РАСТЛЕНИЕ РАЗВРАЩЕННЫХ
(О некоторых тенденциях местной литературы)
«Культурные коды пропали… Лет восемь назад мне случилось прочесть по просьбе знакомого учителя в московской гимназии некий курс о литературном процессе 50-60-х годов. Мне надоело читать лекции, я попросил их написать рефераты – чтобы дети сами там что-нибудь поискали. И вот девочка встаёт со своим рефератом, очень старательная девочка, всё у неё записано. Тема реферата – «Тарусские страницы». Она начинает читать. Первая фраза реферата — никогда её не забуду – звучала так: «В 1959 году Константину Георгиевичу Паустовскому удалось получить грант на издание литературного альманаха». Ровно два человека поползли под стол после этой фразы: я и их учитель. Дети не понимали, чего мы так веселимся. А как ещё издают литературные альманахи? Грант получают, конечно…»
Александр Даниэль
(подробнее на сайте:
http://os.colta.ru/literature/events/details/23643/page2).
Современная литературная ситуация, сложившаяся в русскоязычном Израиле, развращает писателей. Растлевает. Портит. Обычному читателю характерные следы этой порчи не видны. И даже если он заметит их, – потому что во многих различных книгах местного издания они рассеяны в изобилии и не заметить эти следы трудно, – то сочтёт их не следами порчи, а просто особенностями конкретного произведения. Но читатель взыскательный и придирчивый, знакомый со многими произведениями, – а таковыми должны быть литературные критики – эту порчу приметит и ущерб от неё оценит.
Возможно, другие литературные ситуации – в другое время, в других местах и на других языках – растлевали и портили авторов сильнее. Вполне может быть. Я даже уверен – так и было. Например, в Советском Союзе, который литераторы старшего поколения ещё помнят, ситуация была просто ужасающей. От написания книги до её публикации проходило зачастую от пяти до десяти лет, причём лишь в том случае, если книга была идеологически приемлема. Зато и гонорары платили такие, что член Союза писателей мог позволить себе нигде более не работать. Это и было его основной работой – членство в Союзе писателей. Для наглядности и солидности: фрагмент повести Сергея Довлатова «Ремесло», эпизод встречи автора с известным писателем Даниилом Граниным:
«Неплохо, – повторял Даниил Александрович, листая мою рукопись, – неплохо…
За стеной раздавались шаги.
Гранин задумался, потом сказал:
– Только всё это не для печати.
Я говорю:
– Может быть. Я не знаю, где советские писатели черпают темы. Всё кругом не для печати…
Гранин сказал:
– Вы преувеличиваете. Литератор должен публиковаться. Разумеется, не в ущерб своему таланту. Есть такая щель между совестью и подлостью. В эту щель необходимо проникнуть.
Я набрался храбрости и сказал:
– Мне кажется, рядом с этой щелью волчий капкан установлен.
Наступила тягостная пауза».
Эта пауза длится с семидесятых годов прошлого века. Тогда литератор должен был публиковаться не в ущерб своему таланту, и при этом проникать в щель между совестью и подлостью. С тех пор помянутая щель значительно расширилась: границы подлости практически не изменились, но границы совести сильно подвинулись.
Но зачем же было протискиваться в узенькую щель? У каждого литератора побуждения свои, персональные и индивидуальные. Но в общем виде они сводятся – тогда, как и теперь – к двум крайним импульсам. Первый: «Я хочу, я должен, я обязан, я считаю необходимым рассказать людям о том, что знаю или что сочинил». Второй: «Мне требуются материальные и социальные результаты публикации сочинённого мной». Это крайности, схематичные линии, между которыми можно разместить весь спектр авторских побуждений.
Для иллюстрации приведу цитату, на сей раз – из книги Кирилла Косцинского «В тени Большого дома»:
«…Гансовский воевал рядовым солдатом, был тяжело ранен под Невской Дубровкой и затем оказался в качестве инвалида то ли в Ташкенте, то ли в Алма-Ате. Он видел ту войну, которую видел и я — без сахарина и акварельных красок, и ещё он видел глубокий советский тыл, которого я никогда не видел. И рассказывал он об этом жёстко и впечатляюще.
— Как вам не стыдно! — сказал я вдруг. — Почему вы не пишете об этом? На кой чёрт вы сочиняете вонючие рассказики о несчастных американских безработных, которых вы никогда не видели и которые живут, вероятно, лучше, чем мы с вами?
— Моя война не интересует издателей, — ответил он. — А мне нужны деньги. За деньги я готов мыть любые литературные полы.
Возник довольно долгий и бессмысленный спор… Точнее, спора не было: я говорил что-то о честности писателя, о его долге, о гражданственности, а Гансовский отвечал, что честность — товар, на который трудно найти покупателя, что долг его, Гансовского, выражается в рублях, занесенных в бухгалтерские книги нескольких издательств, а чтобы покончить с гражданственностью, вполне хватило холостого выстрела «Авроры».
Однако цинизм этот был поверхностным, и за его тонкой корочкой легко прощупывалась боль за страну, стыд за политику её правительства, отвращение к тому, что фадеевы, сурковы и софроновы называли «советской литературой», и к чему в той или иной мере были причастны мы оба».
Декларирование импульса ещё не является свидетельством его силы. Оба писателя «были причастны к литературе», а стало быть – их творчество каким-то образом стимулировалось. Несмотря на внешнее кажущееся противоречие между собою, писательские импульсы (позволительно их назвать стимулами к творчеству) не противоречат друг другу, они могут присутствовать в сознании автора в самых различных сочетаниях. Читатель, потребляющий в итоге результаты авторского труда с неким коэффициентом искажения, вносимым редакторами, если таковые предусмотрены, и прочими публикаторами, не имеет чёткого представления ни о силе бушевавших в сознании автора импульсов, ни о степени искажений – ему просто неоткуда получить эту информацию. Критик, вынужденный разбираться в произведении, может высказать догадку или даже кулуарные сведения обо всём этом. Как пример таких сведений, приведу два высказывания Корнея Чуковского. Первое из них опубликовано в его «Дневниках» (запись от 24 ноября 1931 года):
«Похоже, что в Москве всех писaтелей повысили в чине. Все зaвели себе стильные квaртиры, обзaвелись шубaми, любовницaми, полюбили сытую жирную жизнь».
Второе, относящееся к семидесятым годам – из трёхтомного труда Лидии Чуковской «Записки об Анне Ахматовой» (том 2. «Дедом» Лидия Корнеевна называла своего отца Корнея Ивановича Чуковского):
«Дед, незадолго до болезни бродя со мной по Переделкину, сказал: «Хорошо бы написать роман о судьбах здешних писателей под названием: “Разложение». Одних расстреливали или загоняли в гроб, других разлагали. Никто из нас не уцелел”».
В Советском Союзе звание литератора почиталось выгодным и престижным. Ах, «сытая жирная жизнь» – она же гораздо приятнее той обыденной жизни, которую вели мои родители, я сам или все известные мне в юности родственники и знакомые. Наша жизнь была самой обыкновенной, но «сытой и жирной» её уж никак не назовёшь, не погрешив против истины. Впрочем, если бы стало гораздо хуже, то и та, прошедшая жизнь показалась бы райской. Но пока было терпимо, всего лишь терпимо, и потому казалось, что именно писательство сможет обеспечить сытую, жирную, желанную и весёлую жизнь. Ну рассудите: советско-партийная деятельность была молодым еврейчикам практически недоступна, служебная карьера для беспартийных немыслима, а в воинскую службу мешала идти некоторая интеллигентность. Оставались так называемые творческие профессии, причём тем, у кого было развито словесное мышление и обнаруживалась способность именно к составлению фраз, приходилось надеяться только на литературу. И совершенно неважно, что именно следует написать. Пожалуй, большинство знакомых мне людей согласились бы, чтобы под обложкой, на которой значится их фамилия, вышла книжка с девственно белыми страницами – лишь бы считаться автором книги, получить за неё соответствующий гонорар и членство, дающее разнообразные льготы. Мало того, многие – к счастью, не все, – согласились бы, чтобы в печатном издании, над которым значится их почтенная фамилия, были опубликованы славословия вождям, восхваление государственного бандитизма или косноязычные инвективы в адрес внешних и внутренних врагов. Лишь бы числиться автором, быть писателем. А если для этого нужно что-либо написать, – что ж, значит, придётся с этой задачей справиться. То есть второй импульс существенно превалировал над первым, а коэффициент искажения мог оказаться весьма значительным. «Он печатается», – звучало как похвала, как признание неких заслуг, как знак избранности.
С переездом в Израиль и особенно с изменением российского книжного рынка ситуация для авторов также сильно переменилась. И не только в быту. Второй импульс угас и принял отрицательное значение, а первый, оставшийся без противовеса, перекосило. Сравнение тогдашней российской литературной ситуации с нынешней русскоязычной израильской столь же обоснованно и наглядно, как сравнение инфаркта миокарда с геморроем. И то, и другое обусловлено патологическими процессами в кровеносных сосудах. Но из того, что инфаркт миокарда переносится пациентами значительно тяжелее геморроя, вовсе не следует, будто геморрой не нужно лечить.
Израильские издательства, работающие на русском языке, выпускают книги исключительно за счёт автора. Кажется, одного этого сведения достаточно, чтобы оценить общий, суммарный уровень издаваемых книг. Я не смею здесь привести ни одного имени современных израильских русскоязычных писателей, ни одного названия книги – чтобы лично не обиделись ни упомянутые, ни тем более позабытые авторы. Но явление существует, и я охотно опишу его, и пусть сочинители узнают себя сами.
Кто платит, тот и заказывает музыку. Поэтому многие авторы, оказывающиеся хозяевами положения, позволяют себе не церемониться. Это не значит, что они открывают душевные глубины, решают важные философские вопросы или отправляют персонажей в экзотические путешествия. Это всего лишь значит, что собственная литературная репутация кажется им безусловно растущей при популяризации любой написанной ими строки. Даже если такая строка содержит неточные, наспех изложенные слова и приблизительные словесные формулировки, более всего напоминающие автопародию. Такие писатели, как правило, пишут без черновых вариантов, практически сразу – набело. И никаких других авторов не читают, кроме себя, любимого, и – иногда – произведений популярных работников того жанра, в котором намереваются подвизаться. Так, неудачливые израильские авторы детективов изредка читают переведенные на русский романы Чейза или Стаута, а наивные сочинительницы романов о любви – Даниэлу Стил и Сандру Браун, причём внесознательно принимают такую массовую, выверенную, аккуратно причёсанную и «тщательно заточенную под среднего потребителя» продукцию за образец успеха. А повторить этот успех или хотя бы приблизиться к нему – не получается, да и получиться не может. В изготовление книг популярных жанров вложен многодневный труд множества людей – литагентов и рекламщиков, верстальщиков, корректоров, технических редакторов и стилистов, и прочих, и прочих, включая типографских рабочих, книжных продавцов и грузчиков на оптовых складах, – хотя на обложке книги крупными буквами написано только одно имя автора, по милости и коммерческому расчёту издателя ставшее торговой маркой, брендом. А наивный самодеятельный автор пытается добиться того же результата лишь собственными силами и за собственный же счёт. Написать крупными буквами на обложке своё имя он, конечно, может… Но это, пожалуй, и все элементы успеха, которые ему доступны.
В качестве компенсации за отсутствие эффекта будущей публикации авторы, оставшиеся без идеологических ориентиров, пытаются ощутить приятность писательского труда немедленно. Для этого задача поиска наиболее точной словесной формулы неосознанно заменяется задачей поиска наиболее приятного сочинителю слова, а действительность преображается в соответствии с невысказанной мечтой. Приведу примеры; все они изданы.
Один автор решил написать о Второй Мировой войне, в которой участвовал его отец. Он, этот отец, увёл всех своих односельчан в глухой лес, построил там новую деревню, а охранять её поставил молодёжь, которая вооружилась самодельными арбалетами. И из этих арбалетов, сидя на деревьях, они перестреляли не менее тысячи фашистов. И всякий раз фашисты, заезжавшие в этот лес, находили там свою смерть, и ни один из этих проклятых врагов при жизни не поинтересовался – куда же подевались предыдущие фашисты?
Другой автор описал суперсовременный, необыкновенно богатый и роскошный музей, оснащённый самой современной электроникой и усиленной охраной, который расположен в недостижимой сибирской глуши, вдали от всех автомобильных трасс и железных дорог, в непроходимом лесу. В витрине этого музея хранится супердорогое украшение, которое нужно украсть. Доблестные воры с боем похищают заказанное, но, поскольку заказчик им не платит, смазывают украшение особым ядом, от которого гад-заказчик мгновенно подыхает в муках. Вопросы: что кушали, где спали и как лечились предполагаемые охранники музея? – автора почему-то не волнуют.
Третий автор описал многочасовую поездку по казахской пустыне без дороги, без единого встречного или попутного автобуса, – и вдруг среди этой пустыни возник многоэтажный роскошнейший отель, в котором персонажи и поселились. Ни проблема доставки строительных материалов в сердце пустыни, ни водоснабжение такого отеля, ни неизбежное и полное отсутствие рентабельности автора не беспокоят.
Четвёртый автор – женщина, написала повесть о футбольном вратаре, таком удачливом и знаменитом, что его узнают на улице в лицо буквально все, в том числе старики и дети. Он остаётся кумиром болельщиков десятки лет, футбол сделал его богатым, но написана о нём только одна-единственная книга, и её автор – журналистка, которая и обретает в нём свою любовь. При этом в довольно толстой книге ни слова не сказано ни о спортивном режиме, ни о ежедневных тренировках, ни о каком-либо матче, ни о какой-нибудь ещё публикации жаждущей любви журналистки, ни даже о том, в какой стране происходит действие и в каком клубе он играет.
Пятый сочинил повесть о том, как он под собственным именем живёт в провинциальном российском городе, где якобы существует крупное доходное издательство, заключившее с ним договор и с нетерпением ждущее его новых романов. Дело происходит в наши дни, но этот автор пишет от руки и носит редактору свои рукописи на бумаге. И вот, чтобы стимулировать творческую активность, главный редактор нанимает людей, разыгрывающих перед писателем различные лживые роли. За обман автор сурово наказывает отрицательных персонажей, а помогает ему в этом школьная дружба. Однокашники писателя в итоге оказываются преуспевающими, а все, кто отнёсся к нему без должного почтения, – битыми и обобранными.
Шестой написал роман о высотном многоквартирном доме в Израиле. На тридцатый этаж этого дома он поселил бразильского миллионера, подруга и секретарша которого оказывается старой знакомой и любовницей управдома, презревшего бразильских женщин в пользу репатриантки из России. И вот у миллионера – сердечный приступ, а в доме ломается лифт, и израильская скорая помощь просто не в состоянии добраться до пациента по лестнице – доктор, видите ли, пожилая, ей тяжело. Миллионер так и умирает, завещав все свои деньги подруге, а с ней – и управдому.
Вы полагаете, я окончил этот мартиролог? Ничуть не бывало. Вот ещё пример: израильский русскоязычный писатель рисует женское общежитие. Цитата: «Девушки целовались с парнями, некоторые даже спали с ними, а самые отъявленные тут же выходили замуж». Ещё пример: другой писатель рассказывает о легкомысленной женщине. Цитата: «Кроме одежды, на ней ничего не было».
Не отстают от прозаиков и поэты. Вот прелестная строфа из новой книги:
Я гонял, спорил сам с собой
Насчёт жизни своей задрипанной.
Я всё хотел завершить и начать с тобой,
А ты взяла из окна и выпала.
Действительно, такой жизни не позавидуешь.
Но что особенно пикантно: ни один из этих авторов не испытывает не то что стыда, но даже смущения по поводу ими написанного. И сюжеты, и приводимые цитаты кажутся авторам нормальными, обоснованными, художественными, «не хуже, чем у других». И если бы издатель предложил что-то подобное исправить, или отложить публикацию до момента, пока не будет написано нечто действительно интересующее предполагаемую аудиторию, он добился бы лишь недоумения автора, а тот незамедлительно обратился бы в другое русскоязычное издательство, умеющее эффективнее ласкать авторское самолюбие.
Интерес издателя понятен и легко объясним. Но в чём же интерес писателя, подставляющегося под критические перья и читательские насмешки? Возможно, здесь действуют два мотива. Первый, пришедший ещё из времён существования СССР: фамилия на обложке дошедшей до читателя книги есть наглядное свидетельство преуспеяния этого автора. Наглядное для всех, и в том числе для него самого. Книги не преуспевающих авторов до читателя просто не доходили. Так что книга как артефакт, даже непродаваемая, становится веским элементом воображаемой популярности. Второй момент связан с жанром, в котором текст написан. Я имею в виду истинный жанр подобных опусов, а не то жанровое разнообразие, о котором заявляют сами незадачливые писатели. Этот жанр можно условно назвать «сказка для себя». Вот живёт-себе-поживает человек, в жизни которого приятных событий и побед гораздо меньше, чем ему бы хотелось. Но если описать такие события и победы, то это значит, что в виртуальном пространстве описываемого они фактически произошли. И стало быть, работа над описанием таких событий и побед становится приятной и выглядит лёгкой, независимо от технического, словесного её результата.
Отсюда же – значительное количество стихотворных книг в продукции практически любого израильского издательства на русском языке. Примерно половина всех выпускаемых. Стихотворение выбирается как жанр, потому что выглядит складнее прозы и кажется, что его написать легче. При этом рифма связывает начинающего автора по рукам и ногам. Внутренний, умозрительный поиск рифмы настолько труден, что выбирается первая пришедшая на ум. Ведь важен не образ, который хотел создать поэт, не чувство, которое он (или, чаще, она) хотел передать, а набранные типографским шрифтом слова и главное – фамилия на обложке. На такие случаи могу предложить поэтам незатейливое испытание – ответить на простой вопрос: вложили бы вы в распространение данного стихотворения хотя бы пять шекелей, если бы на обложке книги, в которое оно включено, вовсе не стояло бы никакой фамилии?
Писать увлекательно – это труд. Вызвать читательский интерес – это тяжёлый труд. В Израиле на русском языке создать произведение, которое заинтересует многих читателей – это невостребованный труд. И всякому работнику своего труда жалко, даже приятного. Вот и мне тоже…
В Советском Союзе у среднестатистического писателя было два условных недруга, два противника, две препоны: редактор и критик. Пока книга не издана, редактор мог измываться над ней по своему разумению, но терял всякую власть над текстом произведения в момент, когда книга была подписана в печать. И как только книга выходила из типографии, она рисковала попасть в лапы другого тигра – критика. В кровавые времена критик мог привести автора к гибели, а книгу – к физическому уничтожению тиража. Во времена вегетарианские критик был в состоянии надолго испортить автору настроение и изгадить будущее. Разумеется, с переменой обстановки русскоязычные авторы напрочь отказываются от обоих рыкающих тигров, хотя в процветающих литературах и редактор, и критик – надёжные помощники писателя, представляющие при его царственной особе подлинных властителей рынка – будущих и настоящих читателей.
В Израиле с литературной критикой на русском языке дела обстоят очень хорошо. Вернее, по мнению других экспертов, эти дела обстоят очень плохо. Но все оценивающие сходятся в одном: настоящей литературной критики на русском языке в Израиле нет.
Почему же сложилось именно так? Следует ли предпринимать какие-либо шаги, чтобы такая критика появилась, и может ли она появиться? Мне показалось, что я заметил причины, благодаря которым сложилось такое положение в здешней литературе – причины физические, психологические, демографические и юридические. С глубочайшим удивлением заметил я и то, что эти объективные и очевидные на первый взгляд причины оказались скрытыми от пристального взгляда писателей. Во всяком случае, руководители писательского союза в один голос сказали мне: «Русскоязычной литературной критики в Израиле практически нет. И это плохо. А она требуется! Вот написал бы ты об этом…». И хотя они не добавили: «Во всяком случае, критика требуется конкретно нам, чтобы о наших книгах почаще говорили», – это прозвучало во мне так же явственно, как эхо в пустой бочке.
Рассмотрим причины отсутствия того немногого, что требуется писателям.
Причины физические. Что есть литературная критика? В сухом остатке; для людей, далёких от обсуждаемого предмета? Фактически это – тексты о других текстах. Критика может служить путеводителем, классификатором, рекламой, полем брани – но во всяком случае она есть созидание текстов и книг о других текстах и книгах. И если этих самых «других текстов», сколько-нибудь заметных и выдающихся, не видно, то не видно и критики. В Израиле живут и работают два-три профессиональных писателя, снискавших популярность ещё до репатриации. Но не ради же двоих-троих критику заводить… А бегущие из русскоязычного пространства более молодые (точнее, менее старые) писатели, оказавшись в Израиле, выпадают из здешнего писательского круга, и литературные работы свои обращают в страны исхода, словно и не уезжали никуда. Бледна литература – слаба и критика.
Причины психологические. Войдите в положение критика: откровенно говорить о том, что ему нравится, а что не нравится – попросту опасно. Израиль – страна маленькая, русскоязычный круг – и того меньше. Сегодня ты высмеешь нелепости и ошибки в произведениях какого-либо автора, а назавтра выяснится, что этот автор (или его супруга, например) состоит на государственной службе и имеет отношение к распределению благ, к приглашениям на бесплатные банкеты или к поездкам за рубеж. И вот злой критик остаётся без дарового ужина и ездит только за свой счёт. Обидно, да?
Кроме того, пишущие люди в маленькой стране либо знакомы лично, либо знакомы с личными знакомыми другого писателя. До выхода в свет книги или сборника ещё позволительно было бы указать автору на несообразности или упущения в тексте, – так ведь он текста не показывает, не советуется. Авторское чувство вынуждает торопливо издавать своё произведение, и только тут-то оно и попадает в лапы критика. Поздно! И ругать нельзя доброго знакомого, и хвалить вроде неловко. Но хвалим. Делаем вид, что не читали (или в самом деле только бегло просматриваем), – и хвалим.
Причины демографические. Местный Союз русскоязычных писателей насчитывает более двухсот членов, и примерно втрое больше имеющих право, но не спешащих в него поступать. Добавим ещё периферические литературные объединения, а также затаившихся у своих компьютеров безвестных одиночек – и получим примерно тысячу израильских авторов, выпустивших в свет хотя бы одну книжку на русском языке. Хотя бы одну… Но у наиболее продуктивных авторов счёт собственным книгам идёт на десятки, у среднестатистических – тройками и пятёрками. Чтобы добиться таких свершений, нужно время. И незаметно большинство писателей оказывается в том возрасте, который в России называется пенсионным, а в Израиле – золотым. Уже хочется почивать на лаврах, а не на терниях. И неважными выглядят чужие, пусть и плохо оправданные творческие усилия. Тем актуальнее кажутся усилия собственные, пусть даже оправданные столь же плохо. Для этих усилий высвобождается свободное время, которое у пенсионеров и без того не занято. И вот парадокс: есть некоторое, довольно значительное количество писателей, жалеющих о том, что в Израиле не существует русскоязычной литературной критики; у них есть писательский опыт и свободное время на пенсии; у них есть информация о местных изданиях и даже возможность инициировать новые; у них, как они полагают, есть понимание литературы; у них есть доступ к Интернету – и при этом в Израиле всё ещё нет русскоязычной литературной критики!
Причины экономические. В израильских русскоязычных средствах массовой информации рецензии на новые книги иногда появляются. Как правило, они выполнены в жанре мягкой похвалы, какова бы оцениваемая книга ни была. И это естественно: какой же автор пожелает, чтобы его ругали? Тем более что рецензирование, как правило, осуществляется подобно издательскому процессу – за счёт средств автора. Ну, это как если бы в суде жалование судье шло бы из средств подсудимого.
Разумеется, критик – не судья, и автор не виноват в своём желании прославиться или хотя бы остаться в памяти народной. А где же читатель, выносящий вердикт о том, есть у нас критика или нет её, может ознакомиться с этой самой критикой? Только в СМИ – в газетах и журналах, изредка по радио или телеканалу на понятном языке. И ещё – в Интернете. Но если в русскоязычных бумажных газетах и журналах, которых с каждым годом становится всё меньше, произведение критика имеет хотя бы вид, облик и содержание статьи, то в Интернете вместо статей появляются отзывы – зачастую лишь из нескольких фраз. Если над газетой и журналом трудится маленький коллектив на жаловании, то в Интернете у большинства сайтов даже правописание отзыва редко модерируется, а уж о содержании и говорить нечего – мели, Емеля, твоя неделя! И уходят доморощенные горе-критики в социальные сети, имея там возможность резвиться – к счастью, почти всегда незаметно и безответно. К сонму экономических причин можно отнести ещё и то, что в Израиле нет таких печатных изданий, которые бы платили гонорары своим авторам, не состоящим в штате редакции. Написать статью – всё-таки труд. Даже такую, как эта. Как говорил один персонаж поэмы Некрасова, священник: «…За требу воздаяние не брать – так нечем жить…». Невольно приходится искать гонорара у заинтересованного автора. Какая уж тут критика? – только мягкая похвала.
Причины юридические. Представьте себе, что к вам подошёл отдалённо знакомый вам человек и попросил: «Послушай, пожалуйста, моё стихотворение». И даже если вы торопились, то решили уделить этому человеку несколько минут и стихотворение выслушали. Через месяц после этого вы вновь встречаете того же автора, и он вдруг заявляет: «А теперь заплати мне, да побольше!» Вы, естественно, спросите: «За что?» «Ну как же, – отвечает автор, – ты нарушил мои авторские права. Целый месяц моё стихотворение было у тебя в памяти, за это время ты мог Бог весть как им распорядиться, поэтому плати, а то в суд подам!»
Возможно, вы решите, что ваш собеседник сошёл с ума. Или, во всяком случае, сильно обнаглел. И разумеется, его претензии находятся скорее в сфере психиатрии или нищенства, а не нормального человеческого общежития. И это было бы даже смешно, если бы Союзу русскоязычных писателей Израиля не попытались всерьёз предъявить подобные требования.
Подробности дела таковы: в 2015 году в Правлении СРПИ возникла плодотворная идея издавать сборники произведений израильских авторов. В 2017 году первый из них, сборник небольших рассказов, вышел в формате электронной книги, то есть файла, размещённого в Интернете. За три последних года было выпущено ещё шесть сборников: фантастики, поэзии, прозы, мемуаров и два юмористических. Они вышли как в электронном виде, так и в типографской версии. И авторы, и читатели претензий не предъявляли.
Но вернёмся к первому сборнику. В нём участвовало двадцать восемь человек. В марте 2020-го составителю сборника (назовём его М., потому что надо же его как-то назвать) позвонил один из авторов (назовём его Б.) и потребовал немедленной материальной компенсации за «использование его произведения». И пригрозил «подать в суд!»
До всякого суда настроение составителю на один вечер он испортил. Экстренно проведенное расследование того, как рассказ этого Б. попал в сборник, показало: текст этого рассказа прислал составителю тогдашний Председатель СРПИ, который получил все присланные тексты непосредственно от авторов, и ни одного рассказа без ведома его автора прислать для сборника просто не мог. Текст как текст – бывают лучше, бывают хуже. Претензий к качеству текста Б. не предъявлял, он предъявил претензии к самому факту опубликования предоставленного им же рассказа.
Администратор сайта СРПИ, прежде чем удалить сборник из общего доступа, направила Б. электронное письмо. Вот оно: «Уважаемый господин Б.! Ко мне обратился М., составитель сборника рассказов. В этом сборнике, составленном по инициативе и под покровительством Союза русскоязычных писателей Израиля с 2015-го и размещённом в Интернете в 2017 году, есть среди 28 произведений других авторов и Ваш короткий рассказ. М. сообщил мне, что Вы недовольны этой публикацией, причём Ваше недовольство достигает такой степени, что Вы пригрозили ему судебным преследованием, хотя он так и не смог внятно объяснить мне, за что же именно. Ваш опубликованный в сборнике рассказ в числе прочих был прислан М. писателем, который занимал в то время пост Председателя СРПИ. Лично знакомый с Вами, он категорически подтвердил тот факт, что не брал ни одного произведения и ни единого файла без разрешений их авторов.
Мне очень приятно, что тщательно исследуя результаты собственного творчества в Интернете, Вы обнаружили именно этот сборник, хотя с момента его выпуска прошло уже три года. Я вспоминаю Ваше выступление перед членами СРПИ на Центральной автостанции Тель-Авива, где Вы щедро ознакомили присутствовавших с другими своими короткими произведениями – и никому не пригрозили за это судом.
Теперь давайте вместе попытаемся разрешить возникший конфликт. Разумеется, я могу потребовать от наиболее популярных распространительских площадок Интернета удаления этого сборника – и они безусловно сделают это. К моему сожалению, невозможно удалить из уже размещённого файла электронной книги только одно Ваше произведение, и придётся удалять весь файл. Это вызовет законное огорчение двадцати семи авторов, тексты которых размещены в сборнике вместе с Вашим. Я не смогу скрыть от них, что причиной исчезновения сборника (кстати, весьма удачного с литературной точки зрения) стал простой каприз одного из авторов. Таким образом, Вы рискуете нажить двадцать семь недоброжелателей, а это может отрицательно сказаться не только на Вашей литературной репутации в настоящем, но и на судьбе творческого наследия в грядущем. Всерьёз надеюсь, что Вы найдёте в себе силы вспомнить о том, что сами прислали свой текст Председателю СРПИ, и отказаться от претензий к М. и в его лице – ко всему СРПИ. Это позволит и нашему издательству продолжить медленно идущие переговоры с издательствами российскими о возможной типографской публикации в России материалов, предоставляемых СРПИ, в том числе – и указанного сборника. Всех авторов, публикации которых нам удаётся обеспечить, я немедленно ставлю в известность об этом. И конечно, мне было бы намного радостнее сообщить Вам об открывающихся возможностях, нежели – как сейчас – убеждать Вас сохранить свою репутацию писателя-сатирика, а никак не сутяги и кляузника. В ожидании Вашего ответа, с наилучшими пожеланиями…»
И ответ поступил. Вернее, поступило четыре ответа, сразу четыре письма от Б. одно за другим. Вот что в них, в частности, говорилось (орфография и пунктуация строго Б.):
«…Я давно ищу повода создать судебный прецедент в Израиле… Поэтому предлагаю мудрое решение. Издателем сборника числится М. Пусть он мне переведет на моей счет 5 тыс шек, а я ему подпишу официальный отказ от ведения процесса о нарушении авторского права. В противном случае, я буду действовать по принципу “размахнись плечо, разудись рука”. Тем более, что деньги на такой судебный процесс у меня есть. И желание тоже. Я согласен на рассрочку в течение года, хай М. пришлет мне копию указания своему банку ораат кева – о переводе мне ежемесячно 417 шек. в течение года. В противном случае, я начну судебный процесс как только закончится карантин. Деньги мне не нужны, деньги у меня есть. Моя задача – создание судебного прецедента в Израиле, дабы никому не повадно было. И вот такой случай подвернулся. Но лучше пусть он передаст вам наличные. Русскоязычного адвоката по авторским правам в Тель-Авиве я уже нашел, он ждет указаний. Арифметика простая. Либо 5 тыс. без суда, либо сто тыс. по суду, плюс судебные издержки, плюс закрытие выезда за границу, плюс раскрутка вердикта в СМИ».
Через несколько минут после получения этого ответа сборник был удалён из Интернета. Из книги (в целом литературно удачной) был выброшен текст Б., и без этого рассказа она возвращена через некоторое время на прежние позиции. Огорчает предубеждение, сложившееся как у Б., так, возможно, у его немногочисленных единомышленников, по поводу израильского судопроизводства: истец, по их мнению, всегда прав, с каким бы абсурдным иском он ни выступил. Этот нехороший человек почему-то полагает, что стоит ему обратиться в суд – и он немедленно выиграет дело. И ведь заранее знает приговор: «…сто тыс. по суду». Но адвокат – не цепная собака, а суд – не вышибала и не пугало. И вряд ли попытки решения чисто литературной проблемы при помощи суда можно считать признаком психического здоровья. Эти опасения не напрасны – в четвёртом письме Б. прислал отрывок из своего «романа», которым, вероятно, пытался подчеркнуть своё воображаемое могущество, но выказал совсем другие качества. Вот фрагмент (орфография и пунктуация опять Б.):
«10 лет тому я был пожилым инвалидом. Когда меня решили уволить с фабрики для инвалидов, я сказал им: – Вы себе не представляете, с кем вы имеете дело. Вы сильно пожалеете. У вас такого клиента как я, не было никогда.
Они долго смеялись.
Эх, распрямись плечо, раззудись рука… Я написал в Гистадрут, управление по делам инвалидов Минюста, управление госконтроля, Минздрав, Министерство труда, «Amnesty International», комиссию ООН по правам человека… Письма высылал заказным с уведомлением, что и вам советую. Приходилось реагировать…
На фабрику обрушивалась одна комиссия за другой, в том числе и международные.
Ко мне несколько раз приезжали домой, уговаривали вернуться на работу и прекратить писать жалобы. Но я уже не мог остановиться… Социальную работницу фабрики уволили, главного инженера понизили в должности, директора ушли на пенсию…»
Похоже, что этот бесплатно размещённый на периферии Интернета роман написан в том же жанре «сказки для себя». Но перечисленные учреждения отнюдь не сказочные. Что ж, это урок на будущее всем составителям сборников: не включайте произведения кляузных авторов, как бы они о том ни просили – потому что вы рискуете оказаться ответчиками по делу, в котором нисколько не виноваты. И это урок всем завлитам театров – стоит вам только принять к постановке пьесу или перевод скандалиста, как вы оказываетесь заложниками обильного производителя жалоб. И это урок критикам: не упоминайте фамилий возможных жалобщиков, не заручившись поддержкой знакомого судьи. Человек, который «10 лет тому был пожилым инвалидом», за это время вряд ли помолодел и исцелился. А узнать, какого рода инвалидность Б., помог один из израильских русскоязычных журналистов: в своём архиве он отыскал старый номер приложения «Здоровье» к газете «Вести», в котором помещён большой очерк о буднях иерусалимской психиатрической клиники. Тогда газета «Вести» ещё не имела интернет-версии и выходила на бумаге. Странно, что сутяга обошёл своим вниманием прессу и пока не подал ни одного иска к газетам или телевидению: за то, что его публикуют, или за то, что не публикуют – всё равно.
Вот ещё история также юридическая, экономическая и связанная с литературной критикой. Одна дама в Израиле, полагающая себя искусствоведом, выпустила в свет за свой счёт книгу об искусстве, содержащую некоторое количество нелепостей, стилистических и фактических погрешностей. Эта книга попала в руки двум другим дамам, профессиональным и грамотным искусствоведам. И они написали отзыв о книге, приведя точные из неё цитаты. И отправили его на культурологический сайт, который спонсировала крупная израильская компания, а его администратором на жаловании служила местная журналистка. Она поместила в сети этот отзыв, поскольку он был написан увлекательно и не содержал никакой лжи. Дама-автор книги осерчала и обратилась к адвокату. Этот адвокат был известен тем, что выступал однажды на местном телеканале, и какой-то молодой репатриант весьма нелестно отозвался о его выступлении в «Фейсбуке», – так адвокат разыскал его, подал против него судебный иск и отсудил много шекелей (я слышал о 20 тысячах). Уж не знаю, получил ли он их, но молодой человек навеки зарёкся писать что-либо даже в «Фейсбуке». Так вот, авторесса и адвокат сочинили иск и открыли дело о том, что критический отзыв препятствует распространению книги, а стало быть – наносит серьёзный экономический ущерб. Официальная бумага поступила в крупную фирму – спонсор сайта, а её руководство сделало что? – немедленно уволило журналистку. И хотя она наскоро удалила с сайта спорный материал – не помогло. (Я читал этот материал до его удаления; свидетельствую: в нём не было ничего подсудного. Кроме цитат, разумеется). Двум искусствоведам-критикам пришлось тоже обратиться к адвокату. По счастью, этот адвокат, автор дельного пособия для репатриантов, взял за защиту недорого и, насколько мне известно, сумел погасить кляузное дело. Ну, а журналистке пришлось искать пропитания в другом месте. Дороговато может обойтись критика.
Устранимы ли все эти причины? В философском смысле – разумеется, нет. Всегда будут стареть писатели (они стареют и болеют, как все прочие люди – только лучшие их произведения остаются бессмертными). Всегда писателям будет не хватать денег. Как сказал один мудрый американский автор: «Если бы писатели были хорошими бизнесменами, они не были бы писателями». Всегда будет легче написать первое, что в голову придёт, – и немедленно опубликовать, чем тщательно продумывать свои мысли, облекая их в чёткие словесные формулы, – и в итоге воздержаться от публикации многих из них. Всегда будет легче развлекаться, чем развлекать.
А в практическом смысле – некоторые из причин можно устранить, влияние иных – смягчить. Если требуется русскоязычная литературная критика в Израиле – создать или хотя бы имитировать её сравнительно нетрудно. Для этого нужны лишь усилия заинтересованных лиц. Придётся убедить редакторов печатных изданий выделить для этого жанра хотя бы небольшие площади, а модераторов сайтов – немного места на сетевом ресурсе. Придётся подыскать людей, готовых оказать писательскому сообществу такую услугу, и авторов, которым такая услуга требуется. Возможно, эта персональная критика поначалу будет платной – что ж, существует и платная медицина. Парадокс здесь в том, что создавать или хотя бы имитировать критику будут совсем не те люди, которым она требуется. Но это вполне естественно: врачом следует назначать того, кто обучен лечить, а не того, у кого заболевание тяжелее.