Если б точка невозврата стала запятой
поэма
I. Невыносима тяжесть бытия?
Невыносима. Вынесут меня
вперёд ногами, полагаю, скоро.
Случается: сегодня ещё ешь,
читаешь, куришь, завтра через брешь
в стене (окно) выпрыгиваешь, город
окинув взглядом за мгновенье до.
Представил – сердце тронул холодок.
Смотрю во двор, залитый летним солнцем.
За стайкой стайка голуби летят,
как будто на повтор видеоряд
поставил кто-то. Что мне остаётся?
Жена ушла, забрав с собою дочь.
Причина… Я и сам узнать не прочь,
что стало точкой, точкой невозврата.
Они и раньше уходили, но
день-два – и возвращались всё равно.
Теперь же месяц минул – нет их. Правда,
я не пытался дочь с женой вернуть,
хотя и знаю, где, окончив путь,
они решили заново начать всё.
Супругу, кстати, Лерой звать, а дщерь –
Мариной. Я разглядываю дверь,
нет больше тяги с жизнью распрощаться.
По лестнице спускаюсь, выхожу
на улицу. Ползёт печальный жук,
его существование кроссовкой
я прерываю. После в магазин
бреду, беру лимон, дешёвый джин
и фрикадельки… Замираю: Вовка,
мой некогда товарищ, кассы близ
стоит. Ох, потрепала его жизнь.
Здороваемся. «Как ты?» – «Да ничё я,
воюю. На побывку», – говорит.
Он младше на год с лишним, но на вид
гораздо старше, чуть ли, блин, не вдвое.
Идём ко мне под перезвон стекла.
«А Лерка дома?» – «Нет, она ушла.
Они ушли». – «А кто ещё?» – «Марина.
Дочь у меня имеется, прикинь».
В квартиру входим. Начисляю – дзинь! –
по полной рюмке выпиваем джина.
II. Сказать по правде, очень тяжко мне.
Я вспомнил фразу «Истина в вине»,
и не даёт покоя эта фраза.
В вине за то, что пил и не следил
за языком, не мог умерить пыл,
за то, что вёл себя столь безобразно.
«Как посидели?» – спро́сите. Никак.
Нажрались до безумия. Кулак
сбит у меня, а прямо в центре зала –
блевотина (очищу ли ковёр?).
Соседка ночью, прискакав на ор,
полицией грозила. Напугала!
А что мы обсуждали до того,
как накачались? Ясно, СВО,
политику в широком смысле слова.
Затем истошно материли баб.
«Всем бабам – утверждал я, – нужен раб,
покорный муж». О как же мне хреново!
Хреново, что нельзя надолго от
реальности уйти, что за уход
реальность мстит, причём весьма жестоко:
сушняк, тупняк, физическая боль,
бессилие… 11:00 –
пора вставать. Встаю. Смотрю: заколка.
Давным-давно я Леру повстречал.
То было перед Новым годом. Бал
в обычной школе проходил. Повсюду
сновали дети. Ёлка. Мишура.
Учителя серьёзные. Жара.
Хотел на танец пригласить я Люду,
но не успел – опередил Вован,
что храпом сотрясает щас диван,
поэтому пришлось искать другую.
Заметил незнакомку у окна,
была обворожительна она…
Бац – я её за школою целую.
Вернёмся в настоящее, друзья.
За «Роллтоном» сгонял. Никак нельзя
после гулянки не поесть лапшицы.
Встал Вовка, говорит: «Как хорошо
мне было! А теперь в себя пришёл.
Ещё бы до беспамятства напиться».
III. Пожалуй, расскажу, кто я такой,
и объясню, перо схватил на кой,
зачем вообще вас мучаю стихами.
Родился в городе на букву «И»,
тут родились родители мои.
Меня зовут Данил, а кратко – Даня.
Отец был толст и лыс, носил усы,
за чтением он проводил часы.
Читал и вслух, да громко: «Илиаду»,
«Комедию», что Данте написал,
«Онегина». Поскольку я был мал,
всё впитывал – что надо и не надо.
Отец работал в универе, он
преподавал литературу. «Вон!» –
кричал студентам, если те не знали
Софокла с Еврипидом, например.
А если кто-то спрашивал: «Гомер,
который Симпсон?», тот уже едва ли
мог доучиться. Строг был. Год назад
навек закрылись отчие глаза.
Мать – низкая, худая (кожа/кости),
главред газеты «АБВГД».
Звонит периодически: «Ты где?
После шести заглянешь, может, в гости?»
Заглядываю редко… Как и мать,
я журналист. Всегда любил писать.
Такие сказки сочинял я в детстве,
что некоторые утверждали, мол,
мальчишка – вор, он где-то их прочёл,
переписал. Сейчас в информагентстве
работаю. Мы пишем про войну
в одном ключе, за сторону одну
мы выступаем. Вот вам и свобода.
Роскомнадзор, естественно, – Прокруст.
Придёт к нему герой Тесей? Боюсь,
не доживу до этого прихода.
Мне 32. В отца я – полноват,
бедна растительностью голова.
Висит на мне за трёшку ипотека.
Автомобиля не было и нет.
Чуть-чуть художник и чуть-чуть поэт.
Английский знаю и стреляю метко.
IV. Я, Вовку до порога проводив,
звоню жене (был ожидаем срыв).
Автоответчик «Абонент вне зоны»
приятно произносит. Для жены
я в смертном сне, как Гамлет, вижу сны.
Беседовать с умершим нет резона.
Меня не существует для неё –
подох, склевало тело вороньё.
Но существую для Марины, дочки.
Поеду к ним. Пора уже. Авось
и вырастет, пусть блеклый, тощий хвост
у чёрной жирной невозврата точки.
Душ принимаю. Бреюсь. Туп станок.
Кровь выступает – значит, жив. Глоток
воды. Ещё глоток. Не помогает.
Одевшись, я хватаю паспорт и
к ж/д вокзалу еду на такси.
На авиабилет, увы, бабла нет.
Пишу главреду: «Завтра не явлюсь
в редакцию. Я очень болен, плюс
трудился в выходные я намедни».
Однако, думаю, главред – Андрей
Иваныч – уже знает о моей
беде, ведь журналисты любят сплетни.
«Билет до города на букву «Ч» –
протараторив, даю паспорт – Чем
дешевле будет он, тем лучше. Нищ я».
Мне предлагают полку, что вверху
и сбоку. Соглашаюсь. Берегу
перстами заработанные тыщи.
Вхожу в вагон. Великая страна
как на ладони тут представлена:
вахтовики, военные, студенты,
собаки, кошки, бабушки, деды,
мамаши и их дети… «Ты сюды?
Полезешь или нет? А будешь кем ты?» –
расспрашивает грозный человек
меня. И видно, что он – бывший зек
(на пальцах – характерные наколки).
Я говорю, кто есть. Затем пьём чай.
Он после чая молвит мне: «Вставай».
Мы застилаем простынями полки.
V. Сон: я по гипермаркету иду.
Задача предо мной стоит – еду
купить и принести её домашним.
Я натыкаюсь на мясной отдел:
валяются сырые части тел,
кишки, набитые донельзя фаршем.
Говядина, свинина (ну куски!),
баранина, курятина, мозги,
сердца, желудки, даже яйца бычьи.
И между туш свиных я вижу вдруг
пару по локоть отсечённых рук.
Читаю: «ЧЕЛОВЕЧИНА В НАЛИЧИИ».
Хватаю сала здоровенный шмат.
Его уже приобрести я рад,
но, стопку денег из кармана вынув,
гляжу: на сотках – Чикатило А.,
на тысячных купюрах – тот маньяк,
чьё имя называть не буду, жив он.
Я просыпаюсь. Пьяный вахтовик
буянит. Раздаётся женский крик.
Через минуту засыпаю снова.
И дом, где жил без Леры, на глазах
снаряд упавший обращает в прах.
Лишилась мать единственного крова.
А может, и не только крова… Кровь
везде. «Спасите!» – слышу чей-то зов.
Иду, иду, испытывая ужас.
«Спаси… Спасите!» – молит мужичок,
лежащий у воронки. Он без ног.
Там трупы, тут! Я ощущаю стужу
(на самом деле кондиционер
включили). Взрыв! Что делать мне теперь?
Куда бежать? Где спрятаться? Сразиться?
А с кем сразиться? Не с кем. То Господь
бросает бомбы. Люди – хоть и плоть
Его, Ему милее рыбы, птицы…
В действительность затягивает смех.
На станции какой-то позже всех
иду дымить. Сосед с вещами вышел.
Настала ночь. Чирк-чирк – затлел табак.
Куря, соображаю, сны есть знак.
У знака, впрочем, очевидный смысл.
VI. Ко мне на станции… на букву «Х»
подходят, увидав во мне лоха,
братки, и типа: «Фагу дай, земеля».
Отказываю оным: «Телефон
разряжен». Бах! Я падаю. Перрон
прохладный. В челюсть дал один немедля.
Встаю. Ударившего бью. Замес.
Я для чего – скажите – с полки слез?
Мог же остаться целым/невредимым.
Ан потянуло покурить. Минздрав,
твердящий «Сиги – смерть», пожалуй, прав.
Довольно мне травиться никотином.
Оказываюсь снова на земле.
Лежачего не бьют? Навеселе
братки. Им всё равно. «Лоха» пинают.
Кровит – уже опухшее – лицо.
Вована бы на этих подлецов!
Он одолел бы их, сильней меня ведь.
На проводницу устремляю взор –
линейников зовёт. Ура!.. С тех пор
как отслужил, не получал путём я.
Да, было как-то (может, года три
назад) – напился и обматерил
кого-то в баре… Вспомнил имя: Тёма.
Тот Тёма всёк, пускай с оттягом, раз,
и сразу же заплыл мой левый глаз.
Но ныне будут посерьёзней травмы.
Боль адскую испытываю я.
Предчувствую приход небытия.
Щас вырублюсь. Умру. Увижусь с Главным.
. . . . . . . . . . . . . .
Остался жив. В больнице. Гипсом, как
хитином обитатель речек – рак,
покрыт я. Чёрт, мне здорово досталось!
Сейчас придёт проведать медсестра,
что «вся огонь»? Нет худа без добра?
Заходит тётка тучная. Вот жалость!
И полицейский входит в свой черёд.
Худущий. Объяснение берёт.
Фиксирует всё, чем делюсь я спешно.
Мол, трое. Мол, не знаю, кто они.
«Их задержали?» – вопрошаю. Вмиг
сникает мент: «Найдём». Угу, конечно,
VII. найдёте. На след. день звонит жена.
Ей сообщили, и ревёт она,
прощенья просит, говорит, что любит.
«…Короче, собираемся. Спустя
пять-шесть часов увидим мы тебя,
ты нас увидишь… Жди! Целую в губы».
Невольно вспоминаю, как прошла
женитьба. Надарили нам бабла
(по большей части родственники Леры).
И выпивка! И яства! И цветы!
«Есть точка невозврата из мечты…» –
под песню «Арии» кружились мерно
мы, молодые. Учащённый пульс
супруги ощущал я. Жалко, вальс
никто не снял. Тот танец канет в Лету…
Я думал: никогда не будем врозь.
Нам после свадьбы сразу удалось
зачать ребёнка – радовались тесту
с двумя полосками… Марине семь.
Смышлёная. Спокойная совсем.
Она уж скоро станет первоклашкой.
Хотела Лера в шесть отдать, но смог
я убедить её: ещё не срок,
мол, дочке надо жить вовсю пока что.
Вовсю играть и мультики смотреть.
Не над учебниками в шесть корпеть.
И так мы мало времени живём-то
без суеты. Глупа людская жизнь…
Приподнимаюсь. Входит врач: «Лежи-
лежи-лежи», – мне говорит. Забота.
Опрашивает, исчезает. Дочь
врывается, и тёмные, как ночь
безлунная в степи, её глазёнки
слезами покрываются в момент.
Я восклицаю: «Ласточка, привет!»
«Привет», – она чирикает негромко.
За дочерью, бахилами шурша,
жена влетает. Лера хороша.
Идёт ей фиолетовая блузка.
О медсестре мечтал… Вот – «вся огонь».
Супруга ахает, ко рту ладонь
подносит. Я ей: «Здравствуй, трясогузка!»
VIII. Как кости у меня срослись, домой
вернулись – в город, что разбит рекой
напополам. Теперь зима. Я крайне
рад воссоединению семьи.
До их отъезда я их не ценил…
Сидим втроём в шикарном ресторане.
Сидим, едим: я – пряный сочный стейк
из мраморной говядины, чизкейк
черничный – дочка, а салат – супруга.
Марина нам рассказывает про
то, как сорвали чтения урок
балбесы одноклассники. Друг друга
они перебивали что есть сил.
«А Ярослав, так тот – вообще дебил,
грубил Галине Фёдоровне прямо».
«Наверно, сразу вызвали его
родителей за это баловство?» –
интересуется жена. «Да, мама».
За столиком соседним богатей
бухает без любимой, без детей.
Вискарь элитный с кислой миной глушит.
Поодаль пара, что-то тащит им
официант, услужливый блондин…
Приглядываюсь – он им тащит суши
с янтарным чаем. Музыка звучит.
У Леры пробудился аппетит
от нежных нашинкованных растений.
Заказываю карбонару, фреш.
«Марина, может, супчику поешь?»
«Поем». Заказываю. Хватит денег.
Ушёл из журналистики. Куда –
оставлю в тайне, дамы, господа.
Скажу лишь: благодарная работа.
Ещё я с алкоголем завязал
и изредка, но посещаю зал.
Курить курю, но бросить мне охота.
Насытились. Оплачиваю счёт.
Выходим. Воздух влажный. Гололёд,
а у машины лысая резина…
Позавчера обзавелись авто
японским. Я счастливый, как никто.
И тяжесть бытия вновь выносима.
Примечание:
Данил Шевцов написал эту вещь в зоне проведения СВО. Жена и дочь не навещали его в больнице (то, что рассказывается до VII главы, – правда или почти правда). После выписки Данил добровольцем отправился на фронт, где и погиб, отвоевав около четырёх месяцев. Супруге, Валерии Шевцовой, государство выплатило пять миллионов рублей, на которые она, помимо прочего, приобрела иномарку.