УРОКИ ФРАНЦУЗСКОГО
Этими заметками мы пытались разобраться в рассказе Михаила Юдсона «Француз». Заметки не претендуют на полноту. Мы понимаем, что и после них в рассказе остаётся немало неразъяснённых мест, нестыковок, противоречий.
Но это только первый шаг. Пусть другие пройдут дальше нас.
Неунывающий Прокруст
Итак, в рассказе все слова должны быть «французскими», то есть ударение должно падать на последний слог. Ради выполнения этого условия Юдсон не брезгает ничем. Надо слово обрубить – обрубает:
Мефистофель – Меф,
христианнейшем – хр-Шем,
Бесконечным – Беск,
неандерталец – неан,
кроманьонец – кром.
Надо исказить – искажает:
трагедия – трагедь,
нетленка – нетлень,
повесть – повестень.
Из двух или трёх слепить одно – лепит:
небо в алмазах – небовал.
И при этом не отказывается от своих обычных словесных игр. Например, берёт только что образованный «небовал» и продолжает: «и ров». Это значит, что нужно отделить «вал» от «неба» и прицепить к нему справа – к «валу» – «и ров». Чтобы получились цветаевские «вал и ров».
Короче говоря, читая Юдсона, будьте бдительны!
Герои
Теперь давайте выясним: кто герой (герои) рассказа. Их несколько. Вот они – в порядке их появления в тексте:
Михаил – Иван – Игнат – Антон – Онфим – Моисей – Рон-Старшой. Их семеро, и это, может быть, что-то значит.
Михаил – писатель, живущий в Тель-Авиве, alterego М.Юдсона. Иван, герой Михаила, продукт его воображения – тоже писатель. Иван пишет роман «На задах», что напоминает «В лесах» и «На горах» Мельникова-Печерского. И вообще Иван напоминает Мельникова-Печерского – основательностью и упорством, например.
В таком случае, страна Из, откуда прибыл Иван – это, надо полагать, идеализируемая им Русь до раскола, староверческая.
В свою очередь, Игнат – герой Ивана, опять-таки писатель. Хотя и «бутафор» и «седьмой дурак», но – писатель. Пишет роман об Антоне, каковой Антон – явно Чехов. Игнат хвалит себя: «Сам из бар – а трудовик!».
Мы полагаем, что Игнат – это наш современник Дмитрий Быков (который, кстати, действительно писал о Чехове).
Онфим – это имя появляется ещё в «Лестнице на шкаф»: «Онфимкины прописи». Интересно, что во «Французе» Онфим – «жидовин», что, однако, ничем в тексте не подтверждается. Видимо, Михаил (alterego Михаила Юдсона) есть продукт воображения Онфима-жидовина.
Прототипом Моисея является, конечно, библейский Моисей.
Рон-Старшой – французский писатель Жозеф Анри Рони-Старший. В соавторстве с младшим братом писал романы о доисторическом прошлом, о каменном веке. Во «Французе» ведёт себя как «культурный герой» каменного века.
Итак, все герои рассказа – писатели или «культурные герои».
Сюжет
Если в этом рассказе и есть сюжет, то он примерно таков. Михаил, перечитав написанное Игнатом (стало быть, Михаил контролирует не только Ивана, но и ивановское порождение – Игната?), предался размышлениям. Но тут происходит нечто вроде бунта: в чулан к Михаилу заходят вооружённые Иван, Игнат и Антон. Жизнь Михаила под угрозой. Но вмешательство Онфима предотвращает казнь.
Тогда те же трое «и примкнувший к ним» Михаил (!) заявляются уже к Онфиму. Кажется, угрожающая ситуация повторяется, но тут Моисей «остановил бег строк», то есть мы оказались там, где нет строк – в бесписьменной эпохе, в каменном веке. Где речь идёт уже (или ещё?) не о строках, словах или буквах, а о рисунках. И вот Рон-Старшой рисует круг и рядом с ним – справа, надо полагать – «хривой хрест» х.
Слово «Ох»
Если отбросить постскриптум, то окажется, что рассказ открывается и завершается одним и тем же словом «Ох» – или, если угодно, одним графическим символом: «на ходу изобрел колесо страстей – змей жрет свой хвост …, изобразив на стене круг и хривой хрест – Ох…».
Человек каменного века мог, конечно, так нарисовать. Но мог нарисовать и по-другому: «х» внутри «О». В «Мозговом» читаем: «– В старинных свитках писали «десять» как единицу внутри нуля, – сказал Женя. – То есть Единый, а вокруг мы кружим».
Нечто подобное находим в незаконченном романе «Четверо»: «Волосатая грудь нараспашку, с шеи на золотой витой цепи свисает крыжаль – крест в магендовиде, знак хриудаизма».
Но Рон-Старшой предпочёл расположить два рисунка не один в другом, а рядом. Получилось – в условиях отсутствия письменности! – простое русское слово «Ох». Замкнувшее рассказ наподобие змеи, ухватившей себя за хвост.
Автор и герои
Ситуацию, когда герои приходят к автору с какими-то претензиями, Юдсон, по-видимому, придумал сам. Впрочем, нельзя полностью отрицать возможность заимствования, поскольку такая ситуация уже встречалась в литературе. Её изобразил, например, французский (!) драматург Жан Ануй в пьесе «Подвал».
В этой пьесе есть особый персонаж по имени Автор. Предполагается, что это он написал пьесу «Подвал» – вернее, наметил некоторые основные линии. И вот актёры начинают, под руководством «Автора», играть по этим линиям … но действие мало-помалу застопоривается, и вдруг – актёры исчезают, прячутся. Их нет на сцене, и нет за кулисами. «Автор» совершенно подавлен. Но тут
«Входит семинарист.
С е м и н а р и с т. Сударь, меня прислали к вам мои товарищи. Они хотят, чтобы вы правильно поняли их отказ продолжать спектакль… На наш взгляд, некоторая ваша осмотрительность, вызванная боязнью шокировать публику, мешает каждому из нас быть самим собой. Это жестокая, бесчеловечная история, но мы уже начали ее рассказывать, и она наполовину претворилась в жизнь. И если теперь нам нельзя честно сыграть ее до конца, то лучше уж мы все, мои товарищи и я, вернемся в небытие. Снова обратимся в те смутные мысли, расплывчатые образы, какими были до того, как вы нас придумали… Да, может для всех было бы лучше, если бы вы не извлекли нас невесть откуда и не впутали в эту историю. Но теперь мы здесь, сударь, мы начали жить на сцене, и с этим надо считаться…Может быть, вам не следовало за это браться, но вы взялись. А теперь надо оставить нас в покое. И до самого конца не вмешиваться».
«Автор» принимает условия актёров, и пьеса доигрывается до конца.
Узнавания
Многие имена, упоминаемые прямо – или зашифрованные, суть имена писателей, литераторов или литературных героев. Так, «слепые Го, Джо» – это Гомер и Джон Мильтон. Гончар («И Гончаром урча») – это, с одной стороны, просто гончар со своим гончарным кругом, а с другой – писатель Гончаров, чьи три романа носят названия, начинающиеся с «круга», т.е. с буквы «о».
Или, например, «Уезд-АИД (Алексей, Иван, Диман) – подождет, смердя!» – это что за тарабарщина?
Тут прежде всего надо понять, что Диман – это попросту Дмитрий. А тогда уже нетрудно сообразить, что имеются в виду жители уездного города: трое законных братьев Карамазовых — Алексей, Иван, Дмитрий — и один незаконный: «смердя», то есть СМЕРДЯКОВ!
Многие имена в рассказе имеют французскую коннотацию. Об этом стоит поговорить более подробно.
По французскому следу
Зачем только черт меня дернул
Влюбиться в чужую страну?
И.Эренбург
Париж, конечно, стоит обедни. Но как вообще могла появиться такая идея: «накострять» рассказ с французскими ударениями? Предлагаем версию, которая нам кажется наиболее правдоподобной.
Юдсон, видимо, брал пример с французского писателя Жоржа Перека, входившего в группу, объединявшую литераторов и математиков – и чрезвычайно склонного ко всякого рода экспериментам с буквами, словами и т.д. Например, он сочинил детективный 300-страничный роман, в котором отсутствует буква e, самая частая во французском языке (более подробно о творчестве Перека см. здесь:
http://morebo.ru/tema/segodnja/item/1435828115951
и здесь:
https://web.archive.org/web/20130124122327/http://magazines.russ.ru/nlo/2010/106/ ).
Но отнюдь не только Перек оставил «французский след» в рассказе. Мы находим упоминания о
— Сартре и его «Мухах» («отогнал мух (Сартр наслал?»);
— Расине («Трагедь! Как Степан Расин!»);
— российском походе Наполеона («шумел-гудел ростопч-пожар Бородина! И выл хор вьюг, вихрь нес крупу (подвид манн), пел ветр – «Вернись в Смоленск!..»»);
— Дрейфусе, Золя и Андре Жиде («тут всяк сверчок-дурачок дразнил-рифмовал его, чужака: «Француз-дрейфуз! Абрамосар-бейлисар! Золя, гля, сопля! Андре – по пеньке бежит во дворе!»»);
— Жанне д’Арк («на дворе трава, на траве дрова, на дровах – даарк…»);
— Прусте (с его Сваном) и Стендале («Эх, глупой француз! Пруст-куст, блум-сван! Стендаль-миндаль сидел на стене и вдаль глядел»);
— Франце Кафке, чьё имя, благодаря своеобразному толкованию, приобретает французскую коннотацию («Пляши, юрод, пиши навзрыд – мир сохранит, чтоб печь топить! Жил-был уже один такой ушан-лопоух, просвистел скворцом (не галл, так галк), звать-величать Франц – узь проз его у всех на слуху, извив теснин, резь тупиков (ну, например, Тезей как землемер метаморфоз), хруст замз и высь глубин (всмотрись – бездн вброд не перейти, тут батискаф какой-нито маракуй!) – титан, етит твою, ан завещал все сжечь, все утопить…»).
Тут надо кое-что пояснить. Слово «Кафка» по-чешски значит «галка» (галк). «Франц – узь» означает попросту «француз». В то же время упоминаются герои Кафки: землемер из «Замка», Замза из «Превращения» (который в результате превращения-метаморфозы («землемер метаморфоз») стал гигантским насекомым. «…бездн … маракуй!» – «Маракотова бездна»);
— Луи Селине (одно из двух названий романа Ивана – «Путь на край слов» – напоминает «Путешествие на край ночи»);
— Ромене Роллане (в тексте «Роман» и «Ролан» – «шлю салют те, Ролан!».
«Кроши писак в салат, труби в рог!» – в цветаевский «Роландов рог». Кроме того, имеется в виду французская «Песнь о Роланде»);
— Жорже Луи де Бюффоне («Стиль – се человек»);
— романах Пруста «Под сенью девушек в цвету» и «Содом и Гоморра», и о герое Пруста – Марселе («тут тебе не сень струй в цвету, не лаз под подол (срам и марсель)»);
— Гильотене («– Был такой врач, француз Гильотен, гуманист… – произнес Антон»).
Ну и не забудем, конечно, что седьмой герой «Француза» – Рон-Старшой – это Жозеф Анри Рони-Старший.
И про Жана Ануйя будем помнить.
Можно сказать – несколько, правда, грубовато – что весь юдсоновский рассказ, начиная с заглавия, профранцужен.
P.S. Впоследствии Михаил Юдсон включил «Француза» в роман «Мозговой», только это был уже не «рассказ», а «россказ». И постскриптум, с обращением к «драгому читателю», следовал не сразу после основного текста, а немного погодя, так что между основным текстом и постскриптумом оказался кусок объемлющего романного текста.