как только вышел из кабины подъёмника, сразу ощутил нехватку кислорода.
– Это потому, что ты одним махом перенёсся с уровня моря на такую высоту. У нас восхождение занимает несколько суток. Взбираемся на несколько сот метров и ходим на этом уровне день, привыкаем. Следующим утром ещё пятьсот. И опять день на акклиматизацию. Тогда не задыхаешься.
– А ведь мне буквально то же самое объясняли про восхождение на духовную высоту, – сказал я. – Подъём должен быть медленным и обязательно включать в себя все этапы. Перескакивать через ступеньку нельзя. Того, через что ты перескочил, будет не хватать для дальнейшего подъёма.
– Мир, – подытожил Зигмунт, – это единая гармония, и процессы в нём протекают похожим образом. Как духовные, так и материальные…
Разговоры сумасшедших
Что было, то было
Лет двести пятьдесят тому назад жил в Кракове богатый еврей по имени Мешулам. По-настоящему богатый, крупный торговец. Есть люди, которые всё, к чему прикасаются, обращают в деньги. А есть и наоборот…
Написано в старых книгах: кто хочет разбогатеть, пусть займётся торговлей. Тяжело трудится на своём поле крестьянин, гнет спину за станком ремесленник, протирает штаны чиновник, — и все еле сводят концы с концами. Только купец, поймав удачную сделку, может из ничего, почти из воздуха, заработать большие деньги. Но для этого нужна удача и особый склад ума.
И первым, и вторым Всевышний щедро оделил Мешулама. Поэтому к сорока годам он разбогател и мог уже до конца жизни не работать. Ни он, ни его дети.
Господь милосердный создал наш мир уравновешенным и удерживает его в равновесии пять с половиной тысяч лет. Понимают это не только те, кто читает священные книги. Достаточно внимательно и честно поглядеть на окружающую человека реальность, чтобы выучить о ней многое. Так родились пословицы: «не всё коту масленица», «бодливой корове Бог рогов не даёт».
И хоть мог Мешулам без труда прокормить большую семью, ребёнок у него был только один, и к тому же поздний. Долго они с женой ждали, все глаза проглядели и почти утратили надежду, как вдруг чудо произошло. Хороший получился мальчик: книгочей, почтительный сын, вежливый, деликатный. И очень способный. Ни у кого не было сомнения, что из Йонатана получится раввин, знаток Писания, и, вполне вероятно, один из руководителей поколения.
К шестнадцати годам он уже прошел весь Талмуд и взялся за раввинские респонсы. А по ночам юноша поднимался на второй этаж синагоги, задёргивал плотнее занавески на балконе, отделяющие женскую половину, и открывал книгу «Зоар».
Задёргивание занавесок носило чисто символический характер, ведь синагога была абсолютно пуста; но, тем не менее, тот, кому надо было увидеть юношу за неразрешённым занятием – увидел. Не зря, ох не зря, каббалой разрешено заниматься только женатым мужчинам после тридцати лет. Возраст, жена и дети, словно якорь, держат каббалиста, не давая ему оторваться от реальности и улететь за духовыми вихрями.
Как-то вечером Шейна, жена Мешулама, накрывала стол для ужина. Служанок в доме хватало, но она всегда делала это своими руками.
– Пища, которую я подаю мужу и сыну, станет частью их тел, то есть ими самими. Я хочу, чтобы вместе с фаршированной рыбой, бульоном и куглом в них вошла частица моей любви.
Шейна аккуратно расставляла столовые приборы, как вдруг из прихожей послышался шум и изумлённый вопль служанки. В столовую влетел Йонатан, и, сверкая глазами, уселся на своё место. Его лицо исказила гримаса гнева, правая щека дёргалась, а руки беспокойно ёрзали по скатерти.
– Что случилось, Йонале? – спросила изумлённая Шейна. До сих пор ей ещё не доводилось видеть сына в таком состоянии.
– Там эта тварь, – трясясь от гнева, пробормотал юноша. – Усы растопырила, на меня смотрит.
– Какая тварь, сыночка, о ком ты говоришь?
– С ушами и хвостом, вот какая.
Шейна продолжала недоумевать, а в комнату, утирая слёзы, вошла служанка.
– Что случилось? – немедленно спросила Шейна.
– Йонале Марту ногой пнул, – еле выговорила служанка. – Она, бедолага, через всю прихожую перелетела, ударилась о стену и встать не может.
Марту, большую серую кошку, в комнаты не пускали. Много лет назад её взяли для ловли мышей на кухне и в подсобных помещениях. Марта честно исполняла свои обязанности, пока не состарилась. Теперь она почти всё время дремала на рундучке в прихожей. Йонатан вырос вместе с Мартой и в детстве часами играл с ней. Повзрослев, он перестал забавляться с кошкой, но, проходя мимо рундучка, всегда ласково проводил рукой по шёлковой спинке.
Шейна с изумлением уставилась на сына.
– Сыночка, чем тебе досадила Марта?!
– Мерзость! – вскричал он. – Нечистое животное!
Шейна несколько раз безмолвно открыла и закрыла рот, будто рыба, вытащенная из воды. Но тут в столовую вошёл Мешулам, и вечерний ритуал совместного ужина оттеснил в сторону незаданные вопросы.
Но ненадолго. Посреди торжественного вкушения бульона с мандалах Йонатан вдруг швырнул ложку в тарелку и вскричал:
– Невозможно! Сплошная соль! Лопайте это сами!
Вскочив, он опрокинул тарелку, и горячий жирный бульон заструился по скатерти. Изумленный Мешулам не успел рта раскрыть, как сын выбежал из комнаты, изо всех сил хлопнув дверью.
– Наш мальчик заболел, – тихо произнесла Шейна, и слёзы градом покатились из её глаз. – В него словно злой дух вселился.
– Погоди горевать, – попытался утешить её Мешулам. – Пусть выспится как следует. Глядишь, до утра всё и пройдёт.
Не прошло. Наоборот. С каждым днём Йонатан вёл себя злее и гаже. С родителями он разговаривал только криком, или презрительно цедя что-то сквозь зубы; переругался со всеми знакомыми и друзьями, несколько раз попытался затеять драку. Мешуламу пришлось нанять бугая-поляка, чтобы тот неотступно сопровождал сына. Не для его охраны, а для того, чтобы уберечь людей от безумных выходок Йонатана.
Самых лучших врачей приглашал Мешулам, немало выслушал латинских терминов и пространных разговоров о мозговой горячке, с немалой частью богатства расстался, только плакали денежки, и плакала Шейна. Перед визитом очередного светила она преображалась, расцветая надеждой, но тем глубже и горче было падение после того, как лечение не приносило результатов. Спустя несколько месяцев Мешулам уже не знал, за кого больше беспокоиться, за жену или за сына.
Кто-то посоветовал ему свозить семью на воды в Крыницу, горную деревушку в одном дне езды от Кракова. Предложение показалось ему сумасшедшим: как минеральная вода и окунание в ванны могут помочь в таком положении? Но для утопающего надежда – удивительный оптический прибор, превращающий соломинку в толстое бревно.
Мешуламу хватило недели, чтобы понять бесполезность этой затеи. Жене и сыну не помогал покой, буквально разлитый по улицам Крыницы: ни чудесная свежесть воздуха, ни успокаивающий глаз зелёный покров окрестных гор, ни расслабляющее влияние ванн из минеральной воды. Он уже решил было возвращаться в Краков, но однажды, дожидаясь перед павильоном, где жена принимала ванну, разговорился с евреем из Бобова, городка неподалеку от Крыницы. Тот поджидал дочь, которая проходила такую же процедуру в том же павильоне и, судя по мрачному выражению лица, был весьма недоволен результатами лечения.
– Цим тухес! – вдруг вскричал он, размахивая руками.
«М-да, – подумал Мешулам, – видимо, этот еврей тоже нуждается в лечении».
– Не смотрите на меня, как на сумасшедшего, – обратился еврей к Мешуламу. – Все мы тут ненормальные. И вы тоже!
С этого и начался их разговор. Быстро выяснилось, что еврей из Бобова считал ненормальными тех, кто рассчитывал на пользу от медицинских процедур.
– Мы зря теряем время и деньги на бесполезных врачей. К их советам может прислушиваться только сумасшедший. Или вам они помогли?
– Нет, – развёл руками Мешулам, – увы, нет.
– Ну вот! Толку от них никакого! Пусть все они соберутся на площади и дружно поцелуют меня прямо вот в это место!
Еврей не стал называть, куда именно, но весьма недвусмысленно похлопал по своей филейной части.
– Но что же делать?! – вскричал Мешулам. – Куда обращаться, кого просить о помощи?
– Вы как знаете, а я завтра возвращаюсь домой; закончу кое-какие дела — и прямиком в Лиженск. Там живёт настоящий врач.
– Вы имеет в виду ребе Элимелеха? – осторожно уточнил Мешулам, немало слышавший о цадике.
– Ну не воеводу же! Я бы сразу туда поехал, да моя благоверная задурила голову: давай сначала в Крыницу. А жена не Талмуд, с ней не поспоришь!
«И в самом деле, – подумал Мешулам, – почему бы не поехать? Прямо отсюда, никуда не сворачивая. И почему мне раньше эта мысль не пришла в голову?»
О чудотворце из Лиженска в Галиции знал каждый еврей, хотя его хасидский подход к вере предков разделяли немногие. Большинство придерживалось привычных, устоявшихся взглядов, и Мешулам принадлежал к этому большинству.
Бобовский еврей ещё кипятился, словно раскочегаренный самовар, но Мешулам уже не слушал. Дождавшись Шейну, он немедленно повёл её в пансион, где они остановились, и по дороге объявил:
– Собираем вещи и везём мальчика в Лиженск, к цадику.
– Как скажешь, – вяло произнесла Шейна. Она всегда соглашалась с мужем, даже когда была полна сил и задора, и это её качество было основой мира в семье и по-настоящему теплых чувств, которых испытывал к ней Мешулам. Он вспомнил слова бобовского еврея про жену и Талмуд, и в который раз подумал, как ему повезло с Шейной.
К его удивлению, хозяйка пансиона, узнав о том, что они решили прервать курс лечения и вместо ванн отправиться в Лиженск, раскудахталась, словно квочка.
– Да вы с ума сошли! Променять передовые законы современной медицины на пришепётывания какого-то сумасшедшего?
К ней неожиданно присоединился Йонатан.
– За каким чёртом тащиться в Лиженск? Лучше побудем ещё в Крынице!
Но Мешулама уже невозможно было остановить.
На следующий день, сразу после ранней молитвы, коляска, в которой сидели Мешулам, Шейна, Йонатан и польский бугай, покатила в сторону Лиженска.
Йонатан, по своему обыкновению устроил скандал, не желая подниматься в такую рань. Но бугай попросту вытащил его из кровати, поставил на ноги, заставил умыться, одеться, и после лёгкого завтрака заволок в коляску.
Дорога вилась между склонов покатых гор, заросших густым лесом. Утренние птицы перекликались среди ветвей, фыркали лошадки, свежий ветерок холодил лица. Внезапная радость надвигающегося счастья охватила Мешулама. Он не понимал, откуда взялась эта радость, не отдавал себе отчёта, о каком счастье может идти речь в его положении, но почему-то был твёрдо убежден в его непременности, и уверен в его подступающей близости.
Это убежденность охватила Мешулама стремительно, как охватывает жениха взгляд невесты, брошенный из-под фаты. Она наполнила его душу ликованием, согрела его сердце, мгновенно отодвинув на задворки память о бессонных ночах, постоянной усталости и слезах бессилия.
Мешулам не знал, что со вчерашнего дня ребе Элимелех перестал принимать посетителей. Весь год в его приёмной толпились люди, евреи и иноверцы приносили цадику свои беды, в надежде с его помощью отыскать выход. Ребе принимал очень тщательно, много времени тратя на беседу с каждым. Но с начала месяца элул он с утра до глубокой ночи был занят только подготовкой к Рош а-Шана. Цадик отставлял в сторону все дела, терпящие отлагательство, и принимал посетителей лишь в крайних случаях.
Обычные люди в месяце элул очищают свою душу, просматривают дела за прошлый год, и готовятся к суду, принимая правильные решения на будущий. Праведник, глава поколения, чистит душу всего народа. На какие высоты поднимается его душа, в какие пучины низвергается – кто знает? Подробности духовной работы цадика скрыты от глаз людей, слишком велик жар, тяжела ноша. Душа обыкновенного размера может не выдержать и сломаться, словно спичка.
К обеду были уже в Тарнуве. Возчик завёл разговор про усталых лошадей, но даже коню было ясно, что он хочет пропустить стаканчик водки. Остановились в еврейском шинке: пообедать и дать лошадям роздых.
– Какого чёрта мы потеряли на этой помойке, – ворчал Йонатан, презрительно оглядывая грязный пол. – Нет места почище?
– Там где чище – некошерно, – объясняла сыну Шейна. – А сюда, видимо, бродячие еврейские нищие захаживают за подаянием, вот и натаскали грязи.
Йонатан скорчил презрительную физиономию и наотрез отказался обедать.
– Не люблю помои, пусть даже кошерные.
– Тогда останешься голодным, – спокойно заметил Мешулам.
Странно, но ни ворчливая гуньба сына, ни грязный пол, ни по-настоящему невкусная еда не могли испортить его прекрасного настроения.
Дверь распахнулась и, словно подтверждая предположение Шейны, в шинок ввалилась ватага нищих. Они расположились в дальнем углу, в ожидании щедрости хозяина. В воздухе заструилась вонь давно не мытой одежды, пахнуло потом и горем.
– Дерьмом несёт, – буркнул Йонатан. – Пошли отсюда.
Половой принес нищим хлеб и кашу, и те набросились на еду. Один из нищих встал, пересел за соседний с Мешуламом стол, достал книжечку псалмов и погрузился в чтение.
Йонатан наклонился к отцу и негромко произнёс:
– Татэ, посмотри, какой благородный вид у этого нищего.
Мешулам вздрогнул. Йонатан говорил совершенно обычным голосом, как до болезни. Честно говоря, ничего благородного в нищем Мешулам не увидел, но, желая продолжить разговор в таком тоне, ответил шепотом:
– Да, вид действительно благородный.
– Дай ему золотую монету, отец. И попроси благословения.
Мешулам вдохнул поглубже, стараясь сдержать волнение. Он уже забыл, что его сын, его мальчик может так разговаривать. Не откладывая дело в долгий ящик, он тут же поднялся с места и пересел за стол нищего. Тот оторвался от псалмов и посмотрел на Мешулама. Взгляд у него действительно излучал благородство. Теперь, сидя напротив, Мешулам заметил то, что сразу разглядел Йонатан.
– Откуда путь держите? – спросил он для начала разговора.
– Из Лиженска, – ответил нищий, и Мешулам приятно подивился благозвучности его голоса.
– А мы в Лиженск, к цадику.
– Хорошее дело, – одобрил нищий. – Ребе Элимелех воистину святой человек.
– За благословением едем, – Мешулам вдруг почувствовал необычное расположение к этому нищему. – Сын у нас сильно болеет. Вот, – он протянул нищему золотую монету. – Пожелайте и вы полного выздоровления моему мальчику.
– Разве он болен? – удивился нищий. – Выглядит совсем здоровым.
Мешулам перевел взгляд на Йонатана, и тот ответил ему доброй улыбкой, — жестом, который Мешулам успел позабыть.
По дороге в Лиженск чудо не отступало. Шейна и Мешулам боязливо беседовали с сыном. О погоде, о ваннах в Крынице, о проплывающих мимо пейзажах и других несущественных мелочах. Юноша отвечал спокойно, здраво, разумно – он снова стал их любимым Йонале, будущим раввином, гордостью отца и матери. Он словно не помнил о своих выходках, своих скандалах, причинивших столько горя родителям.
– По Марте не соскучился? – осторожно спросила Шейна.
– По Марте? – улыбнулся Йонале. – Конечно! Вернемся домой, первым делом почешу её за ушком.
Мешулам и Шейна переглянулись. Марта не пережила пинка, который дал ей Йонатан. А узнав о смерти кошки, он злобно потребовал сжечь труп нечистого животного.
«Что же произошло? – не переставая, спрашивал себя Мешулам. – Получается, безумие настолько поглотило разум моего сына, что придя в себя, он ничего не помнит. Словно кто-то другой вселился в его тело и жил вместо него. Слава Богу, это кончилось. Но не может ли безумие вернуться? Вот о чем надо спрашивать цадика, вот об этом надо просить!»
Но в Лиженске их ожидало большое разочарование.
– Об аудиенции не может быть и речи, – решительно заявил служка. – Ребе занят до конца праздников. Приходите через два месяца.
– Через два месяца? – ахнул Мешулам. – Мы не можем так долго ждать!
В ответ служка лишь тяжело вздохнул.
Эх, дела праведные, богоугодные. Сколько их нужно успеть сделать, и не перечесть. Но для всего нужны деньги, а наш сумасшедший мир так устроен, что праведность находится в руках одних людей, а деньги в руках у совсем других.
Спустя два часа Мешулам и Йонатан оказались в комнате ребе Элимелеха. Вместо начала разговора Мешулам положил на стол двенадцать золотых монет, символ двенадцати колен Израилевых. Когда приходят к праведнику, хорошо начать с пожертвования. Ведь цадик заботится о многих и многих бедняках, которые ищут у него спасения. Деньги, пожертвованные через служку на синагогу — это одно, а вручённые прямо цадику – совсем другое.
Ребе взял монеты, покрутил, посмотрел и вымолвил:
– Мейлеху дают целых двенадцать монет, а пророку Элиягу хватило и одной.
– Что? Что вы сказали, ребе? – не поверил своим ушам Мешулам.
– Пророк не хотел, чтобы меня перед Рош а-Шана отвлекали от работы, – ответил ребе Элимелех, – и взял на себя лечение твоего сына. Ты хочешь знать, не вернётся ли болезнь? – ребе перевел взгляд на Йонатана, и тот затрясся, как лулав в Ошана Раба.
– Благодаря деньгам, которые ты передал сегодня служке и мне, – продолжил ребе Элимелех, – во многих домах на праздник будет хорошая еда и много света. А это значит, что голодные дети наедятся досыта и будут радостно благословлять Всевышнего. В заслугу их радости болезнь больше не вернётся. Но с одним условием: твой сын перестанет интересоваться тем, что ему пока знать не положено.
Восходящее солнце следующего дня застало их по дороге в Краков. Розовое свечение утреннего неба сливалось с золотым блеском в душе Мешулама. Предчувствие надвигающейся радости не обмануло. Счастье сидело на соседнем сиденье, простое и понятное, как вдох, и Мешулам был уверен, что больше оно их не оставит.