Туда и обратно
Как я в иудаизм ходила
(журнальный вариант)
Окончив университет в 2002 году, и благополучно разведясь, я оказалась в точке абсолютного нуля. Ни личной жизни, ни планов, ни денег, никаких конкретных пожеланий или мечтаний. Зато была собственная двухкомнатная квартира и полная свобода действий.
Как думаете, что я сделала? Правильно, ничего. А точнее, решила устроить себе глобальные каникулы от всего и всех. И заодно проверить, не является ли полное одиночество состоянием бесконечного счастья (проверила – не является).
На исходе третьего месяца, в течение которого перебирались разные безумные варианты – от работы психологом в школе (кошмар!) до фиктивного брака (только, пожалуйста, не с тем, кто это предложил!), я поняла: вот он тот самый момент, когда в книжках с героем происходит что-нибудь неожиданное. Фея там какая-нибудь, или чего похуже. Потому что иначе он, герой, с места не сдвинется. И даже не из-за лени, а от полной растерянности.
Пожалуй, это был первый раз в жизни, когда я в буквальном смысле взмолилась о чуде. Недели три молилась, надо сказать, ежедневно. И чудо пришло. И было оно как в том анекдоте:
Опаздывает человек на важную встречу, ищет место для парковки, а всё занято. И начинает он молиться: «Господи, мне бы только припарковаться, а я всё для тебя сделаю, обещаю!» В этот момент прямо перед ним выезжает со стоянки машина. «Господи, можешь не беспокоиться, я сам нашёл!»
Лежание на диване было не единственным моим занятием в те три «каникулярных» месяца. Я ещё повадилась ходить в синагогу, где два раза в неделю можно было посещать нескучные уроки, получать небольшую стипендию – на жизнь в тот момент вполне хватало, – и хорошо пообедать.
Самая ранняя встреча с иудаизмом произошла у меня лет в двенадцать с половиной. Тогда в Одессу приехала американка, которая устроила для еврейской общины Одессы бат-мицву и бар-мицву для детей примерно соответствующего возраста. Церемония была красивой, устраивалась в синагоге. Каждый из детей заходил перед этим поговорить с раввином. Смутно помню добрые глаза и большую белую бороду, но личность осталась неизвестной. Страшно не было, только странно: вроде бы происходило что-то важное, но я решительно ничего не понимала. В качестве подарка каждый ребёнок получил портфельчик. В нём был большой иллюстрированный русско-ивритский словарь; тогда я впервые увидела ивритские буквы. Портфельчики девочек содержали два подсвечника и две свечи. Я уже знала, что их надо зажигать в пятницу, но так и не поняла – зачем, поэтому просто хранила и любовалась. Много лет потом хранила, кстати. Пыталась одно время даже какие-то благословения читать по книжечке «Мой первый сидур»…
Подростковая компания, приятели и молодые люди евреями не были. Друзья детства, точнее, их еврейские родители, уехали при первой возможности в Америку или Израиль. А в своих личных предпочтениях я руководствовалась, очевидно, чем-то другим. Национальности своих друзей очень долго не знала и не интересовалась.
В перестроечные годы я оказалась, следом за мамой, в еврейской организации «Мигдаль». Там не прижилась, однако представление о еврейской традиции получила.
Одно время активно участвовала в играх «Что? Где? Когда?», где в одной из команд был мальчик, недавно сделавший тшуву и получивший насчёт девочек подробные инструкции. Я, испытывавшая тогда своё женское обаяние на всех понравившихся мальчиках, никак не могла с этим смириться. Как-то буквально ворвалась в комнату, где сидели преподаватели «Мигдаля», громко возмущаясь: почему, ну почему он не даёт к себе прикоснуться?! Одна из сидящих в комнате женщин спокойно поинтересовалась: «Ты хочешь выйти за него замуж?» «Нет, конечно!» – фыркнула я в ответ. «Тогда зачем ты его трогаешь?» Я так и замерла столбом, внезапно сообразив, что внятной причины-то и правда нет. Молча развернулась и выбежала из комнаты. Как мне потом было стыдно – и не описать. Зато урок возымел действие: с тех пор я никогда не позволяла провокаций в адрес религиозных людей ни себе, ни кому-либо в моем присутствии.
В один прекрасный день девушка-судьба, с которой мы вместе ходили в синагогу, позвонила мне по телефону. Она узнала о какой-то странной религиозной школе в Москве, куда можно поехать учиться. Всем, кто приедет ознакомиться с обстановкой, руководство школы обещало оплатить дорогу и проживание в Москве в течение десяти дней. Зная, что я в последнее время “до пятницы совершенно свободна”, девушка попросила сопровождать её. За компанию, и чтобы не ехать одной в поезде. Просьба была настолько бредовой, что я немедленно согласилась.
Школа принадлежала супружеской паре ортодоксальных евреев литовского направления. Рабанит Ривка Вайс – женщина удивительного темперамента, невысокая, но очень подвижная, сильная, она постоянно находилась будто бы внутри пылающего облака неукротимой энергии. Родом из Антверпена, из богатой семьи (отец её занимался алмазами), она свободно владела русским, английским, французским, ивритом и ещё двумя-тремя языками, легко переходя с одного на другой.
Делу свое жизни – обучению и взращиванию религиозных девушек, – она была предана и отдавалась ему до конца. Лет за десять до того они приехали в Москву, чтобы заботиться о местных евреях. Ривка стала собирать девушек и проводить с ними уроки, сначала у себя на дому, потом в арендованном помещении. На момент моего приезда Ривка уже несколько лет как открыла государственную еврейскую школу для девочек, где учились по обычной программе плюс «еврейские» предметы, и в конце получали аттестат государственного образца. Тем, кто окончил школу, или просто более взрослым, приехавшим со стороны, предоставлялось общежитие и специальная обучающая программа, называемая «семинар».
Впервые в жизни я встретила человека, который настолько уверен в том, что говорит, и говорит при этом настолько убедительно. Ее манера поведения чуть напрягала, но в целом я была заинтригована.
Что касается рава Вайса, знакомство с ним произвело на меня огромное впечатление. Вообразите себе человека с глубокими религиозными корнями, родившегося в Чехословакии и всю жизнь прожившего в Израиле. Человека, который годами сидит в России и воспитывает тамошнюю интеллигенцию. Поверьте, это очень, очень сложно.
Оба Вайса разными способами дали понять, что причина всех моих несчастий – прошлых, настоящих и будущих, – лишь в том, что я до сих пор не признала свою еврейскую природу. В смысле, не соблюдаю заповеди. Соблюдаешь заповеди – живёшь в соответствии со своей природой – счастлива. Последовательность была проста и убедительна, терять мне было нечего, и я решила – почему бы нет? Попробую. Не понравится – сбегу и поселюсь в Москве.
Через несколько месяцев жизни в общежитии школы «Бейт-Егудит» я приняла окончательное решение остаться религиозной. Почему? На сегодняшний день я могу придумать четыре фактора, которые на это повлияли. Два «отталкивающих»: меня абсолютно ничего не держало в Одессе и в предыдущей жизни («дочитанная книга»), и я чувствовала себя очень одинокой. Два «притягивающих»: личность рава Вайса и обещание, что соблюдающий еврей обязательно чувствует себя счастливым, а жизнь его меняется к лучшему. По крайней мере, так я поняла то, что мне говорили…
В школе «Бейт-Егудит» я провела два полных учебных года. Для меня сама жизнь там была настолько тяжёлым испытанием, что на соблюдение заповедей я почти не обращала внимания. Тем более, что от соблазнов нас всячески оберегали.
«Бейт-Егудит» состояла из двух зданий. В одном – старом, двухэтажном, помещалась школа. При мне там учились несколько десятков девочек, по большей части москвичек, и с десяток иногородних. Москвички после уроков шли домой, иногородние возвращались в общежитие. Общежитие было новым, специально построенным по Ривкиному проекту трехэтажным зданием. Надо отдать должное рабанит Вайс: комнаты были по первому разряду, спланированные по принципу гостиничных. Светлые: по два окна в каждой плюс вделанные в потолок лампы дневного света, и на удивление вместительные. Две кровати, книжный стеллаж с полками и крошечный журнальный столик. В коридоре во всю стену одежный шкаф с раздвижными дверцами, и туалет с душем и раковиной. Всё абсолютно новое, целое, качественное. Остаётся лишь поддерживать чистоту.
Мы, иногородние, жили на втором этаже. Комнаты первого этажа были побольше, на четыре кровати, и мебель в них была старая. Там останавливались гости, приезжавшие на шабаты и праздники. Третий этаж занимали учебные комнаты, библиотека и, конечно, синагога.
Наш будний день выглядел примерно так. В семь утра подъём. Моешься, одеваешься и бежишь через двор в школу, в большой учебный класс. В семь тридцать начинается молитва. Каждая девочка молится сама, а Ривка, не отрываясь от сидура, грозит пальцем опоздавшим. В восемь начинается урок. Ривка объясняет «мусар» – что-нибудь про еврейскую этику и мировоззрение. В девять часов общий завтрак. В огромной школьной столовой собираются все ученицы, каждый школьный класс садится отдельно; мы – семинар, взрослые девушки, за своим столом. Еду приносят работники столовой в общих мисках. Можете догадаться, к чему это приводит? Правильно, к вечному «а мне не хватило!».
Весь первый год, что я там провела, в семинаре учились девчонки, только в прошлом году закончившие школу. Они уверенно накладывали себе полные тарелки с горкой, а в ответ на все увещевания отвечали: «Но я голодная! Пойди попроси добавки!» Добавки, к слову, не полагалось. Наша главная повариха вела кухонное хозяйство весьма экономно, дрожала над крошкой и отмеряла очень точно «норму питания» для каждого стола. Исключение составляли лишь праздничные трапезы, на которых экономить не полагалось. Стыдно и противно вспоминать, как я каждый день, утром и днём (с ужином было полегче) бежала за едой, чтобы успеть набрать себе порцию. Рав Вайс как-то пытался меня убеждать, что Всевышний заботится о голодных, и рекомендовал ходить на обед медленным шагом. Я верила раву Вайсу, и даже провела эксперимент пару раз. После чего стала бегать в столовую ещё быстрее. К счастью, на второй год девочки исчезли. Их заменило несколько взрослых и очень милых гийорет (проходящих гиюр), и проблемы с едой больше не возникали.
После завтрака начинались уроки. Недельная глава, кашрут, еврейская история, иврит, английский, компьютер. С компьютерами, кстати, был у меня связан эпизод, светлое пятно в моей памяти о «Бейт-Егудит». На второй год один из постоянных шабатних гостей школы и учеников рава Вайса как-то заговорил с Ривкой о том, что девочкам хорошо бы на выходе из школы иметь на руках какую-нибудь простую специальность, которой можно было бы зарабатывать. Ривка и сама так считала, поэтому с благодарностью приняла подарок: восемь оплаченных программ-тренажёров для слепой печати. Идея была в том, что мы научимся быстро печатать и сможем работать наборщицами или секретаршами. Программа называлась «Соло на клавиатуре». Надо сказать честно: будь это простой тренажёр, я забросила бы дело на третий день. А тут втянулась «на слабо». Я бегала к компьютеру каждый день, как только появлялась возможность. Преподаватель смотрел на меня со смешанным чувством гордости и жалости, но всегда предупреждал об «окнах» в расписании работы класса. В среднем получалось проводить за тренажёром три часа в день, кроме пятницы и субботы. Три месяца потребовалось мне, чтобы пройти тренажёр до конца.
Часа в два дня был обед, потом еще уроки до четырёх. В семь часов был ужин, на котором следовало появиться и отметить свое наличие в школе. Оставшиеся три часа можно было использовать на то, чтобы постирать, сделать домашние задания, сходить в продуктовый магазин за шоколадкой или фруктами, а также на китайский рынок за одеждой и обувью. Вещи там были дешёвые, даже нам по карману, и качества соответствующего. Но шиковать нам было негде.
Идет урок рава Вайса о тшуве (возвращении к соблюдению заповедей иудаизма).
– У нас со Всевышним есть близкие отношения. Представьте их себе в виде верёвки, которая вас соединяет. Что происходит, когда вы отворачиваетесь от Него? То же, что и при любой ссоре – верёвка рвется. Что произойдёт, когда вы решите помириться?
Голос из класса:
– Верёвка никогда уже не будет целой!
– Да, но не это главное, – спокойно отвечает рав Вайс. – Главное, что она станет короче, если завязать на ней узел. А значит, вы станете ближе.
В первый год, чтобы не дать нам свободно шататься по Москве и влипать во всякие истории (а неприятные прецеденты со старшими школьницами из общежития уже бывали), Ривка придумывала нам бесконечные занятия на этот короткий промежуток времени. То дополнительные уроки, то украшение школы к празднику, то ещё что-нибудь. И ещё обязательно что-нибудь было после ужина, так что спать лечь можно было никак не раньше десяти.
Первые полгода у меня физически не было ни минуты свободной, чтобы просто подумать. Всё время надо было что-то делать. Пока у меня ещё была идея, что школа – это временно, я активно искала новые связи в Москве и старалась сбегать при первой же возможности. А выходя на улицу и знакомясь с людьми, продолжала думать над услышанным и никак не могла сосредоточиться. Идеологическое давление оказалось очень сильным, я была к этому совершенно не готова и понятия не имела, что делать.
Помню, однажды меня пригласили в дом, чтобы познакомить с хорошей семьёй. Мужчина, который занимался рейки и прочим целительством, очень тепло меня принял. Обсуждал, чем может помочь в устройстве, с кем познакомить. А я смотрела на маленький столик в углу его комнаты. На столике стоял керамический будда, горели ароматические палочки, были разложены мандалы, талисманы и всякая эзотерическая атрибутика. Половина меня говорила: попроси его найти тебе временную вписку в Москве! Вторая половина говорила: ты находишься в одной комнате с идолом, сейчас же убирайся отсюда! Ощущения были мучительными. Горько было осознать в момент прощания, что больше я этого человека никогда не увижу.
В качестве подарка я попросила у него маленькую книжечку по философии, которая валялась у него где-то за диваном. Он с лёгкостью согласился. Эту книжечку я принесла в школу как большой компромат и спрятала под постелью. В редкие моменты одиночества доставала и читала, заливаясь слезами и не понимая ни единого слова, только вдыхая размеренно-логичные, умозрительно-универсальные, отстранённые суждения как глотают свежий воздух, приоткрыв форточку в душном помещении.
Когда меня потом спрашивали, что ж такого страшного было для меня в этой школе, и почему, – стоит вспомнить, как меня трясет крупной дрожью, – я толком не знала, что сказать. Отсутствие свободы? Да. Всё-таки, когда тебя поднимают по утрам стуком в дверь, не доверяя твоему будильнику, и требуют «быть дома» в семь – это слегка напрягает. Но когда тебе специально придумывают занятия и назначают обязательные (всегда обязательные!) уроки так, чтобы у тебя просто не оставалось времени выйти в город, это достаёт. Постоянно и непредсказуемо меняющиеся требования и условия жизни? Однозначно да! Ни до, ни после «Бейт-Егудит» я не жила в ситуации постоянного напряжения, когда в любую минуту тебя могли послать делать что угодно, причем немедленно. На часах десять тридцать вечера, собираюсь доделать уроки на завтра и пойти, спать. Стук в дверь. Девочку, которая дежурила на кухне, срочно послали готовить украшения к завтрашнему праздничному вечеру, поэтому я теперь срочно должна идти на кухню дежурить.
И всё же самым тяжёлым испытанием была уравниловка. Нас в общежитии жило примерно человек тридцать в первый год, двадцать во второй. Девочки, только что закончившие школу. Молодые женщины, закончившие университет. Очень взрослые женщины, чьи дети учились тут же в первом, втором или пятом классе. И абсолютно все мы шли под одну гребёнку. Нам давались одни и те же обязанности. К нам предъявляли одни и те же требования. На нас накладывали одинаковые ограничения. Мы посещали абсолютно одни и те же уроки (были исключения, конечно, но не много). Ели, стирали, убирали, молились, учились, каждую минуту с трепетом ждали очередных неожиданных указаний – все, абсолютно все вместе. Эта жуткая уравниловка сваливала нас в кучу так, что никакие Ривкины попытки говорить о достоинстве не могли уже возыметь действия. Какое может быть достоинство, если девочку семнадцати лет и женщину сорока пяти отчитывают в коридоре с одними и теми же интонациями? Если обязанность, которую дали сегодня тебе, завтра могут передать кому угодно другой, а тебе дать её обязанность? Просто так, без особенной причины. Если на занятие по рукоделию и рассказыванию историй должны являться в условленное время все как штык?
В «Бейт-Егудит» я приехала в состоянии тупика, а из новых перспектив открывалась лишь одна, зато абсолютно ясная: религиозная жизнь и построение еврейской семьи. Проверить свою религиозность «в полевых условиях» случая почти не представлялось, кроме редких поездок домой. Даже времени на то, чтобы спокойно подумать, почти не оставалось
Через год я окончательно перестала представлять себе дальнейшую жизнь как-либо вообще, кроме как в религиозном Израиле. К чему нас подспудно и настойчиво готовили.
Не только рав Вайс с Ривкой, но и те девушки, которые дольше соблюдали, упорно твердили: приобщение к иудаизму меняет жизнь. От недалекой, примитивной, бессмысленной, наполненной всякой грязью, пошлостью и зависимостями, ты переходишь практически в мир иной: к жизни в Торе, в гармонии со своим народом, осмысленной и прекрасной. Я готова была примириться с тем, что второй этап наступает как-то очень уж медленно. Но категорически, всей душой была против тезиса номер один.
Дело в том, что среди наших общежитских девушек большинство были из маленьких городков, куда и вернуться-то можно было лишь работницей на фабрику. Жизнь в Москве, пусть даже в закрытом интернате, была стократ лучше всего, что могло ожидать их дома. У некоторых, с кем мы вели длинные и душеспасительные беседы, положение было лучше. Но и они в один голос твердили: «моя жизнь была безвидна и пуста, и тьма над бездною, пока не настал свет: я познакомилась с иудаизмом. И теперь точно знаю, кто я на самом деле, как должна жить. Чувствую, что Тора обращается лично ко мне. И счастлива тому, что я еврейка».
Что же я могла ответить на это? Что Тора, охотно верю, рассказывает о моих предках, но я тут ни при чём? Что обязанность соблюдать по той причине, что я еврейка, а иудаизм – единственно правильный для еврейки способ жизни, не имеет никакого отношения к ощущению своего пути? И, наконец, главная проблема: моя прошлая жизнь, понимаете ли, не была бессмысленной и пустой! В ней было искусство и книги, любовь и секс, психология и магия. У меня были друзья, учителя, хороший муж. Все не евреи, кстати. Я к чему-то стремилась, училась, менялась… Да, в какой-то момент меня настиг кризис, но нельзя же считать книгу скучной только на том основании, что она дочитана!
Так что я, покладисто соглашаясь делать всё, что было велено, упорно отказывалась раскаиваться в своём прошлом. Отказывалась обесценить всё, что было мне дорого, счесть «ошибками молодости» важных и любимых людей, а все интересные мне вещи – глупостями и шелухой. Отказывалась признать себя заблудившейся во мраке, с радостью вышедшей на яркий свет.
4 октября 2004 года мой самолёт приземлился в аэропорту «Бен Гурион». Этот день запомнился мне удивительной спокойной радостью, естественным продолжением нескольких месяцев отдыха, пересмотра прошлого и сбора вещей. Мне казалось, что я не поднимаюсь в Израиль, а спокойно въезжаю на эскалаторе вместе со всем багажом.
Где-то через год после приезда я начала ходить на шидухи, надеясь, что с выходом замуж моя жизнь, наконец, определится.
Для начала мне объяснили, как устроена система шидуха – сватовства через посредника, принятая в еврейской религиозной среде. Оказалось, что существуют специальные люди, обычно женщины среднего возраста, которые известны как шадханийот (свахи), владеющие банком данных потенциальных женихов и невест. Их имена и телефоны легко выяснить, просто расспрашивая знакомых.
У шадханит есть специальная тетрадка, в которую она записывает основную информацию о пришедшем: возраст, образование, место рождения, род занятия родителей, степень религиозности, профессию (если есть), и ещё парочку каких-нибудь «особых примет». После чего тебя спрашивают, с кем ты хочешь познакомиться. Ты говоришь, шадханит ищет по своей тетрадке подходящих персонажей, называет тебе приметы, говорит о своём личном впечатлении. Если тебе кажется интересным один из вариантов, шадханит набирает телефонный номер. Традиционно (хотя не обязательно) мальчику даётся телефонный номер девочки, и он звонит ей сам, договариваясь о встрече.
После встречи каждый из участников звонит шадханит и сообщает вердикт: хочет ли он продолжать встречи (то есть, собеседник понравился) или не хочет, если, соответственно, не понравился. Получив обратную связь от обоих, шадханит перезванивает каждому и передаёт – хочет партнёр следующую встречу или нет.
Таким образом, на шадханит лежат две главные задачи: предоставить тебе информацию о потенциальных партнерах из числа тех, кто обращался к ней, и служить посредником в переговорах. В роли посредника шадханит может передавать телефоны, назначение места встречи (если молодые люди не хотят предварительно разговаривать), иногда предоставление места для встречи у себя дома, впечатление партнеров друг о друге и, самое главное – отказы. Замечу, что по моему личному опыту возложить эту нелегкую задачу на постороннего человека – во многих случаях буквально спасает.
Процедура с виду была простой, и я пошла к шадханит. В гостиной стоял низкий столик и два мягких кресла. Гила принесла бутылку с водой, два стакана и обычную тонкую тетрадку. Это была женщина лет сорока пяти со спокойным лицом и внимательными глазами. Открыв чистую страницу, она начала расспрашивать и записывать. Надо сказать, что, побывав после неё ещё у трех шадханийот, я поняла смысл этих вопросов, на которые сначала даже не обратила внимание.
Возраст, понятно, обозначает возрастную группу. Считается, что следует знакомить людей с разницей в пределах пяти лет, если «заказчик» не говорит что-то другое.
Место рождения означает не только возможность найти земляков, хотя это тоже считается преимуществом. Различаются выходцы из маленьких городков и деревень, средних городов, Москвы и Петербурга. Статистика, которой в избытке располагают и охотно обмениваются шадханийот, гласит, что всегда лучше знакомить «подобное с подобным». Однако успешным может оказаться вариант любого союза, кроме одного. Ну, вы уже догадались. Кроме союза Москвы и Петербурга. Таких браков, тем более устойчивых, очень и очень мало.
Образование и род занятий родителей определяют, если можно так выразиться, культурно-социальную прослойку. Технари, гуманитарии, с высшим образованием, без высшего образования, интеллектуалы или практики. Заодно выясняются дополнительные, но не менее важные детали. Например, вырос ли потенциальный кандидат в полной или неполной семье, есть ли у него братья-сёстры и какова их судьба. Это говорит об общей «благополучности» семьи, откуда вышел кандидат и (что ещё более важно) – о его семейном опыте.
Это что касается происхождения. Дальше идут уже вопросы личной биографии.
Образование кандидата и его профессия, если есть. Работает ли в данное время, или учится, или просто дома сидит. Этот пункт, определяющий в материальном положении, поэтому особенно важен он в отношении мужчины. Проще говоря, если предполагаемый кандидат вырос с мамой, живёт с ней по сей день (а ему уже 31) и целыми днями учится в ешиве – можно вообразить, какой он себе представляет свою семейную жизнь.
Опыт создания собственной семьи, если есть. Здесь тоже имеет значение подобие. Считается, что если девушка ещё не бывала замужем, то «зачем ей вдовец или разведенный?» К разведенным вообще отношение осторожное, ведь причины точно выяснить практически невозможно. Ещё более осторожно относятся к детям. Если кандидат – женщина с ребёнком, то ее может взять в жены только тот, кто готов на это изначально. А если кандидат платит алименты, то это означает постоянное затруднение в его материальном положении плюс то, общается ли он с первой семьей, или нет. Кроме того, подозрение вызывает мужчина в возрасте старше 30 лет, который ещё ни разу не был женат, или женщина, которая разводилась к этому возрасту два раза или больше (с такой могут побояться связываться).
«Кама зман ата ба-арец?» («сколько времени ты живешь в Израиле?») – один из первых вопросов, задаваемых при знакомстве с любым эмигрантом. Здесь он имеет опять же материальную подоплеку. Человек, проживший в Израиле десять лет и больше, скорее всего, уже имеет постоянную работу, машину, и копит на квартиру.
Следующий блок вопросов касается религиозности. Напоминаю, речь идет не просто о религиозных евреях, а о бывших «русских», которые сделали тшуву и стали религиозными раньше или позже. Учились ли в специальных религиозных заведениях, имеют или не имеют своей твердой позиции по этому вопросу, и так далее. Поэтому шадханит тщательно изучает в подробностях каждый конкретный случай.
Недостаточно сказать «я соблюдаю все заповеди», чтобы оказаться записанным в ряды религиозных. Значение имеет еще и степень твоей готовности быть частью религиозного общества. Например, могут спросить, есть ли у тебя свой раввин. Наличие раввина говорит о готовности человека к уважению галахического авторитета, а также о принадлежности к определённой общине или хотя бы определённому направлению в иудаизме. Если у человека нет собственного раввина, это означает, что он хочет жить «сам по себе», то есть в неоднозначных случаях искать или придумывать галахическое решение самостоятельно. Особенно это актуально знать в отношении мужчин: традиционно для женщины ее «раввином» может вполне выступать муж.
Далее вас спросят, сколько времени вы соблюдаете, и – с особо пристальным вниманием – где и у кого вы учились законам и Торе. Иногда бывает достаточно назвать место или имя преподавателя, чтобы шадханит прекратила все расспросы на эту тему и перешла к главному: выбору кандидата.
Встреча должна проходить не где попало – это должно быть обязательно открытое людное место, или квартира самой шадханит (при условии, что она сама находится дома, и дверь в вашу комнату остается приоткрытой). По моему опыту, лучше всего для этой цели подходят лобби гостиниц: много места, мягкие сидения со столиками, где легко можно уединиться, оставаясь на виду. Тут можно провести всю встречу, или через некоторое время, по обоюдному решению, отправиться в другое место.
Основных правил поведения на первом свидании несколько: вести себя по возможности спокойно и естественно, говорить о себе только хорошее, не требовать от собеседника подробностей. В остальном всё получается индивидуально.
Надо сказать, что в моем личном опыте попадалось немало любопытных вариантов. Еще раз напомню, что речь шла исключительно о русских баалей тшува – то есть, о тех, кто стал религиозным сознательно и в зрелом возрасте. Один парень, к примеру, принес на первое свидание длинную, пунктов на двадцать, анкету, и предложил ответить на вопросы. Пообещав, впрочем, взаимность. Я от удивления тут же согласилась, после чего некоторое время послушно отвечала что-то про любимый фильм, оказавшую самое больше влияние книгу, желанное количество детей и отношение к животным. Отмечу, кстати, что ни одного вопроса по религии задано не было, хотя парень вполне религиозный. Другой молодой человек сказал, что ищет себе обязательно еврейку с двух сторон, потому что его дедушка считает это важным. Один сразу повёл меня в хороший ресторан, другой – в забегаловку на центральной автобусной станции. С одним мы весело поболтали о русском роке, с другим – о религиозных задачах мужчины и женщины в семье.
Однажды вообще получилось грустно и трогательно. Мы как-то сразу ощутили взаимное доверие и, отбросив условности, перешли на более личные темы. Тут оказалось, что этот тридцатипятилетний мужчина всего полгода назад пережил тяжёлый развод, а у жены осталась маленькая дочка, о которой бедняга вспоминал через каждые десять слов. Рабаним (раввины) колеля, где он жил и учился, буквально выгнали его на шидухи силой, настаивая на следующем браке, к которому бедняга совершенно не был готов.
Свидание на скамейке в тихом зелёном скверике медленно и плавно переросло в психологическую консультацию. В конце он сказал, что собирается отстоять у рабаним право на залечивание душевных ран хотя бы ещё полгода, и с благодарностью принял у меня телефон хорошего психотерапевта. Надеюсь, у этого человека всё сложилось благополучно.
Осенью 2006 года я вернулась в Иерусалим, поселившись в одной квартире с подругой. Я ходила на уборки, оплачивая свою половину за жильё и хозяйство, подруга училась в университете и работала, а в свободное время мы общались.
По вопросам быта договорились сразу же: посуду мы не делим и не кашеруем, ограничиваемся тем, что не покупаем откровенно некашерных продуктов и не едим молочное и мясное в одной трапезе. На шабат мы делали символический кидуш, что-нибудь готовили и старались не пользоваться электричеством.
Время, которое мы прожили вдвоём, оказалось для меня целительным. Впервые за очень долгое время я могла чувствовать себя в полной безопасности и отдохнуть. Меня понимали, принимали и готовы были вести бесконечные разговоры о смысле жизни – это ли не счастье!
Так что жизнь я пересмотрела всю, от начала до конца. Честно признала, что в религию шла исключительно в надежде решить какие-то свои личные проблемы, или того хуже – ради авантюры. По абсурдности это – как выходить замуж, чтобы было кому гвозди забивать. Или чтобы в платье покрасоваться. Проблемы, конечно, не решились – такой-то ценой! Зато теперь я могла поискать другие пути решения, более простые, приятные и подходящие лично для меня.
Через полгода я впервые за долгое время отправилась отмечать Новый Год к знакомым, надев брюки, и внутренне готовая к новой жизни. На этой вечеринке я встретила своего будущего мужа, который родился в религиозной семье, несколько лет назад бросил соблюдение и тоже искал себя в светской жизни. Так что мы нашли друг друга в нужный момент.
Отношения завязались быстро, а поскольку к соблюдению заповедей молодой человек относился отрицательно, я быстро и окончательно всё забросила.
Кстати, мужа я искала, руководствуясь советами рава Вайса.
– Первым говорит тело. Если тело сказало «нет» – значит, нет, и это окончательно. Если тело сказало «да» – нужно попросить его отойти в сторону и пригласить разум.
Ищи человека богатого. Не в смысле денег, хотя это тоже хорошо. Он должен быть богат внутренне настолько, чтобы обходиться без тебя. Когда партнёр говорит «я не могу без тебя жить», это сначала сладко, потом горько.
Когда долго выбираешь партнёра, на что это похоже? Это как если ты стоишь в магазине игрушек, каждая из которых стоит доллар, а у тебя как раз нужная сумма в кармане. И пока она остается в кармане, тебе принадлежит весь магазин. Но приходит момент, когда нужно сделать выбор. После которого у тебя уже не будет доллара, и будет только одна игрушка. Это очень обидно, очень страшно.
Но однажды тебе придется уйти из магазина с чем-то одним.
Сегодня я замужем за любимым мужчиной, у нас две очаровательные дочки. Живем в Кфар-Сабе, красивом светском городе, и ведем светский образ жизни. В доме не бывает свинины и морепродуктов, я не готовлю и не ем смешанные блюда. Еврейские праздники мы проводим в доме соблюдающих родителей мужа. А если остаёмся дома, не делаем ничего, относящегося к празднику. Исключение составляет Песах: я убираю квартиру, хотя и не так тщательно, как следует, и не впускаю в дом хлебные продукты.
Моя нынешняя жизнь однозначно хороша! В ней есть любовь, семья, самореализация. Присутствует всё по-настоящему ценное. Как ни парадоксально звучит, но только оставив религиозный образ жизни, я получила то самое счастье, которое мне обещалось.