СДЕЛАТЬ СВОЙ ВЫБОР
Дождь шел всю дорогу, пока Самуил Моисеевич возвращался домой. Путь был долгим, пролегал почти через весь город. Сперва трамвай, затем метро, а теперь автобус. В метро он всю дорогу стоял, и в полупустом автобусе с удовольствием вытянул уставшие ноги. На соседнем сиденье женщина с двумя авоськами листала газету «Правда». Сперва перелистывала страницы, затем углубилась в чтение какой-то статьи, поджав губы и укоризненно качая головой. «Вот же мерзавцы, вот же народ, все им мало», — негромко приговаривала она, — изучая текст. Самуил Моисеевич бросил взгляд на газету и сразу по названию понял, что статья об израильских агрессорах. После планов пятилетки и обсуждения решений двадцать четвертого съезда компарти, это была любимая тема советской прессы. Женщина продолжала недовольно бормотать, зажав между коленей тяжелые авоськи, чтобы продукты не разлетелись по салону автобуса. А Самуил устало прикрыл глаза. Да, надо бы, надо бы уехать отсюда.
Только на днях пришла третьеклассница Леночка из школы. И стала выяснять, кто у них в доме еврей. Когда узнала, что и мама, и папа, и бабушка и даже Самуил Моисеевич, расплакалась, заявив, что это возмутительно, зачем ее тоже в это дело вмешали. Кто-то из детей в классе, скорее всего с подачи родителей, рассказал, что в «Вечернем Киеве» был фельетон, называется «Тетя Рива из Тель-Авива», о чем фельетон дети толком не знали, но что Тель-Авив — город плохой, они были уверены. А тот факт, что их учительницу зовут Рива Александровна, и получается, что и она к Тель-Авиву имеет отношение, поразил всех. На следующем этапе кто-то из одноклассников предположил, что к Тель-Авиву имеют отношение Славик Кац и Леночка Гринберг. Несомненно, тоже с подачи родителей. И теперь дети ее дразнят «тетя рива с тель-авива». Ну, конечно, не учительницу же они будут дразнить в лицо.
Дождь усилился, когда нужно было выходить из автобуса. Благо, дом рядом с остановкой, но дошел он к нему уже совершенно промокший.
Геня всплеснула руками, увидев его. Засуетилась, принесла тапочки, носки. Полотенце, чтобы высушить ноги. Налила чай с земляничным вареньем. Банки она закрутила этим летом, чудо — какой запах! Буднично поинтересовалась: «Ну как съездил?» Самуил неопределенно махнул рукой, показывая всем видом, что устал, и нет сил разговаривать.
«Отдыхай, потом поговорим», – сказала Геня и ушла на кухню. К приходу детей с работы она всегда готовила что-то свежее на ужин.
Конечно, ей больше всего хотелось знать о результатах его поездки. Но были у Гени свои принципы, а главное, железное терпение, что очень выручало в семейной жизни впятером, в одной небольшой квартире – «хрущевке».
Самое же грустное, что рассказать было ей нечего. Вернее, не эти новости она ждет от него. Самуил Моисеевич попробовал задремать, но не получалось, мысли не давали покоя, крутились в голове, складывались в какой-то причудливый калейдоскоп и распадались на осколки.
Он и ехал к Майе без особой надежды. Хотя, нет, где-то все-таки теплилась мысль, что услышит, поймет, а еще лучше, согласится.
Услышать — услышала, поняла ли — трудно сказать. А согласиться… На такой шаг? Самуил Моисеевич ехал к дочери рассказать, что вся семья Гени собралась в Израиль, должны получить визы и, конечно, дети Гени предлагают и ему ехать с ними.
И вот сейчас он на распутье, не может решить эту проблему. Как ему теперь жить… Уехать с женой, остаться с дочерью… У проблемы может быть идеальное решение: если бы Майя с Борисом тоже собрались в Израиль, и они уехали бы все вместе. Так говорят дети Гени, предлагают подумать Майе, помочь с вызовом и для ее семьи.
Майя улыбнулась улыбкой Софьи, его первой жены, с годами она все больше напоминает ее. «Ну что ты, папа», — устало сказала она, — какой Израиль? О чем ты говоришь. Вот так все бросить и начинать снова? Сейчас, когда Борис наконец получил должность начальника отдела, ты знаешь через какие преграды он прошел? Сейчас, когда меня все-таки ввели в первый состав оркестра? Да только исключение из партии может закончится инфарктом для Бориса, у него и так слабое сердце. Ты смеешься, папа. Я даже не буду поднимать эту тему. Тем более, ты же знаешь, что Борин отец тяжело болеет, никаких шансов нет, что он захочет думать над этим предложением. Зачем же мне лишние разговоры?
Майя и Борис жили в отношениях вечного перемирия, во имя брака, который каждый по-своему считал не сложившимся и во имя Сашеньки, которого оба обожали.
— Что же мне делать, дочка? — спросил Самуил Моисеевич. Скорее задал риторический вопрос. Просто от усталости, от тяжелых мыслей. Но взгляд Майи поледенел.
— Это твой выбор, папа. – ответила она. — Я любой приму с уважением. Тем более что когда-то ты уже сделал свой выбор.
Не смогла простить она его. А ведь одиннадцать лет прошло. Одиннадцать лет он вместе с Геней, и, если положить руку на сердце, счастлив он с ней. Крамольно звучит, но, наверное, больше, чем был счастлив все сорок лет в первом браке. Почему же так случилось, Самуил Моисеевич редко задумывался. Любил ли он Софью или позволял ей себя любить… Она была хорошей женой и замечательной мамой, она была все отдающей женщиной, и как-то растворилась в быту, в детях, в нем, в своем горе, когда пришла похоронка на Додика, их старшего сына, погибшего под забытой богом и людьми деревушкой в Белоруссии.
И сгорела она быстро, странные боли, неясные результаты проверок, неопределенный диагноз. А потом резко слегла, и буквально через несколько месяцев не стало ее. Невыносимые это были месяцы, тяжело находиться около больного человека, а около обреченного особенно трудно. Он, как мог, помогал ей, поддерживал, видел, как затухает свет в ее ярких глазах. Скорее все-таки, яркими они были только в молодости, когда назло Яшке ювелиру он сделал Софе предложение, и она приняла его. Яшка сходил с ума по ней, подарил ей бриллиантовое кольцо, он собирался уехать в Америку, и сделал ей предложение выйти замуж за него и отправиться с ним за океан. Была бы его Софья давно мисс Софи Бренер. Но предпочла она Самуила, кто теперь знает, почему… сердцу не прикажешь, у сердца своя музыка.
Говорила, что полюбила его в день того смутного послереволюционного года, когда бежала от погромщиков, местных парней, которые гнались за ней и успела забежать в дом Самуила. Нет, ничего тогда героического он не сделал, спасла его семью дворничиха Тома. Уважала она маму Самуила, жалела ее за то, что сама поднимает десять детей. Отец умер рано. Вот и заслонила она дверь квартиры с обрезом в руках, сказала, что выстрелит в каждого, кто попробует ворваться в этот дом. Помогло. Ушли погромщики. А Софа стала частичкой семьи Самуила с того вечера.
Никогда, никогда она не вспоминала, что могла бы прожить сытной спокойной американской жизнью, все тяжести несла на себе, и по дому, и по детям. Как за каменной спиной был он за ней, жил неспешно, не особенно заботясь о завтрашнем дне. Было, кому позаботиться…А что он, Самуил. Музыкальный слух есть и голос он имел прекрасный, да разве до песен было в те времена. Устроился работать на почту, так и проработал там до пенсии. В эвакуации было особенно тяжело, там приходилось разносить похоронки. Ему это поручали, знали, что найдет он лучшие слова, самые теплые, самые сердечные, чтобы разделить горе чужое. И в свой дом пришлось нести похоронку. Никто не решался.
Ох, сколько вспоминается сейчас. А была ли у них любовь? Теперь все стерлось, смазалось. Да, он знает, что Майя считает его плохим мужем, может Софья ей жаловалась, а может, сама так решила. Обиделась она на него очень за то, что через полтора года после смерти Софьи оставил он дом и собрался жениться.
Майя всегда была максималисткой, такой и осталась. А тогда… Лучше не вспоминать. Никакие объяснения не помогли. Нет, ссор не было, просто ледниковый период наступил. А как объяснишь дочери, что вдруг на старости лет проснулось в нем чувство, неожиданное, необъяснимое. Шестой десяток разменял, куда уже о чувствах говорить… Тем более, с Майей, убивавшейся по матери. Если бы не Геня, может и не думал бы он о женитьбе, никогда не проявлял особого интереса к женщинам, в этом отношении Софья могла быть спокойна.
Но Геня появилась в его жизни в самый неурочный час. Да, он мог сказать ей тогда о том, что час — неурочный и больше никогда не увидеть ее. Но не смог…Дело было на почте, рабочий день закончился, и он закрыл маленькое отделение, в котором работал уже полтора десятка лет, и собирался уйти, когда увидел заплаканную женщину, стучавшую в дверь. Время позднее, и однозначно он мог не открыть ей, просто отмахнуться. Но в глазах женщины было столько отчаяния… Он впустил ее, выслушал сбивчивую просьбу, понял, что обязан помочь. В семье женщины случилась беда, скоропостижно умер ее шурин, шел человек по улице и… нет человека. Срочно нужно было отправить телеграмму сестре, находившейся в командировке, она ничего не знала.
И Самуил вернулся за почтовую стойку, терпеливо дождался, пока женщина дрожащими руками подготовила текст телеграммы, набрал ее. Решительно протянул женщине свой носовой платок и та, не раздумывая, вытерла им слезы. Из почтового отделения они уходили вместе…Потом, спустя годы он часто вспоминал тот сентябрьский вечер и было страшно подумать, что тогда мог он не открыть Гене дверь.
Она была моложе его почти на восемь лет. Ради нее он неожиданно сам помолодел, стал следить за собой. Заказал у знакомого штурмана дальнего плавания красивую спортивную куртку, которую тот привез ему из Милана. Геня овдовела совсем рано, одна подняла сына и дочь. Удивительно, она чем-то напоминала его мать, историей судьбы, серыми внимательными глазами, строгой линией всегда собранных волос. А с другой стороны, познал Самуил с ней нежданное счастье. Вторую молодость, наверное. Все ему было в радость, и что она немного заикается, когда волнуется, и нужно быть терпеливым, чтобы выслушать ее. И что ей из-за тяжелой астмы не рекомендуется поднимать тяжести, и он взял на себя все домашние покупки. Ради нее он решил наконец выйти на пенсию, хотя предлагали ему еще поработать. Хотелось быть рядом, просто быть вместе. Оберегать ее, опекать. Хвалить ее несомненные кулинарные способности, Геня прекрасно готовила, и ему нравилось помогать ей на кухне.
Иногда, как из тумана возвращались кадры прошлой жизни. Софья на кухне, а он на диване с интересной книгой. Софья несет продукты с базара, а он, вернувшись с работы, читает газету. Софья стирает, гладит, печет и варит, убирает квартиру и никогда не просит о помощи. А ему никогда не приходило в голову ей помочь. Софья всегда была сильной. Даже после гибели сына. Поседела сразу, перестала следить за собой, но дом весь держала на себе почти до последнего дня, до того, как слегла.
И Майя сильная. Пришлось, вернее такой стать. Сашеньку она, конечно, назвала так в память о матери. Сколько лет ждали Майя с Борей этого ребенка, и Софья мечтала о внуке. Не дождалась… Сашенька родился через два года после ее смерти, в это время Самуил женился и переехал к Гене в другой конец города. Автобус, метро, трамвай… Дочь Гени, почти одновременно с Майей родила Леночку и вернулась к занятиям в политехническом институте, оставив бабушке внучку. Но Гене нельзя поднимать коляску и сносить вниз, а Леночке нужен свежий воздух. И Самуил взял на себя ежедневные прогулки с новенькой внучкой, ходил на молочную кухню, потом отводил малышку в детский сад. Когда в пять лет оказалось, что Леночка картавит, смешно так выговаривает свою фамилию Гринберг, но в будущем это может быть совсем не смешно, Самуил Моисеевич нашел хорошего логопеда и водил ее на частные уроки. Так получилось, что он принял полное участие в воспитании Леночки.
А Майя… Майя никогда не жаловалась, никогда не просила помощи. Приезжал к дочери он редко, не чаще раза в неделю. Иногда выходил с малышом погулять на улицу, иногда помогал Майе погладить детские вещи. Поглядывал на часы. Однажды Майя словила его взгляд, ничего не сказала. А в следующий раз отказалась от помощи, сказала, что все сама успевает. Ох, непростой характер у его дочери.
С Геней так и не нашла она общий язык, хоть жена и старалась. Не раз и не два приглашала Майю с семьей на торжества, но редко Майя соглашается приехать, всегда найдет причину отказаться. Ни разу Геня не возразила, не нахмурилась, когда Самуил собирался к дочери. Но сердцу не прикажешь. Держит уже одиннадцать лет в нем Майя обиду. На кого? На Геню, на Самуила, на смерть матери, которая так и не покачала внука. Кто виноват?
А Майя, вроде, и не ищет виновных. Не упрекает отца. Просто закрыла свое сердце для него. Так и живут они, вдали друг от друга, отец и дочь.
И теперь нужно принимать решение. Сделать выбор. Остаться одному, без Гени…, трудно ему представить даже день без нее. Или уехать в Израиль, и быть может, больше не увидеть дочь. Она никуда не поедет, это ведь понятно. А ему обратно дорога будет закрыта. Никогда не заглянуть в ее глаза, пусть холодные, но такие родные…
Самуил бы заплакал от бессилия. Но он давно разучился плакать, еще с тех пор, как разнес все похоронки в том маленьком уральском городке, где жил в эвакуацию. Слезами горю не поможешь. Да и горе ли это…Все живы, все здоровы. Надо просто что-то решить. На что-то решиться… Две неожиданные слезинки скатились по щеке. Не по-мужски это, не по-мужски…
Озабоченная Геня заглянула из кухни в их комнату. Самуил Моисеевич постарался ровно дышать, пусть думает, что спит. Она постояла у двери, глядя на него, и тихо вернулась на кухню. Там жарилась картошка с грибами. И запах этот казался самым благословенным…
***
На волне всеобщей репатриации тысяча девятьсот девяносто первого года Саша Резницкий собрался в Израиль. Возможно, он бы еще думал и думал, но женился Саша на девушке решительной, а семья Наташи уже давно созрела для этого шага. Родители Саши пожали плечами, мама явно расстроилась, но была она всегда человеком, сдержанным. Любила сына до боли в сердце, однако ни в коем случае свое мнение не навязывала. Конечно, Саша предложил им отправиться вместе в дорогу, всей семьей. Тем более, что папа уже вышел на пенсию, правда, пока работал, тихо гордился, что незаменим. Да и вообще, они всегда трудно принимали решения, касающиеся кардинальных изменений в жизни.
Перед отъездом поехал Саша на кладбище попрощаться с дедом. Поехал, не рассказывая матери. Откуда-то в доме бытовало такое дикое поверье, при живых родителях на кладбище не ездят. А ему очень хотелось деду сообщить и вроде бы услышать его напутствие. Был он привязан к деду, с лет одиннадцати, с тех пор как тот переехал к ним жить. Классным рассказчиком оказался дед, «своим» человеком. Родителям было вечно некогда, а дед и обед, приготовленный мамой, разогреет, и выслушает, и совет даст, и прикроет какие-то проделки, если надо. Саша даже не очень расстроился, что из-за деда пришлось потесниться, спали они в одной комнате. Зато можно было читать допоздна, родителям неудобно было ведь деду указывать.
Сперва, как говорила мама, все друг к другу привыкали, когда дед появился в их квартире, но потом привыкли и вполне ладили. Где-то за границей жила вторая жена деда, и первые Сашины фирменные джинсы, классные вельветовые, фирмы «Wrangler», ему подарил дед. Жена бывшая прислала подарки. Почему она оказалась бывшей, Саша не очень вникал, принимая все обстоятельства за данность. Дед умер, когда он уже учился в консерватории, очень гордился им дед. Рассказывал, что сам мечтал стать певцом, но не «те» времена были.
Очевидно, и у Саши были не самые «те» времена, во всяком случае, мама напряглась, поразузнала, и сказала, что в Киеве мало шансов поступить, гораздо больше шансов оказаться в армии. Не дожидаясь и не играя с государством в «рулетку», Саша уехал на Урал и закончил Свердловскую консерваторию, по классу виолончели. Жила там отцовская сестра, и родители относительно спокойно отпустили единственного сына.
На похороны к деду не смог прилететь, помнит до сих пор, как с трудом добыл билет на самолет, как сидел в аэропорту сутки…Нелетная погода. Похоронили деда без него.
А теперь на кладбище он попрощался с ним, хотя и прошли уже годы, привязанность к деду сохранилась.
Родители провожали его в аэропорт, стояли чуть поодаль от многочисленной Наташиной семьи, у Саши даже сжалось что-то в сердце, кто знает, когда они встретятся. Но надо держаться, и главное теперь, думать о будущем, которое пока не выглядит многообещающим. И если Наташа – медсестра, и есть немало шансов найти работу, то, что ему делать там, со своей виолончелью, которую тесть шутя называет бандурой?
В Израиле они оказались на юге страны, в Ашкелоне. Квартиры дешевле, чем в центре, сказали опытные друзья, плюс крупная больница и больше шансов найти Наташе работу. А пока, первые дни, решение первых проблем. Увидев виолончель, хозяин квартиры рассмеялся, и сказал, что прошлый его «олехадаш» был пианистом, так что квартира эта явно имеет отношение к музыке. Правда, пианисту пришлось переквалифицироваться, кажется, работает на каком-то конвееерном процессе, семью надо кормить.
Сашу меньше всего устраивала перспектива конвеерного процесса, и вообще любого производства. Но кто же знает, как судьба сложится. В муниципальный отдел абсорбции он пошел оформлять бумаги, попал к светловолосой молодой женщине, она помогла заполнить разные бланки, анкеты, вернее, заполняла что-то сама, все время расспрашивая Сашу на смешном русском языке, явно позабытом давно. Сказала, что они дважды соотечественники, она тоже из Киева, но приехала сюда еще девочкой в младших классах.
Саша ответил, что жаль, его родителям такое в голову не пришло, собраться в дорогу в те уже далекие семидесятые. Кто знает, как бы сложилась судьба, уверен он только в том, что музыка появилась бы все равно в его жизни, а вот устроиться на работу было бы легче, конечно.
Услышав, что Саша – профессиональный виолончелист, женщина удивленно взметнула брови.
— Вы не представляете, как вам, может быть, повезло, — вдруг сказала она, — При муниципалитете недавно организован городской оркестр, все музыканты уже прошли собеседование, практически коллектив укомплектован. Но вчера я узнала, что им нужен виолончелист, причем срочно. Начинаются репетиции концерта ко Дню Независимости. Музыкант, который был взят, сообщил, что вынужден покинуть Ашкелон, переезжает на север из-за состояния здоровья жены. В общем, это ваш шанс.
Она позвонила куда-то, разочарованно выслушала телефонные гудки, и пообещала при возможности все разузнать.
Напрасно говорили ему, что все израильские чиновницы — стервозные тетки, эта – совсем не стервозная. Словно подтверждая размышления Саши, женщина сказала ему, что она выяснит возможность собеседования, берет это на себя, понимая, что иврит у Александра недостаточный. Пусть Александр подойдет через день. А, впрочем…, можно и позвонить. Она поискала что-то в верхнем ящике стола и протянула Саше визитную карточку, на которой было написано: «Координатор отдела абсорбции Илана Гринберг – Кац».
«Вот повезло», — не веря своему счастью, размышлял Саша, возвращаясь домой. Он уже видел себя, играющим на этом концерте. Руки искали смычок, а душа слышала мелодию. Да-да, вспомнил он слова деда, не зря он всегда говорил, что музыка – язык сердца. Как же хорошо, что встретилась ему эта внимательная женщина.
А что музыку его сердца здесь поймут, он почему-то был уверен.
[gs-fb-comments]