От переводчика
Израильтяне любят домашних животных. В Тель-Авиве удивляет обилие молодых людей, причем большинство – парни, выгуливающих по утрам совершенно беспородных собак всех расцветок и размеров. И они гармоничны – и те, и другие, спокойны, невозмутимы и самодостаточны. Почти каждый день по утрам на улице Алленби я встречал женщину, за которой идёт собака без задних лап, однако хозяйка заказала для неё такую удобную лёгкую тележечку, и животное двигается самостоятельно, похоже, совершенно не испытывая затруднений от своей инвалидности… То есть, мы вместе – люди и животные в городе, переживаем общие проблемы, болезни, стрессы и т.д. Естественно – сживаемся (или не очень) и даже начинаем говорить друг с другом. Вот об этом два рассказа мастера психологического сюжета Этгара Керета.
Аллергия
Завести собаку – была целиком моя идея.
Мы как раз возвращались от гинеколога. Ракефет плакала, и таксист, который оказался хорошим парнем, высадил нас на улице Арлозорова, так как Ибн-Гвироль опять перекрыли из-за демонстрации. Мы пошли домой пешком. Было влажно, толкалась масса народу, многие что-то выкрикивали в мегафоны. На островке безопасности между транспортными потоками стояло огромное чучело с лицом министра финансов, и люди бросали к его подножию пачки как бы денег. Как раз в тот момент, когда мы оказались около него, кто-то поджёг эту бумагу; загорелось и чучело…
– Я не хочу, чтобы мы кого-то усыновляли, – сказала Ракефет. – Это довольно сложно, к тому же у нас в семье уже есть один ребёнок. Я не хочу чужого.
Люди вокруг нас что-то кричали, но она смотрела только на меня – ждала ответа. Я не знал, что сказать, у меня не было определённого мнения, но, если бы и было, сейчас явно не самое подходящее время высказывать его. Я видел, что она по-настоящему подавлена.
– Может, завтра пойдём и купим собаку? – в конце концов произнёс я, главным образом для того, чтобы сказать хоть что-то. Деньги и чучело теперь пылали красным пламенем.
Я слышал над нами звук вертолёта – наверное, полиция или телевизионщики.
– Не купим, – крикнула Ракефет, стараясь перекричать шум вертолёта, – а возьмём. Есть достаточно брошенных собак, которым нужен дом.
Так у нас появился Сефи…
Мы взяли его в приюте для бездомных животных. Он был уже не щенок, но ещё продолжал расти. Дежурная сказала нам, что ему здорово досталось – над ним даже измывались, и что никто не хочет брать его. Я тут же попытался выяснить – почему, ведь он симпатичный пёс, выглядит породистым, но Ракефет всё это не интересовало. Когда мы попытались погладить его, он весь сжался, словно ожидал побоев, а всю дорогу домой дрожал и странно поскуливал.
Однако привык он очень быстро и даже полюбил нас: когда кому-то нужно было уходить из дома, он просто плакал. Когда уходили мы оба, он лаял, как сумасшедший, и царапал дверь. Когда это случилось в первый раз, мы решили постоять внизу и подождать, пока он успокоится, но этого не произошло. После нескольких таких случаев мы решили просто не оставлять его одного. Ракефет и раньше большую часть времени работала дома, так что проблемы с этим не было.
Насколько Сефи любил нас, настолько же он ненавидел всех прочих, прежде всего – детей. После того, как он укусил дочку нашей соседки с первого этажа, мы решили выводить его гулять только на поводке и в наморднике. А соседка устроила большой скандал: написала жалобу в мэрию и сообщила хозяину нашей квартиры, который не знал, что мы завели собаку. Хозяин квартиры сразу через адвоката направил нам официальное письмо с требованием немедленно съехать.
В нашем районе трудно найти другую квартиру, тем более чтобы хозяева согласились, что мы поселимся с собакой. В итоге мы переехали в южную часть города, на улицу Йона Ха-Нави. Квартира была большая, но очень тёмная. Сефи это как раз понравилось, потому что он не любил яркий свет. К тому же теперь ему было, где побегать. Это было очень забавно: мы с Ракефет обычно сидели на диване, разговаривали или смотрели телевизор, а пёс мог часами носиться вокруг нас, не уставая.
– Будь он ребёнком, давно бы уже давали ему «Риталин», – как-то в шутку сказал я Ракефет. Но она ответила мне на полном серьёзе, что если бы Сефи был ребёнком, мы бы не давали ему «Риталин», поскольку это лекарство изобретено для облегчения жизни ленивым родителям, которые не могут сладить со своим подвижным ребенком, а не для пользы детей.
У Сефи тем временем появились странные красноватые высыпания по всему корпусу, и выглядело это весьма пугающе. Ветеринар объяснил нам, что это, скорее всего, аллергия на корм для собак, и рекомендовал попробовать давать Сефи сырое мясо, а не готовое питание. Я спросил у врача, не могут ли эти высыпания быть связаны с падением ракет на Тель-Авив, поскольку Сефи, который не пугался звуков взрывов, очень нервничал, когда звучала предупредительная сирена, и эти высыпания появились как раз после первых сирен. Однако ветеринар настаивал на своём, утверждая, что сирены тут совершенно ни при чём, и повторил рекомендацию относительно свежего мяса для Сефи. Но давать нужно только говядину, потому что куриное мясо псу не показано.
Сефи понравилось свежее мясо из мясной лавки, и покраснения исчезли. Однако он стал ещё агрессивнее по отношению к тем, кто приходил к нам. После того, как он напал на посыльного из супермаркета, мы решили вообще прекратить приглашать домой кого бы то ни было. А с посыльным нам очень повезло: Сефи сильно укусил его за ногу и порвал двуглавую мышцу, но парень этот оказался эритрейцем и не пошёл в больницу. Ракефет обработала рану и перевязала парню ногу, а я выдал ему тысячу шекелей купюрами по двести и извинился. Посыльный попытался улыбнуться, пробормотал по-английски, что всё будет в порядке и ушёл, хромая.
Спустя три месяца высыпания появились опять. Ветеринар объяснил это тем, что организм Сефи адаптировался к свежему мясу, и нужно попробовать что-нибудь другое. Мы начали кормить Сефи свининой, но его желудок не мог переварить её. Ветеринар рекомендовал попробовать давать ему мясо верблюда и записал мне телефон одного бедуина, который торговал верблюжатиной. Бедуин был чрезвычайно подозрителен, так как торговал, не имея разрешения министерства здравоохранения. Мы встречались с ним в районе Кирьят-Гата, но всегда в новом месте. Я рассчитывался наличными, и бедуин наполнял мясом сумку-холодильник. Это мясо очень понравилось Сефи. Когда я варил мясо для него, он обычно стоял возле плиты в кухне и нетерпеливо лаял. Этот лай был совершенно особенный, звучал он как-то по-человечески; со стороны могло даже показаться, словно мама уговаривает маленького сына спуститься с дерева, на которое он забрался. У нас с Ракефет от этого лая просто сердце щемило.
Когда я выпустил Сефи погулять во двор, он набросился на старика из России, который живёт у нас в доме на втором этаже. Укусить его он не смог, потому что был в наморднике, но прыгнул на него и повалил на спину. Дед сильно ударился головой, и его увезли в больницу. Когда «скорая» приехала за ним, он был без сознания, и Ракефет сказала парамедикам, что он споткнулся. От всего случившегося мы впали в уныние, так как боялись, что, когда старик придёт в себя, нам опять придётся менять квартиру. Точнее говоря, это я был подавлен, а Ракефет больше беспокоило то, что Сефи у нас могут забрать и усыпить. Я попытался сказать ей, что это, наверное, как раз то, что нам и надо сделать. Он, конечно, хороший пёс, но выхода нет – он опасен для окружающих. Тут Ракефет заплакала и очень рассердилась, не давала мне к себе прикоснуться, сказала, что понимает, почему я хочу избавиться от Сефи: из-за этих его проблем с питанием и потому, что из-за него мы не можем ни пригласить кого-нибудь к себе, ни сами пойти куда-нибудь и оставить его, и что моё поведение разочаровывает её, поскольку ей хотелось верить, что я более сильный и менее эгоистичный.
В последующие недели она отказывалась заниматься любовью и разговаривала со мной только по необходимости. Я пытался объяснить ей, что дело тут совсем не в эгоизме, что я смог бы легко пережить все эти трудности, если бы было какое-то решение, но ведь Сефи – сильная и при этом психически неустойчивая собака, и сколько бы мы им ни занимались, он продолжит бросаться на людей – нужно ведь подумать и о них. В ответ Ракефет спросила меня: если бы он был нашим ребёнком, захотел бы я его усыпить? А когда я сказал, что Сефи не ребёнок, а собака, и ей придётся с этим смириться, это вызвало новый приступ рыданий. Когда она плакала в спальне, туда вошел Сефи и принялся подвывать… Мне ничего не оставалось, как извиниться, но и это не помогло.
Через месяц появился сын того старика из России и начал задавать вопросы. Оказалось, что его отец умер в больнице, хотя и не от травмы, а от инфекции, которую он там подхватил. Русский хотел выяснить подробности: что у нас тут произошло тогда, так как обратился в суд с иском к Институту национального страхования. Он также сообщил, что на теле старика обнаружились глубокие царапины от когтей животного, а у медиков «скорой» записано с наших слов, что мужчина лишь споткнулся, вот почему он хочет знать то, что мы не сказали работникам «скорой помощи»…
Мы не впускали его в квартиру, однако, когда разговаривали с ним на лестничной площадке, Сефи принялся лаять, и парень стал спрашивать о нём, и захотел его увидеть. Мы не дали ему войти, и объяснили, что собаку завели только десять дней назад, то есть значительно позже того дня, как его отец упал. Русский настаивал, а мы продолжали отказывать ему, – тогда он сказал, что вернётся с полицией…
В тот же вечер мы поспешно собрали вещи и уехали на несколько дней к родителям Ракефет в мошав. За эти дни я пообщался с несколькими посредниками и снял нам квартиру в квартале Флорентин – маленькую и шумную, зато хозяева не возражали против жильцов с собакой. И хотя Ракефет была ещё чуть сердита на меня, мы снова начали заниматься любовью – так нас сблизила вся эта история с сыном русского старика. Ракефет также увидела, что я не сдаюсь и делаю для Сефи всё, что могу. Но тут у него опять появилась сыпь, а пойти к знакомому ветеринару мы уже не могли: оказалось, что он был майором запаса и погиб в Сирии в ходе операции возмездия.
Ракефет отказывалась вести Сефи к какому-то новому ветеринару, так как боялась, что тот захочет усыпить пса, и мы перестали давать Сефи верблюжье мясо. Мы пытались кормить его рыбой и всякими заменителями мяса, однако пёс к этому не притрагивался. Спустя два дня, как он ничего не ел, Ракефет сказала, что мы должны найти ему какое-то другое мясо, иначе он просто умрёт.
Тогда мы налили в пластиковую миску молока, и Ракефет растворила в нём снотворные таблетки, которые её мать дала нам в наш медовый месяц, когда мы летали в Нью-Йорк. Миску мы выставили у подъезда и наблюдали с лоджии, что будет. К молоку подошли несколько кошек, которые обнюхали его, но пробовать не стали. Лишь одна рыженькая и худющая немного полакала. Ракефет сказала, что я должен спуститься и проследить за этой кошкой, иначе мы её упустим. Однако рыженькая никуда не пошла, а легла рядом с миской и не двигалась, даже когда я к ней приблизился. Она смотрела на меня самыми настоящими человеческими глазами. Взгляд был печальный и отрешённый, будто кошка точно знала, что её ожидает, но уже смирилась с этим, потому что мир вокруг – дерьмо. Когда она совсем заснула, я взял её на руки, однако не поднялся в квартиру – к Ракефет и Сефи – не мог, потому что чувствовал, что кошка живая, и как она дышит во сне. Я уселся на ступеньки, опустил голову и заплакал…
Через некоторое время я почувствовал, что кто-то гладит меня по голове. Это была Ракефет, но я даже не слышал, как она спустилась по ступенькам.
– Оставь её и пойдём домой, – произнесла она. – Найдём кого-нибудь ещё…
Мы решили попробовать для Сефи голубиное мясо. На бульваре Вашингтона, совсем рядом с нашим домом, слетались стаи жирных голубей, которых постоянно кормили старички. А в Интернете мы поискали сведения о том, как этих птиц можно поймать. Обнаружили множество способов, но все довольно сложные. В итоге я купил на старой автобусной станции, в магазине для призывников, профессиональную рогатку, из которой стреляют стальными шариками, несколько дней потренировался и сделался настоящим снайпером.
Когда Сефи съел первого голубя и ему было хорошо, мы с Ракефет на радостях выпили две бутылки вина и трахались всю ночь в кайф, так нам было классно. Мы радовались, что по справедливости заслужили этот успех.
Ракефет предложила, чтобы я выходил охотиться на голубей рано утром, когда на улице ещё нет прохожих, – так удастся избежать лишних вопросов. С того времени дважды в неделю я ставлю будильник на полпятого утра, выхожу на спящую улицу, рассыпаю хлебные крошки и укрываюсь в ближайших кустах… Мне нравится этот ранний час: бодрящая утренняя свежесть, однако не холодно. Лежу себе в кустах и слушаю музыку с мобильника через наушники. Это – моё время: совершенно один, мои мысли со мной, немного музыки, да иногда ещё какой-нибудь голубь попадает мне на мушку. Поначалу за выход мне удавалось подстрелить двух-трёх, но теперь я наловчился, приношу гораздо больше. Удовольствие – после охоты вернуться домой, к жене, и ощущать себя добытчиком, как мужчина в древности. Я чувствую, что в этом есть нечто, значительно улучшившее наши отношения с Ракефет, или, по крайней мере загладившее размолвку, которая случилась после того, как Сефи набросился на русского.
Разыскивая в Интернете способы добычи голубей, Ракефет наткнулась на поразительный французский рецепт, и теперь иногда готовит нам голубей в вине, фаршированных рисом, – получается самое вкусное блюдо в мире. И Сефи просто счастлив, что мы с ним едим одну и ту же пищу. Иногда, ради смеха, я сижу на полу в кухне вместе с ним, и мы лаем на Ракефет, пока она готовит голубей.
– Да встань же, – говорит мне Ракефет со смехом, – встань, а то я по ошибке подумаю, что вышла замуж за собаку.
Но я продолжаю сидеть на полу и лаять, а останавливаюсь лишь тогда, когда уже немного встревоженный происходящим, Сефи подходит ко мне и с большой любовью облизывает мне лицо…
Кот
Наш кот умирает от кошачьего СПИДа, и ничего тут особо не сделаешь. Ветеринар объяснял мне вчера, наверное, целый час, как болезнь развивается до масштабов эпидемии, и как она передаётся половым путем, а также через слюну. Он даже дал мне адрес какого-то интернет-сайта, на котором я смогу прочитать об этом ещё, и связаться с другими хозяевами смертельно больных кошек в Израиле и в мире.
Он очень молод, наш ветеринар, совсем мальчик, а уже вдовец. Его жена погибла в каком-то теракте. По нему видно, что он постоянно думает о ней; неважно что, но постоянно – и когда кастрирует котов, и когда выписывает антибиотики, – она всегда там, словно такой шарик над головой персонажа, в котором написаны его мысли. Я думаю, что это здорово, ведь иногда люди забывают близких так быстро, что просто оскорбительно.
Его жена училась в колледже управления на один курс младше меня. Я даже не помню, как речь зашла о ней; может, через разговор о смерти Рабина. И ветеринар сказал мне: ничего не поделаешь, такова жизнь. Я не понял, о ком он – о коте или о Рабине, а он говорил о своей жене. В конце концов, вообще оказалось, что почти всё, что он говорил, было о ней.
– Когда увидите, что он уже действительно не может больше, привезите его сюда, и мы сделаем ему укол, – сказал врач, а потом спросил, как кота зовут.
Я сказал ему, и он ужасно смеялся и заявил, что это отличное имя. Я рассказал ему, что это имя придумала ты. Ветеринар спросил, сколько времени мы уже вместе, а в его глазах я прочёл, что на самом деле он опять думает о своей жене. Тогда я вдруг сказал ему, что мы расстались, – это сказано инстинктивно, чтобы ему было не так тяжело. А он повторил, что ничего не поделаешь, так это в жизни. И лишь когда он произнёс это во второй раз, до меня вдруг дошло: ты ведь действительно ушла, и какой-то араб, театральный актёр, спит с тобой. Я не расист, но всё-таки в этом есть что-то неестественное. Не прошло и года, но ты уже совсем ничего не помнишь. Не думаешь о нас и одной минуты в день.
На обратном пути, в автомобиле, кот нагадил на сидение с такой непринужденностью, словно уже знал, что всё кончено, и ему незачем напрягаться.
– Как тебе не стыдно! – сказал я ему, ничего особенного не имея в виду, а только чтобы он почувствовал, что ничего не произошло. Кот посмотрел на меня взглядом опытного конкурсанта, который точно знает, что и в этом году на фестивале в Акко[1] ему не победить, и процедил, совсем человеческим голосом:
– Да ладно тебе, если бы она и осталась, ты бы сам уже давно бросил её. Это твое эго плачет, а не сердце.
– С каких это пор ты начал говорить? – спросил я у него. – А если уж говоришь, то сделай одолжение, объясни, чего это ты вдруг наделал прямо в машине?
– Вот что мне в тебе нравится, Алекс, – процедил он пренебрежительно, – всегда-то ты сразу о главном.
С тех пор он не сказал мне ни слова, только «мяу-мяу» да «мяу-мяу». Кроме того дня, когда я повёз его на укол к врачу (перед этим я ещё оставил тебе сообщение на автоответчике, помнишь?), но и тогда он не то чтобы говорил, но я почти уверен, что услышал, как он усмехается.
Ветеринар к тому времени женился во второй раз, это было видно по его глазам. Он уже не выглядел таким страдающим, стал больше походить на обычного человека. А ты позвонила только на следующий день и сказала, что поздно получила моё сообщение, и что ты очень сожалеешь, и что вы с арабом уже расстались, и чтобы я перестал называть его «этот араб», потому что у него есть имя.
Перевёл с иврита Александр Крюков
[1] Ежегодный израильский театральный фестиваль.