Не судьба
Смурным октябрьским утром душный вагон метро вёз меня на работу. Настроение было тоскливое: предстояло в который раз объяснять начальству, почему убеждения не позволяют мне вместе со всем коллективом выйти на демонстрацию 7-го ноября, держа в руках здоровенный портрет какого-нибудь партийного вождя.
С невесёлым выражением лица вошел я к нам в отдел – и был встречен хором восклицаний: “Михаил Маркович, наконец-то! Звоните немедленно домой, ваша старшая дочка уже телефон оборвала! Плачет…”.
Сердце у меня ёкнуло – что там стряслось за этот час, как я из дому вышел? Звоню и слышу захлёбывающийся голос:
– П-п-апочка, тебе звонили из ОВИРа, срочно вызывают, папа, что бу-у-удет?!
– Спокойно, Сашуля, не переживай, я только месяц назад у них очередной отказ получил, ну что ещё они нам сделают?
– Папа, она сказала – нам разрешили! Что нам теперь делать?
Положил я трубку – и кубарем на выход, на печально известную всем ленинградским евреям-отказникам улицу Желябова.
Месяц пробежал в отъездных хлопотах, большая часть которых вспоминается сегодня с улыбкой, но тогда, поверьте, было нам не до смеха.
И вот настал с содроганием ожидаемый день досмотра “дальнего багажа”. Несмотря на бессовестные поборы, которыми советская власть облагала уезжавших евреев, деньги у большинства оставались, и иногда немалые. С собой же разрешалось брать только по 90 долларов на душу. Остальное надо было превращать в разрешённые к вывозу вещи и “малой скоростью” отправлять в Израиль – в основном, чтобы там этими вещами пользоваться, но большей частью – чтобы продать. По рукам ходили списки ходовых товаров, составленные ещё в семидесятых годах на основе опыта так называемых «прямиков», которые в Вене сворачивали с израильского маршрута и на несколько месяцев оседали в окрестностях Рима, ожидая разрешения на въезд в США или Канаду. Там они и сбывали местным спекулянтам свои гаванские сигары, фотокамеры “Зенит” с навороченной оптикой и польские туристические палатки. В нашем же багаже, изрядно отощавшем за годы сидения “в отказе”, главную ценность составляли пианино “Красный Октябрь” и десяток любовно подобранных собраний сочинений (на пианино до сих пор поигрывают три поколения нашего семейства, из собраний остался неприкосновенный десятитомник Пушкина). Остальной наш багаж – посуда, упакованный в пенопласт фарфор-хрусталь и так называемые “мягкие вещи”, расставаться с которыми не пожелала моя тёща: «В крайнем случае будет что на пол положить и чем укрыться». Она была мудрая женщина, которой много раз в жизни доводилось совершать вынужденные переезды…
На грузовую таможню, находившуюся в конце Лиговского проспекта, я поехал один, решив поберечь нервы жены и старшей дочки. Сначала процесс пошёл довольно быстро и вполне ожидаемо – по опыту знакомых отказников, подвергшихся ему в предыдущие дни. Несколько изданных до войны и доставшихся от бабушки с дедушкой книг, накануне разрешённых к вывозу экспертом Публичной библиотеки, были, тем не менее, объявлены культурным достоянием СССР, изуродованы соответствующим штампом и возвращены мне. Та же участь постигла фарфоровую статуэтку, изображавшую персонажей басни Крылова “Кот и повар”, и ещё пару подобных вещиц. И вот очередь дошла до тёщиных “мягких вещей” – двух пуховых перин и нескольких подушек. Таможенники принялись по очереди засовывать их в здоровенный серый шкаф, украшенный символом радиационной опасности и соответствующей надписью – наподобие тех, что позже стали применяться для просвечивания багажа в аэропортах. Не лишённые своеобразного профессиональ-ного юмора, ребята в серой униформе между собой называли угрюмый агрегат “бухенвальдом”. Одна за другой мягкие вещи исчезали в пасти “бухенвальда” и через несколько секунд благополучно вылезали обратно. Ничто, как говорится, не предвещало – и я, изрядно наскучив противной процедурой, сидел себе и позёвывал на стуле у стеночки досмотрового помещения…
…как вдруг “бухенвальд” оглушительно зазвенел и замигал красной лампочкой! Таможенники с торжествующим воплем “Есть!” вскочили со своих стульев, а я, похолодев, замер на своём.
Тут самое время упомянуть, что буквально за несколько дней до того в газете “Вечерний Ленинград” появилась заметка под рубрикой “Из зала суда”. Оказывается, отдельные граждане злонамеренно используют гуманное отношение советского государства, разрешающего им выезд в Израиль для воссоединения с родственниками, и пытаются вопреки закону вывозить из СССР драгоценные камни и металлы! Вот и недавно была пресечена попытка супругов Р. припрятать среди своего домашнего скарба ювелирные изделия на сумму в несколько тысяч рублей. Но советские таможенники не дремлют, и незадачливые контрабандисты были схвачены с поличным. Теперь им не скоро придётся увидеться со своими тель-авивскими родственниками.
«Как хорошо, что нам нечего прятать среди домашнего скарба, а и было бы – ну не такие же мы идиоты, чтобы, по примеру воробьяниновской тёщи, запихивать бриллианты в стулья или там в подушки!» – единогласно решили мы с женой и тёщей, обсудив противную статью у себя на кухне.
Но теперь, под звон “бухенвальда” и под леденящими взглядами таможенников (к которым тут же присоединился милицейский майор), червячок сомнения зашевелился в голове. В жене-то я был уверен, но вот тёща… Случаются ведь у пожилых людей проблемы с памятью… Вдруг ещё много лет назад, готовясь к несостоявшемуся тогда отъезду, она припрятала-таки в перине колечко или серёжки, да и запамятовала с тех пор…
Лихорадочные размышления были прерваны вежливо, но с ехидцей заданным вопросом:
– Ну что же, гражданин Черейский, добровольно выдадите спрятанные для незаконного вывоза предметы, или нам продолжать досмотр?
– Я бы, конечно, добровольно выдал, если б знал, что выдавать. Насколько мне известно, ничего мы там не прятали…
– Ну, конечно, это святым духом оно туда попало! Спрашиваю повторно, на этот раз с занесением в протокол: будете выдавать? Молчите? Ну что ж, товарищи, приступаем к изъятию. Вас, гражданин Черейский, прошу оставаться, где сидите, и воздерживаться от резких движений.
Вся груда мягких вещей была извлечена из “бухенвальда”, и туда принялись их засовывать поодиночке. Первая подушка – нет, не звенит. Вторая пошла – мимо. И так далее, пока не дошло у них дело до пухлой перины – тут и зазвенело, и замигало, только не хватало аплодисментов довольных собою блюстителей. Перина была водружена на огромный стол и распорота по шву, в результате чего стол оказался заваленным огромной горой пуха и перьев. В воздухе их тоже порядочно летало, и таможенники с демонстративной брезгливостью стряхивали их со своих серых кителей. Стали они копаться в этой пуховой горе. Пять минут копаются, десять – ничего не находят. А сами уже все в пуху, морщатся, чихают… Наконец, догадались поделить гору на две части и половину засунуть в камеру. Мимо. Вторую часть снова располовинили, и таким путем после четвёртого деления добрались до маленькой звенящей и мигающей горки пуха, из которой и извлекли “незаконное вложение”. Одна из таможенниц ухватила крохотный предмет пинцетом и издалека торжественно продемонстрировала мне. Вгляделся – да это же магендавид, погнутый и потемневший от времени. Теперь в довесок к контрабанде ещё и сионистскую агитацию пришьют…
Правда, тут же слегка отлегло от сердца – магендавид не выглядел ни золотым, ни даже серебряным. Это явно озадачило и таможенников: пошептавшись между собой, они открыли коробку с пузырьками и пипетками и покапали на подозрительный предмет каким-то реактивом. “Металл…” – донёсся до меня разочарованный шёпот. Я выдохнул и уселся поудобнее на своём стуле.
– Что это мы там у вас нашли, Михаил Маркович? – вопросила таможенница, сменив тон на более человекообразный.
– Вы нашли, вам и следует знать, мы его туда не совали. А если б и засунули, что – разве запрещено?
– Да нет, это обыкновенное железо, мы его ещё поизучаем, но не похоже, чтобы представляло художественно-историческую ценность. Мы его, наверное, вам разрешим вывезти, но мы должны знать – для протокола – что это такое? Вы же в Израиль собираетесь выезжать, а это ихняя сионистская символика.
Вот эта “ихняя сионистская символика” меня и вывела из себя. Позабыв о данном себе обещании не вступать в бессмысленные дискуссии с представителями обрыдшей власти, притом имея уже в кармане выездную визу, я огрызнулся:
– Вы бы сходили, в порядке повышения квалификации, на еврейское кладбище – там эту “сионистскую символику” на каждом надгробном камне увидите. А я теперь понял, что вы нашли в нашей перине, и как оно туда попало – но вам не скажу. И будьте любезны вернуть мне моё имущество в его первоначальном виде пуховой перины.
– Не скажете – ваше дело. Но этот “магендовид” мы тогда задержим для экспертизы, а она проводится в Москве и занимает не менее месяца. Придется вам либо визу продлевать, хе-хе, либо уезжать без этой вашей железки. А перину мы вам обратно зашьём, уж как получится.
Так и остался маленький жестяной магендавид в бывшем городе Ленинграде бывшей Страны Советов. Не довелось ему попасть в еврейскую страну после долгих странствий – с одесского Привоза, где его привязал к лапке кошерной курицы неведомый еврейский резник-шойхет, в мастерскую артели “Красный перинщик” в куче пуха и перьев от ощипанных куриц. Оттуда – уже внутри пресловутой перины – в Сухуми на пароходе в толпе эвакуировавшихся из осаждённой Одессы. Потом. вместе со своей хозяйкой, побывал наш магендавид в Москве, перебрался в Ленинград… Но закончить свои странствия на земле, где Щиты Давида красуются повсюду, а не только на еврейских могилах – видать, не судьба ему была.