Гардеробщица-балерина
Даздраперма Моисеевна была ясновидящей. Она ясно видела, как шушукаются у нее за спиной сослуживицы, обсуждая ее необычное имя. Кто-то из них тихонько смеялся, другие смущенно улыбались. Некоторые советовали сменить имя на более произносимое и соответствующее времени. Но она гордилась своим именем и ей было не до пустых слухов и шепота за спиной.
Даздраперма работала гардеробщицей в Одесском оперном театре. Старожилы называли его «ёперный тиятр». Гардеробщицей она была не всегда, до этого всю свою молодость была балериной в этом же театре. История умалчивает, как она танцевала, писали ли о ней газеты, бросали ли ей цветы после концертов – мы не знаем. Но по тому, как гордо она «держала спину», как шла лебединой походкой, можно представить, как поклонники поджидали ее после балета, чтобы сорвать мимолетный поцелуй.
Ей было уютно в гардеробе, никто не шушукался за спиной, никто не бросал косые взгляды, никто гнусно не шутил над ее именем и отчеством:
«А что это за Моисей такой? Это тот, который вел евреев через пустыню? И куда он их привел – в другую пустыню? Ха-ха…»
«Что за имя у вас?» – спрашивали остряки, предвкушая развлечение. Сначала она пыталась объяснить, что это в честь Первого мая, праздника мира и труда. Что это ее родители – убежденные коммунисты – назвали ее так. Что тогда было другое время и другие имена. Но поняв, что ее объяснения вызывают только саркастические улыбки, она замкнулась в себе. Махнула рукой на эту толпу.
(Имя Даздраперма появилось в первые годы революции, когда считали, что в новом обществе должны быть и новые имена. Это имя составлено из первых слогов лозунга «Да здравствует первое мая!». Да-здра-пер-ма.)
Ясновидящей она была и по-другому: плащи и пальто, куртки и шубы, стройными рядами висевшие у нее за спиной рассказывали ей свои истории. Они не шушукались и не усмехались – они подобострастно свисали перед своей хозяйкой-гардеробщицей. Шуба поведала о своей несносной владелице – любовнице крупного чиновника. Сейчас они вместе сидели в ложе:
«Сильно нужен им тот тиятр. Это просто повод ее любовнику выпить в буфете и поговорить о чем-то со старым партнером по теневому бизнесу. А ей сцепиться языками с такими же как она, боевыми подругами»
Пальто рассказало историю старого заслуженного профессора, достигшего всех высот, но оставшегося одиноким на старости лет.
«И кому нужны эти деньги и звания, если их не с кем разделить?» Мораль: не будьте одинокими!
Даздраперма Моисеевна была одинокой, она танцевала, играла, ждала своего принца, крутилась в огнях софитов, но так и не вышла замуж. Как она понимала этого обладателя пальто. Вот бы им встретиться, но разве могут пересечься дорожки профессора и простой гардеробщицы?
В куртке пришла студентка, она долго откладывала рубли со стипендии – копила на билет в театр. Наверное, она самая счастливая – у нее все впереди.
Вещи нашептывали ей свои истории, так, что могла закружиться голова от этих тайн, сокрытых от всех.
Жена райкомовского деятеля оставила свое манто. Видно, что мех знавал лучшие дни. Ее муж уже давно ничего не дарил, круизы вокруг Европы остались в прошлом, единственное развлечение – одесский оперный. А может, у него есть любовница? Наверняка есть – зарабатывать меньше не стал, а деньги куда-то уходят, наверняка на секретаршу – эту накрашенную молодую блондинку, которая виляет задом у него в приемной.
Болоньевый плащ принадлежал какому-то франту. Наверно, художнику или поэту. С очередной подружкой они сбросили ей на руки верхнюю одежду и побежали на галерку целоваться.
Кожаное пальто до пола, напоминавшее кожанки комиссаров, принадлежало главному архитектору. Видно, что пальто любило поговорить, как и его обладатель. Оно так и сыпало малопонятными архитектурными терминами. Ясно было одно – архитектор недоволен однотипными новостройками, наводнившими город. Приверженец старых традиций, он вынужден был утверждать проекты, не лежащие к его душе. Ему хотелось строить яркие колоритные дома, просторные и разнообразные. Вместо этого строились дома-соты, с малюсенькими квартирками под одну гребенку. Таково веление партии – дать рабочему человеку отдельную жилплощадь. Архитектор устал и смирился, засунул свои творческие планы поглубже. Он много выступал, хвалил планы партии, подлизывался, подхалимничал, в общем, старался быть как все. Балерина-гардеробщица жалела его, поглаживала пальто, успокаивала. Бурчание пальто замирало, и оно засыпало тревожным сном.
Незаметное драповое пальто, но с богатой бархатной подкладкой, принадлежало теневику – владельцу нескольких швейных мастерских, разбросанных по подвалам в разных частях города. Они шили оригинальную одежду по западным лекалам, такую, что наденет состоятельный человек, не имеющий возможности выбрать такую в магазинах одежды. Хваленая плановая экономика так же, как строила однотипные серые дома, штамповала однотипную серую одежду, незнакомую с модой и дизайном. Мешковатые костюмы унылых тонов заполняли магазины. Безвкусные туфли и ботинки пылились на полках обувных магазинов, та же история была с верхней одеждой и нижним бельем. На помощь пришел теневой бизнес, восполнив запустение приличной одеждой и обувью. Но тс-с, молчок, об этом даже шепотом нельзя говорить. И пальто теневика замолчало, как бы поняв, что проговорилось.
В дубленке пришла директор гастронома. Здесь было много интересных историй о продажах из-под полы, об икре, балыках, импортном вине и пиве, распределявшихся среди своих. О подарочных наборах нужным людям. О партийцах, приобретавших дефицитные товары по сниженным ценам. О проверяющих, которые приходили лишь за нужными продуктами. В общем, еда – это бизнес, а хорошая еда – это хороший бизнес. Те же теневики, о которых все знают, но молчат.
А что это там сереет в углу? Да это милицейский форменный плащ. А что он тут делает? Пришел понаблюдать за теневиком и его партнером-чиновником, за директором гастронома, за поэтом, читающим запрещенную литературу и даже распространяющим ее. В театре?! А почему бы и нет – в театре люди расслабляются, думают, что им ничего не грозит, здесь они в безопасности. Ан нет – наша милиция нас бережет, сначала посадит, потом стережет!
Скромное женское пальтишко и рядом выводок разнополых курточек, словно наседка с цыплятами – учительница привела свой класс на экскурсию. Для кого-то из детей театр будет поразительным открытием, которое они пронесут через всю жизнь, кому-то – обыденностью, посещением не в первый раз, а кто-то подумает – что за странные люди пляшут и кривляются на сцене, поют на непонятном языке? И за это люди платят?
А театральный занавес – что за каббалистические знаки там изображены? Несомненно, пьяный художник малевал, видно, не давала ему покоя слава Кисы Воробьянинова. И действительно, человеку в здравом уме никогда не понять загогулины и жуткие рожи на красном бархате, когда вынужден пялиться на эти изображения, дожидаясь начала спектакля. Но это мнение простого обывателя. Видимо, это были маски венецианского карнавала или парижского кабаре – второе более привлекательно, к нему же тяготеет вышивка золотом и тяжелые складки бархата. Так и свербит мысль – вот-вот выскочат полуобнаженные танцовщицы в экстазе канкана.
Но мы отвлеклись от нашей героини. Гардеробщица-балерина, владычица шуб и пальто, подавальщица программок и биноклей. Многим с детства знакомо сочетание «театральный бинокль» – это словно приобщение к театральной элите, высшей аристократии, посещающей балы и карнавалы. Но советскому человеку эти развлечения западного гнилого капитализма были недоступны, а вот театральный бинокль – вполне по силам и возможностям. Некоторые пожилые примадонны – завзятые театралки – ходили в театр, чтобы получить вожделенный бинокль и покрасоваться с ним перед другими старыми перечницами. Бинокль давали не всем – нужно было оставить в залог какую-то дорогую вещь, например, часы. Иногда требовали паспорт. Гардеробщица – эта богиня биноклей, могла придумать любое желание, попросить любую вещь в залог. Конечно, потом она ее возвращала, вдоволь налюбовавшись, представляя, как эти дорогие часики смотрелись бы на ее изящной ручке. Кроме залога, за пользование биноклем платили небольшую сумму. Для кого-то она была небольшая, а кому-то это были немалые деньги. Студентка, учительница или интеллигентка из чертежного бюро, пришедшая с сыном на премьеру, не могли позволить себе бинокль. Напротив, любовница чиновника или жена деятеля райкома могли взять этот театральный предмет, но не брали – не нужно, не интересно, есть другие вещи, которыми можно похвастать, покрасоваться перед подругами.
Программку брали все. Не помню, стоила ли она денег, может, 5 копеек, наверно, около того. Служительницы театра – пристаркуватые тетки – держали пачки программок. Они же были и своеобразным справочным бюро, показывая путь к купленным местам мечущимся в бесплодных поисках посетителям. Зрителям с билетами в ложи они услужливо отпирали ключиком дверь, провожая на места. Вдруг какой-нибудь студент, купивший билет на галерку, задумает покайфовать в ложе? Такого не будет никогда, если на страже такая тетка, богиня программок и владычица лож.
Сейчас театр уже не то место, куда ходит богема и состоятельная публика. Многие даже не знают слова «программка». А ведь на этих страничках было все о спектакле – актеры, живые и мертвые, простые и заслуженные, любимые и не очень. Содержание кратко, чтобы остался интерес к просмотру. Наша гардеробщица тоже имела программки, они стопкой лежали на ее подиуме, куда зрители отдавали свою одежду, получая взамен номерки. И это была не просто металлическая бирка с номером. Интересной формы, со скругленными углами, покрытая эмалью с выдавленными цифрами и буквами, обозначающими ярус театра, расположение именно этого гардероба на этаже и номер самого крючка с одеждой. Чтобы зритель не потерял свое пальто в огромном театре, где было несколько гардеробов.
Работало ли ее ясновидение с номерками? Проще говоря, рассказывали ли номерки свои истории богине гардероба, бывшей балерине Даздраперме? Наверное, да. Но это были малоинтересные истории – про карман мужских брюк, куда попал очередной номерок. Что он мог рассказать? Кто был его соседом по темному мешку – копейки, может, мятая купюра, ключи, сломанная спичка, табачная труха, театральный билет, использованные билеты на общественный транспорт. Если номерок попадал в женскую сумочку, это было намного интересней. Во-первых, встречались театральные сумочки еще дореволюционные, доставшиеся по наследству. Это могли быть настоящие раритеты, которые не увидишь даже в музее. Они могли бы многое рассказать, но уже от старости впадали в маразм, заговаривались, путали даты и события, имена владелиц, их адреса, мужей, детей и внуков. Все это походило на старческое бессвязное бормотание. Но встречались и другие сумочки – от известных домов моды, популярных брендов, сами по себе стоившие немалых денег. О содержимом их мы умолчим, чтобы не шокировать читателя.
Вы спросите, откуда я все это знаю? Я мимоходом видел богиню гардероба на коммунальной кухне моего дальнего родственника Вадика на улице Островидова. Тогда я был пацаном, подростком, а наша гардеробщица-балерина – пожилой женщиной с увядшей красотой, но еще способной держать фигуру. Ее соседкой была моя тетя Октябрина – тоже получившая имя от первых лет Октябрьской революции. Но она стеснялась своего имени и просила звать ее Римма. Мы с Вадиком были троюродные братья – очень дальнее родство, что-то со стороны дедушки, точно не знаю. Но он звал меня старшим братом, и мне было приятно. Соседкой по их коммунальной квартире в полуподвале старого дома была как раз Даздраперма. Но так ее никто не называл – имя сократили до Даза, а отсюда уже – Аза. Так ее и звали – эта старуха Аза, гардеробщица в одесском оперном, нужный человек в театре, если что. Проведет по знакомству, если билетов не достать. Блат в Одессе уважали, по блату можно было достать, не купить, не получить, а достать.
Однажды, зайдя к братцу, увидел в их дворе необычную сутолоку, выброшенные вещи, открытый чемодан, старую мебель. Старуха Аза уехала в Израиль. Даздраперма Моисеевна оставила квартиру, ненужную мебель и вещи, взяв только самое необходимое. Родственников у нее не было и ее квартиру заняли соседи, пробив стену между квартирами. А ее вещи выбросили во двор – авось кто-то подберет себе необходимое. Так я стал обладателем пачки дореволюционных открыток и дореволюционного учебника по географии для церковно-приходских школ. Там были отличные карты губерний российской империи и можно было почитать, как преподавали раньше географию.
Откуда я знаю эти тонкости ее жизни? На коммунальной кухне чего только не услышишь, да и соседи знают друг о друге почище других родственников. Туда-сюда, кто-то кому-то что-то сказал, по секрету или по пьяни, по-дружески или наоборот, чтобы навредить, – так можно составить портрет человека. Такой она осталась в моей памяти.