Теперь многие не знают имен героев
(Из книги «Записки пресс-секретаря Сохнута»)
На 13 марта 2013 года был назначен день съемок Натана Щаранского для передачи «Анашим» второго израильского телеканала. Это была довольно популярная еженедельная передача, рассказывавшая о разных интересных людях. Вел ее Дрор Глоберман, который умело сочетал в передаче прямое интервью с архивным материалом (если таковой имелся) и съемками на местности. Один из выпусков «Анашим» попал в 2013 году точно на вечер пасхальной ночи, и поэтому у Дрора родилась идея посвятить передачу тому, кто мог бы рассказать о выходе из рабства на свободу. При такой постановке задачи Дрор, естественно, первым обратился к Натану. Точнее, в пресс-службу Сохнута.
Убедить Натана отдать целый рабочий день съемкам было непросто. Он вообще не очень стремился давать интервью. В этом смысле Натан кардинальным образом отличался от других израильских политиков и общественных деятелей. Большинство из них ради не то, что интервью, а просто упоминания их имени в прессе были готовы если не расшибиться в лепешку, то уж точно – на многое. Оно, впрочем, и понятно – для политика мелькание его имени в прессе есть живительный кислород, без которого политическая карьера быстро скукоживается и сходит на нет. Если обо мне пишут – значит, я существую, этим принципом руководствовались все, кто делал политическую или общественную карьеру. И ничего постыдного и зазорного в таком подходе не было. Ну как, действительно, народу знать о своих героях, если не из отчетов СМИ? Как восхищаться умом, трудолюбием и благородными поступками, если о них не расскажут журналисты?
У Щаранского подход был совершенно иной. После ухода из большой политики, когда он перестал быть главой партии, обязанным постоянно давать отчет своему избирателю, Натан потерял всякий интерес к публикациям о себе. Исключения делались только в том случае, если они работали на пользу Сохнута. Что же касается личной рекламы, в которой больше всего-то и были заинтересованы обычные политики, то до нее Натану не было никакого дела. И ларчик тут открывался очень просто – Щаранский точно знал, что его место в истории уже обеспечено. Поэтому он мог себе позволить отказываться от подавляющего большинства обращений. Тем не менее, все равно сниматься ему приходилось довольно часто.
Так, к нам в октябре 2012 года приехала московская журналистка Нателла Болтянская, снимавшая фильм, посвященный роли, которую сыграла поправка Джексона-Веника в борьбе за выезд советских евреев и вообще диссидентского движения. На такие темы Натан всегда давал интервью. Все, что касалось борьбы еврейских отказников, диссидентского движения, – было очень близко его сердцу. Собственно, его отношение ко мне тоже во многом было вызвано моим участием в еврейском подпольном движении в СССР и той перепиской, которую я вел с ним, когда он еще находился в советской в тюрьме.
Была еще одна тема, по поводу которой он был готов интервьюироваться бесконечно – академик Сахаров. Натан не раз повторял – «хотя Андрей Дмитриевич был русским человеком, но для меня он был моим раввином». Все, что было связано с Сахаровым и с Еленой Боннэр, было для Щаранского святым. Поэтому в случае поступления такой просьбы я смело давал согласие на интервью, даже не согласовывая это с Натаном.
Случай с Дрором был пограничным. С одной стороны – чистая реклама, 15 минут на телеэкране в прайм-тайм, самое рейтинговое время. К чему Натан вовсе не стремился. С другой, тема была именно та самая – выход из рабства на свободу, то есть давала возможность вспомнить борьбу еврейских активистов в СССР. И Натан согласился.
Съемки должны были начаться 13 марта в 9 утра в доме у Натана, длиться до 12 часов и продолжиться у Западной стены, а потом на встрече Натана с большим семинаром МАСА, который в тот день собрал в Иерусалиме несколько сотен еврейских юношей и девушек. Среди них было около 30 представителей республик СНГ, и Натан согласился побеседовать с ними. Все это Дрор намеревался снимать.
Во время предварительной беседы по телефону, в которой участвовали Натан, Дрор и я, услышав все это дроровское планов громадье, я спросил у него: «Зачем столько часов съемки?»
– Да, – согласился Дрор, – нам будет нелегко, придется выбрать из всего этого материала на 15 минут. Но не волнуйтесь, мы справимся….
В ночь с 12 на 13 марта у меня родился первый внук. Причем точно на день моего рождения – 13 марта. Но выхода не было – отменять такие съемки я не мог. Ровно в 8.30 утра я открыл калитку ограды иерусалимского дома Натана, который как раз в этот момент, вытащив газету из ящика, шел по дорожке к входу в дом.
– О, Давид, вы приехали раньше?
– Так все равно всю ночь не спал.
– Что такое?
– Ну, во-первых, у меня сегодня день рождения.
– А, поздравляю.
– А во-вторых, у меня сегодня ночью родился первый внук.
Щаранский остановился, повернулся ко мне и, улыбнувшись, протянул руку.
– Вот это да, это действительно радостная весть. День рождения – это так, а вот первый внук! Но в таком случае, что вы здесь вообще делаете?
– Ну, как же я могу оставить вас на растерзание этой своре?
К девяти утра приехала группа, и съемки начались. Шли они, что называется, без сучка и задоринки. Все задаваемые Дрором вопросы Натан уже слышал и неоднократно, и потому отвечал как по писаному – быстро, точно, на хорошем иврите. Мне делать было практически нечего, я сидел, слушал, заварил себе чай и спокойно его пил в уголочке. А когда пришла Авиталь, жена Натана, сидел с ней на кухне и тихо беседовал.
Наконец съемки закончились, и мы поехали к Котелю. У машины Щаранского было особое разрешение заезжать прямо на площадь перед Котелем, и мы, надолго обогнав съемочную группу, минут десять прогуливались с Натаном, привлекая всеобщее внимание. То есть, понятно, привлекал его Натан в своей военной кепке. Но вот, наконец, появился Дрор с оператором и саунд-меном. Они приладили к поясу Натана микрофон, и он пошел с Дрором к стене, отвечая на вопросы. Не дойдя немного до забора, преграждающего доступ к Котелю, они остановились и минут с двадцать стояли на одном месте. Натан рассказывал, что чувствовали в Москве советские евреи, думая о Котеле, а вокруг нас сновали люди. Подавляющее большинство просто проходило мимо, кто-то, видя, куда направлена камера, пытался попасть во фрейм. Но самой назойливой оказалась группа девиц лет 16-17. Они окружили нас и, раскрыв рты, наблюдали за съемкой. Я потихоньку отгонял их, когда они уж слишком приближались. Девицы, не споря, отходили, но не уходили.
И тут Дрору в голову пришла идея. Он призывно махнул рукой, и девицы моментально окружили его с Натаном. Дрор обратился к красавице эфиопке и начал расспрашивать ее про ее выход из рабства на свободу. Импровизация была успешной, пока Дрор не спросил у остальных девушек
– Ну, вы знаете Натана Щаранского?
– Не-ет! – дружно закричали девицы.
– А что вы тут стоите, я думал, что вы с ним хотите сфотографироваться?
– Да с тобой, с тобой мы хотим сфотографироваться, – закричала эфиопка.
– Ну, давайте, – согласился телезвезда Дрор.
Девицы обступили его и начали каждая по очереди фотографироваться на свой мобильный телефон, который передавали подруге. Натан, оказавшийся лишним этом на празднике израильской жизни, подошел ко мне.
– Да, теперь многие не знают имен героев, – только и оставалось мне, что процитировать Остапа Бендера. Но Натан ничуть не расстроился и со смехом сказал:
– Вот это и есть настоящий Израиль. Все эти старые истории им уже не известны, у них – новые герои, телезвезды.
Натан вовсе не был огорчен этой сценой, я не уловил даже малейшего признака недовольства или испорченного настроения. Ну, так не узнали его девицы. Тем хуже для них.