Дедушки
У меня никогда не было дедушек. Были, конечно, но они меня не дождались. И всё, что я знаю, — семейные предания. По преданиям, один мой дедушка играл на скрипке. Другой — играл в карты. Дедушка-скрипач был высоким, красивым, непьющим, некурящим и очень остроумным. Об этом говорила бабушка. Дедушка-картёжник был рыжим, краснолицым, пьющим, курящим и очень азартным. Об этом говорили все.
Дедушка-скрипач умер в 43-м в эвакуации. Похоронили его в маленьком киргизском городке. Сухой серый песок с его могилы бабушка и дети насыпали в прозрачные бутылки, перевязали чёрной лентой и привезли в свои дома. Взрослые, глядя на такую бутылку, вздыхали, качали головой и пускались в воспоминания, которые обрастали неслыханными подробностями. Поэтому я знала о дедушке-скрипаче даже то, что ему и не снилось. Квадратный стеклянный штоф стоял на видном месте, и когда я прыгала, бегала, скакала, стекло позванивало, и чёрный печальный бант смотрел с укором. На приклеенной намертво пожелтевшей бумажке мама каллиграфическим почерком написала чёрной тушью: «Спи спокойно, дорогой отец!». Читать я не умела, но взрослые мне прочитали эти чёрные буковки. И я их немного боялась. А раз мама написала, чтобы дедушка спал спокойно, я очень следила, чтобы его не беспокоили и не шумели. Когда приходили подружки и начинался татарам, я топала ногами и кричала: «Тише! Дедушка проснётся!». Они застывали, крутили головами, но я ничего не могла объяснить.
Потом я выросла, научилась читать, знала, что в бутылке песок — и всё равно, дружбы с дедушкиной бутылкой не получилось. Да и бутылка исчезла. При переезде в новый дом исчезла. Видимо, дедушка не захотел опять менять адрес.
Дедушка-картёжник умер рано. Моему папе было тринадцать лет, когда прибежали и сказали, что дедушка упал и умер прямо за карточным столом. Папа первым увидел его голову, лежащую на колоде карт, красное лицо и рыжий клок. А потом в это маленькое местечко пришла война, памятники уничтожили, могилы сравняли. Через много лет папа исчез на пару дней, потом появился и положил в угол холщовый мешок. Потом они с мамой долго шептались. Я слышала, как мама спросила:
— Как ты его узнал?
— Рыжий клок, — сказал папа и заплакал.
Потом папа вывел меня на улицу и стал говорить, что у него на этом свете нет ни одной родной могилы. Поэтому он поехал, отыскал могилу отца, привёз его останки и хочет захоронить.
— Там, в мешке, твой дедушка, — торжественно сказал папа. Я была уже подростком, но испугалась, как трёхлетка, и убежала сразу. Вернулась, когда дедушку уже захоронили.
Не знала я дедушек. Разве что чуть-чуть. Бутылка с песком и холщовый мешок. У меня абсолютно нет музыкального слуха, и я не играю в карты. А вот если бы дедушки меня дождались… Кто знает?
Рука
Она всегда лежала в диване. Среди мелкого тряпья и других выцветших воспоминаний. Лежала на виду. Стоило только приоткрыть крышку дивана, я начинала кричать, зеленеть от страха и прятать голову в бабушкину юбку. Это была рука. Правая рука, сделанная на киевском протезном заводе. Весила она килограмма три, была воскового цвета и казалась точной копией руки, которую папа потерял в 42-м, наткнувшись на мину. Эти резиновые три килограмма он ненавидел. По большим праздникам или когда шли к кому-то в гости, мама говорила:
— Не забудь надеть руку!
И он нехотя открывал диван. Потом руку долго пристёгивали, крепили на плече, а я тряслась от страха. Никакие Карабасы меня не пугали так, как эта рука. И когда я зависала над манной кашей, бабушка говорила:
— Открой рот или я покажу тебе руку.
И тогда я была готова даже на рыбий жир.
А вот мой брат её не боялся и, когда никто не видел, таскал из дивана во двор. Мальчишки ему завидовали и кричали:
— Дай поносить!!
Он размахивал рукой, как мечом, и шёл в бой с ней наперевес. Конечно, папа грозил ремнём, но что ремень против славы?
— Смотри! — говорил папа. — Не доводи меня до последней капли.
И брат давал честное пионерское. Но что честное пионерское против славы?
И всё-таки последняя капля наступила. Брат принёс руку в школу. На уроке физики, когда учительница спросила про какой-то закон Ньютона и сказала: «Поднимите руку, кто знает», мой брат поднял две руки. Тяжёлая восковая рука чуть колыхалась, а учительница медленно сползала на пол.
А потом я услыхала крики и выглянула в окно. Это папа шёл с братом из школы. В левой руке папа держал резиновую правую и колотил ею брата. Брат кричал только два слова:
— Честное пионерское!
Но любимая организация уже ничем помочь ему не могла. Наказание было страшным. Два дня никакого футбола — только назубок все законы Ньютона.
Через пару дней брат сказал мне:
— Давай избавимся от руки.
Я очень обрадовалась. Он иногда брал меня на задания: постоять на шухере, принести воды раненому, когда играли в войну, а однажды даже взял меня в плен. Но избавиться от руки — это было серьезное задание. Брат сразу предупредил, что если я проболтаюсь, то… И он не стал продолжать, что будет, а только посмотрел. Я очень быстро закивала.
На следующий день брат сказал маме, что отведёт меня в детский сад. Мама приложила руку к его лбу.
— Температура нормальная. Ты же никогда этого не делал.
Брат поправил пионерский галстук и сказал:
— Когда-то надо начинать.
Потом посмотрел на меня и подмигнул.
В садик мы, конечно, не пошли.
— Куда мы идём? — спросила я по дороге.
— На стадион, — ответил брат.
Мы жили в трёх кварталах от стадиона, и он всегда ходил с папой на футбол.
— Но сегодня нет футбола.
— Знаю, — отмахнулся брат.
По дороге мы зашли в большой дом. Брат называл его «дом Войнова» — здесь жил знаменитый киевский футболист Юрий Войнов. Мы поднялись на последний этаж и вышли на маленький чердак; там из-под пыльных ящиков брат вытащил свёрток, завёрнутый в моё любимое детское одеяло. Это была рука. Он стащил её накануне вечером. Я хотела обидеться по поводу одеяла, но избавление от руки было сильнее моей обиды. И мы пошли вниз.
— А почему ты её здесь не оставил? Папа не найдёт? — спросила, не зная, куда мы теперь идём.
— Рука ни в чём не виновата. И должна приносить пользу, — сказал настоящий пионер.
Мы подошли к стадиону. Нефутбольный день. Почти никого. Только у входных ворот пара нищих разложила на земле шапки и пустые консервные банки. Редкие прохожие бросали медяки, их колокольный звон будил просящих и давал надежду.
Брат подошёл к очень маленькому дяденьке. Потом оказалось, что он вовсе не маленький, а сидит на каталке, и нет у него обеих ног. Брат долго о чём-то говорил; я стояла в стороне и прижимала к себе свёрток с рукой. Потом он за мной вернулся и повёл к дяденьке.
— Разворачивай, — шепнул брат.
Я очень торжественно развернула, дяденька аж свистнул. Мы положили руку рядом с каталкой ладонью вверх. Прохожие стали останавливаться, показывать пальцами. Со стороны это было и смешно, и грустно: сидит дяденька без двух ног и с тремя руками. Третья рука сразу стала зарабатывать деньги. Все подходили и вкладывали в резиновую ладонь разную мелочь. Мы радостно вздохнули и ушли. По дороге домой брат чуть не лопнул от гордости.
А дома обнаружили пропажу. Папе нужно было идти на какое-то собрание, и нечего было надеть. Он бегал по комнате и кричал: «Где рука?!» Брат был настоящим пионером, он молчал. А я была папина дочка, и всё ему рассказала. Потом было очень тихо. Брат приготовился к худшему, а я крепко держала папину руку. И вдруг папа всхлипнул и пошёл обнимать брата.
— Наконец-то! — шептал он. — Наконец-то она начнёт приносить хоть какую-то пользу.