Клопы фон Ляша
Когда прокурор Заловкин вышел в отставку, то поселился в Крыму, купив небольшой, но добротный дом в десяти километрах от Евпатории. При доме имелся хороший сад, в нём росли виноград, инжир, грецкий орех, хурма — его меч-та, некогда жителя северного региона страны. Через нес-колько дней после переезда бывший прокурор нагнал из винограда чачи и с удовольствием пропускал каждый день несколько стопок виноградной водки. Супруга Заловкина впервые наварила инжирного варенья. Купаться на пляж они ездили по два раза в день на автомобиле. Переезжая в Крым, бывший прокурор наконец купил модный белоснеж-ный «Крузак», а до этого всю свою карьеру Заловкин неприметно ездил на отечественных автомобилях.
Деньги на дом и на дальнейшую безбедную жизнь он накопил ещё в ельцинские времена, крышуя в районе продажу палёного спирта. Мужики умирали как мухи, но Заловкину было всё равно; доходы от дилеров смертель-ного бизнеса он менял на доллары, понимая, что при существующей инфляции рубли неизбежно превратятся в прах. Банкам доверял, но боялся высветить неправедные и нелегальные доходы.
Прокурор Заловкин с началом эпохи перестройки начал пописывать краеведческие статьи на модную тему разобла-чителей политических репрессий. Писал он сухо, иногда и вовсе невнятно, но, имея по служебному положению доступ к правоохранительным архивам, вытащил на свет божий до-кументы о польских военнопленных, за что, к неудовольст-вию начальства, получил польский рыцарский крест. С этим белым крестом он сидел на коллегиях прокуратуры, хотя выглядел комично.
Природа одарила Заловкина маленьким ростом и непомерно большой головой, а из-за лица землистого цвета от проблем с желудком, он напоминал сказочного гоблина. Даже его супруга Раиса Петровна во время ссор называла мужа «пингвин коротконогий».
Коллеги шептали в спину Заловкину, да так, чтобы он обязательно слышал: «Это как же нужно родине нагадить, чтобы от проклятых ляхов крест получить?!» Но Заловкина это не смущало, крестом он гордился, чувствуя незыблемую либеральную конъюнктуру в стране. Всё время, боясь разо-блачения с продажей палёного спирта, он провоцировал начальство своим поведением, рассчитывая, в случае воз-буждения уголовного дела против него, выставить свою персону как некую жертву новых политических репрессий. Но ушёл на заслуженную прокурорскую пенсию достойно и спокойно.
В семье Заловкина была трагедия — единственный сын Сергей вырос алкоголиком. Отец смог его по блату прист-роить в саратовскую юридическую академию, надеясь на создание целой прокурорской династии. Но дитятко за год учебы, как позже выяснилось, ни разу не появилось на лек-циях. Сергей все эти месяцы беспробудно пил. Забирала его из Саратова мать. Раиса Петровна, любящая единст-венного сына слепой материнской любовью, а после укоряла мужа: дескать, если бы она настояла снять для сына отдельную квартиру, он не жил бы в общежитии, где друзья-однокурсники часто выпивали. В ответ Заловкин только крутил пальцем у виска и пенял жене: «Ты сама из сына идиота вырастила, до сих пор его прихотям пота-каешь». На что Раиса Петровна ехидно возражала: «Это он в твоего папашу, в своего дедушку, алкоголик! Свекор, как помню, напьётся, так ещё задом наперёд на велосипеде по деревне ездит, и ведь не шлёпнется ни разу! И не работный тоже в деда; тот нигде на работе больше трёх месяцев не задерживался».
Сына мотало по стране, он всё искал место в жизни, и в конце концов осел в далёком Калининграде. Сергей был ещё и коллекционером-любителем нацистской символики. Выпросив у отца деньги на покупку квартиры в Калинин-граде, присмотрел её в бывшем немецком доме, в тайной надежде найти там клад, оставленный депортированными после войны немцами. А когда узнал, что в этой квартире некоторое время жил комендант Кёнигсберга, немецкий генерал Отто фон Ляш, то мысль завладеть именно этой квартирой перешла буквально в одержимость.
Известно, что клады в Калининграде будоражат умы искателей, с весны 1945 года. Тогда и началась история с поисками сокровищ и ценностей уехавших немцев. Сергей знал, что это не вымысел и не какая-то спекуляция сведениями. Возможно, мифы и легенды несколько искажают реальную историю событий, но в народе бытовало мнение, что Калининград является «клондайком». В столице Восточной Пруссии немцы, уезжая, прятали свои сокровища, надеясь на возвращение, — но так и не смогли их вернуть. Когда Советский Союз прекратил своё сущест-вование, железного занавеса не стало, и немецкие граж-дане приезжали на бывшую родину. Тогда и появились слухи о якобы найденных ими тайниках. Клады до сих пор находят и калининградские искатели. Но это в основном бытовые вещи, посуда, столовое серебро, домашняя утварь.
Деньги на бывшую квартиру фон Ляша Сергей вымогал у отца несколько месяцев, угрожая написать заявление его начальству о нелегальной торговле спиртом. Своего он добился. Но, купив вожделенную квартиру, никакого клада там не нашёл и ещё больше запил. Однако тайник всё-таки в квартире был. Сергей нашёл в чулане нишу в стене, из разобранных кирпичей, впоследствии грубо заклеенную обоями. От соседей он узнал, что в 1991 году в дом приез-жал дальний родственник фон Ляша, и квартиру снимал на несколько дней.
Женился сын на какой-то полубомжихе. Она родила ему девочку и тут же исчезла. Сергей умер от цирроза печени в 32 года. Внучку из Калининграда привёз бывший коллега-прокурор, а квартира ушла чёрным риэлторам. Последний год они спаивали Сергея, вогнали в долги и заставили подписать нужные документы. Заловкин даже не успел вмешаться, а судиться стало практически бесполезно.
Внучку Дашу, худенькую некрасивую девочку в сарафане на вырост, с непропорционально большой, как у Заловкина, головой, привезли с одним полиэтиленовым пакетом — всем её бедным имуществом. Пакет неделю простоял в коридоре у вешалки, а когда Заловкин достал вещи девочки, на пол упал бордовый клоп. Заловкин клопа немедленно раздавил, отчего по квартире пошёл запах старого коньяка. Он выбежал из дома и выбросил пакет с одеждой внучки в мусорный контейнер. Но было уже поздно. На следующее утро Раиса Петровна проснулась в аллергических волдырях от укусов клопов. Укусы насекомых Заловкин обнаружил и у себя на теле, но с меньшими последствиями.
С клопами супруги стали бороться с помощью дихлофоса; они обильно поливали диван и двуспальную кровать, старясь обработать все щели и складки. Клопы исчезали, но через некоторое время появлялись снова.
Заловкин расспросил внучку, были ли у них клопы в Калининграде. Даша рассказала неутешительную историю. Клопы в калининградской квартире не только были, а, по рассказам соседей, их не могли вывести ещё с немецких времён. Кусали они тамошних обитателей так нещадно, что однажды, в сильном подпитии, Сергей попытался квартиру сжечь!
Заловкин вызвал работников санэпидемстанции, и те провели полную дезинсекцию, посоветовав всё-таки выбросить мягкую мебель. Заловкин совет немедленно выполнил, предварительно заказав новые диван и кровать. В своей квартире супруги не жили несколько дней, снимая на это время номер в гостинице. Но клопы всё равно никуда не исчезли.
В одну из беспокойных ночей бывшему прокурору, в полудрёме и в полузабытьи, явилось сновидение. Он уви-дел себя в злополучной немецкой квартире. Все было явст-венно: цвет обоев, электропроводка на керамических шашечках поверх стен, планировка квартиры с колоритом начала ХХ века. Голос свыше прочитал ему лекцию о быте немцев того времени, в ходе которой Заловкину разрешили брать в руки любые предметы, открывать дверцы шкафов, мерить старую одежду и заводить патефон с речами Гитлера. Себя же он увидел в большом зеркале в форме шарфюрера гестапо. Квартира состояла из прихожей, гости-ной, спальни, подвала, кухни и чулана. Даже в большом чулане стояла добротная мебель из натурального дерева с красным оттенком. Горничная пригласила на кухню, где за дубовым обеденным столом сидел и явно ожидал его комендант города и крепости Кёнигсберг генерал Отто фон Ляш. Он величественным жестом пригласил Заловкина сесть за стол и приказал горничной принести знаменитый кёнигсбергский чай с марципаном и французским коньяком.
К своей чашке ошеломлённый Заловкин так и не посмел притронуться, а фон Ляш, добавив в чай коньяк и тростниковый коричневый сахар, помешивая серебряной ложечкой, обратился к нему на немецком языке с баварским акцентом: «Предчувствуя падение, как казалось фюреру, неприступного Кёнигсберга, и взятие его советс-кими войсками, чтобы сделать проживание русских в Кёнигсберге невыносимым, я три месяца назад поручил профессору Рудольфу Вайглю создать в секретной лабора-тории уникальных и ничем не победимых клопов, поскольку на немецкий дух и арийскую доблесть я потерял всякую надежду…». При этих словах Ляша бывший прокурор Заловкин громко икнул.
А генерал продолжал: «Эти клопы, я полагаю, ныне и есть совершенное биологическое чудо-оружие Третьего Рейха. Они не восприимчивы к ядам, могут впадать, если будет необходимо, в столетний анабиоз, и это делает их практически бессмертными. Пусть существование и проживание русских в нашей Восточной Пруссии, в нашем прекрасном древнем городе — городе коронаций, вынудят русских осознать тот факт, что человеческие несовершенст-ва способны привести к катастрофам не только немцев, но и сегодняшних победителей. Конечно, русские сегодня мо-гут лишить тысячи людей всего, ради чего стоит жить: роди-ны, имущества, веры в справедливость Всевышнего. Но и победителей впоследствии догонит такая же участь».
Обескураженный откровениями Отто фон Ляша, находя-щийся в полной прострации Заловкин только вопроситель-но твердил: «Warum? Warum?». А фон Ляш с горькой усмешкой продолжал: «Меня лично с Восточной Пруссией связывают многие узы. Населявшие этот край люди — стой-кое племя. Кропотливым трудом на протяжении веков они превратили довольно скудную почву в хорошо возделанные земли. Они питают к своей родине бесконечную любовь и редкую преданность. Сдержанные и настороженные по отношению ко всем чужеземцам, они гостеприимны. Моя жена родом из Восточной Пруссии. Здесь же родились и оба моих ребёнка. Сестра мой жены из окрестностей Лика. Безвозвратно ушло то прекрасное время, когда я мог охо-титься в компании славных друзей в лесах Восточной Пруссии; а богатые трофеи, добытые на охотничьих тропах, потеряны вместе со всем моим имуществом. За годы службы войсковым командиром мне приходилось, в период учений и маневров, соприкасаться со всеми слоями населе-ния. Если потребуются ещё доказательства симпатии ко мне жителей Восточной Пруссии, то теперь следует говорить: «Да здравствует не Gott mit uns, но Bettwanze mit uns»! При этих словах бывший ельцинский либеральный прокурор неожиданно для себя вскочил, выбросил руку вперёд в фашистском приветствии и, выпучив глаза, истошно прокричал: «Sieg Heil!».
Проснулся Заловкин в холодном поту, истово перекрес-тился и вспомнил, что он уже на пенсии, и что деньги на покупку дома в Крыму давно отложены. В первые два года «крымской весны» цены на дома были ещё невелики, стоимость недвижимости на полуострове устремилась вверх позже.
Не мудрствуя лукаво, Заловкин выбрал дом на «Авито.ру» и оформил сделку. Квартиру быстро продали, решили не брать личные вещи и чемоданы из-за проклятых клопов, собираясь всё приобрести на новом месте. Вещи оставили будущим хозяевам. Внучке не разрешили взять с собой даже её любимые мягкие игрушки. Заловкины понимали, что жаркий сухой климат будет им, уроженцам северного региона, несколько тяжеловат, но все минусы перечёркивало море.
Заловкины наслаждались Крымом в первый месяц после переезда. Дом был небольшой, но добротный и уютный. Весь месяц они проводили с внучкой Дашей на море, а вечерами Заловкин выпивал полбутылки чачи и ложился спать. В один из жарких вечеров, раздевшись, он хотел выключить свет и лечь в постель, — но мельком взглянул на потолок и обомлел. Прямо над его кроватью тевтонским клином, знаменитой немецкой рыцарской «свиньей», прохо-дил отряд клопов, а у вожака на спине были черные пятна, похожие на череп с костями. Заловкин помертвел и понял, что от мстительных клопов фон Ляша ему не избавиться никогда.
Гидрокурица
Из своего детства Виктор Кузьмин хорошо помнил маленький рыбный магазинчик на первом этаже пятиэтажки, в которой прожил с родителями до ухода на службу в армию. Рыбный запах доносился на улицу. На бетонных ступеньках сидели и млели коты, и не решаясь заглянуть или проникнуть за стеклянную дверь. Они выпрашивали, и очень удачно, рыбёшку у выходящих покупателей.
Рыба была свежая, разложенная на прилавке в ледяной крошке, и в богатом ассортименте, — не в пример переморо-женной в нынешних сетевых магазинах. Порой, если бросишь её на сковороду, то она пузырится водой, расползается и превращается в рыбный кисель.
А какая была в те времена селёдка! Селёдку привозили в бочках, крупную и жирную. Продавщица заворачивала её в коричневую плотную бумагу. Селёдка попадалась с икрой; маленькие икринки вкусно тёрлись на языке и зубах, — так и просили стопочку водочки.
Отец, Родион Сергеевич, покупая селёдку, обязательно брал «четвертинку». Намазав сливочного масла на чёрную корочку ржаного бородинского хлеба, клал жирный пласт селёдки, сверху добавлял бордовую косичку икры и, сидя на кухне, пропускал рюмочку-другую, закусывал и аппетит-но крякал. Селёдку он разделывал мастерски: аккуратно поддевал кожу маленьким перочинным ножом, снимал её чулком, а после разрывал рыбу на две половины с хвоста, — и хребет с костями отрывался от филе.
Кроме прочего, в магазине продавали огромных размеров камбалу. Один раз отец принёс домой, наверное, метровый экземпляр. Пожарил камбалу на большой чугунной, ещё бабушкиной сковороде. Жарил со знанием дела: на раскалённом масле, чтобы образовалась золотис-тая корочка, а внутри рыба осталась сочной. Так и получилось, домочадцы за круглым кухонным столом уплетали куски и нахваливали, а отец, посмотрев на рыбный пир, неожиданно сказал: «Хороша, будто деревен-ская курятина; ну, прямо не камбала, а действительно, гидрокурица!»
Позже, когда Виктор вырос, — узнал, прочитав как-то в газете эпохи перестройки, что в хрущёвские времена магазины были завалены хорошей камбалой, а употреб-ление рыбы стал настойчиво пропагандировать советский общепит, придумав в рабочих столовых «рыбные дни» по четвергам. В народе так и прозвали хрущевскую камбалу «гидрокурицей». Рыба тогда была невероятно дешёвой и качественной, как и другие морепродукты. Кальмары и креветки якобы практически никто не покупал. Позднее, в семидесятые годы, в магазине появились консервирован-ные кальмары; банка стоила всего восемь копеек. Соседки-пенсионерки купили как-то такую на пробу, но открыв банку, брезгливо выбросили содержимое в мусорное ведро и со знанием дела рассказывали: «Фу, открыли банку, а там белые червяки!» Виктор понимал, что за червяков старушки приняли щупальца кальмаров! Отец, подсмеиваясь над пенсионерками, постепенно скупил в магазине практически всю партию консервов.
Когда Виктору стукнуло восемнадцать, отец иногда стал брать его в самую большую пивную в городе. Сооруженная из рыжих огромных металлических конструкций, она оди-ноко стояла посреди большого пустыря. В центре пивной красовался небольшой открытый дворик с фонтаном из мелкой голубой плитки. Там собирались все тогдашние сливки общества, а в народе пивную ласково называли «Пивбар на Поле Дураков». В пивную уходили на несколько часов, и отец брал с собой бельевой эмалированный таз. Тарелка креветок в пивбаре стоила всего десять копеек; отец набирал их целый таз, а кружек пива выпивал не менее двадцати.
Пивные кружки мыли прямо в фонтане, сушили на деревянном штакетнике, и блестели они на заборе, как богатырские шлемы.
Из «хрущёвки» семья переехала, когда Виктор ещё дослуживал срочную службу. Вернулся из армии уже в новую квартиру, но не в центре города, а в спальном районе. Тогда и узнал, что рыбный магазинчик закрыли, а на его месте появилось почтовое отделение.
Но рыба от Виктора, по иронии судьбы, никуда не ушла. Он временно устроился в коптильный рыбный цех, но после, поняв преимущества этой работы, задержался там на много лет. А почему бы и нет? Если с каждой смены Виктор приходил домой с большой сумкой копчёной рыбы, — чаще всего это были лещи и скумбрия. Теперь уже за ним по улице бежали мяукающие коты, а для домашнего кота Тимофея вообще наступил кошачий коммунизм.
Удивительно, но Кузьмин-старший не особенно старел. Одно время отец и сын выглядели чуть ли не как одногодки. Мать Виктора, Людмила Ивановна, тихая и всё время чем-то недовольная женщина, с укоризной выговаривала мужу: «Тебя, старый дурак, ничего не берёт, как огурец! А у Вити уже виски седые…»
Женился Виктор поздно. Жена Света оказалась продав-щицей в рыбном отделе супермаркета. Рыбы в доме стано-вилось всё больше. Но жена приносила только минтай, мойву и путасу. Эту рыбу отдавали знакомым и соседям.
Ребёнка Светлана родить так и не смогла, всё кончалось внематочными беременностями или выкидышами. Людми-ла Ивановна, тихо, но внятно шипела ей в спину: «Нашел Витя корову яловую, удружил, сынок, а я ведь его от женитьбы отговаривала». Светлана делала вид, что не слышит, хотя в эти моменты у неё покалывало сердце.
Света хотела взять ребёнка из детдома, но свекровь агрессивно воспротивилась и выдавливала из себя тонкими губами: «Плохая наследственность», или «Будете жить в свой квартире, тогда и берите хоть негритёнка».
Однако купить свою квартиру Виктор и Света, конечно, не могли, и по-прежнему жили с родителями. Родион Сер-геевич дипломатично держал сторону невестки, понимая, что сын никого лучше уже не найдет. По неродившимся внукам вроде бы совершенно не эмоциональный мужик, просыпаясь среди ночи, плакал в подушку, понимая, что род Кузьминых прерывается.
Умер Родион Сергеевич внезапно, как будто чья-то невидимая рука щёлкнула выключателем. Для Виктора это было горькой неожиданностью. Он думал, что отец прожи-вёт ещё много лет. Родион Сергеевич ничем никогда не болел, даже простудой и гриппом. Отец — заядлый рыбак и грибник, — мог по лесу запросто пройти с десяток километ-ров и никогда не уставал. Его смерть произошла за день до именин сына.
Виктор в тот день вспомнил детство, увидев на прилавке только что открывшегося рыбного супермаркета «Русский невод» большую свежую камбалу. Покупая её, он невольно произнёс: «Вспомню настоящий вкус из детства!» Когда Виктор рыбу принёс домой, отец тоже обрадовался: «Давно такую большую не видел; сейчас пожарим!»
Оно сели ужинать без жён. Отец достал из холодильника запотевшую «четвертинку» и банку острой морковки по-корейски. Камбала была действительно отменная. Время приближалось к восьми вечера, отец обычно смотрел пере-дачу «Большая стирка». Минуты за три до начала эфира с Андреем Малаховым отец встал из-за стола со словами: «Ну, я пошел на дураков Малахова посмотреть…» Виктор улыбнулся и одобрительно кивнул. Но отец успел сделать только два шага и, захрипев внезапно посиневшими губами, стал медленно оседать у холодильника.
Виктор вскочил, подхватил отца и опустился на пол вместе с ним, громко причитая: «Папа, папа, что с тобой?! Папа, ты меня слышишь? Только не умирай!»
Жена Виктора, Светлана, отреагировала на крик мужа, прибежала к ним с побелевшим лицом и вызвала по мобильному «неотложку». Удивительно, но «скорая» приехала всего минут через семь. Машина случайно проезжала по их району и приняла срочный вызов диспетчера.
Всё это время Виктор прощупывал пульс на шее отца — и отчетливо его слышал. Когда врач и фельдшер «скорой помощи» тяжёлой походкой вошли в дверь, он обрадовался и был уверен, что отца сейчас спасут. Но врач, бегло посмотрев на пациента, равнодушно обронил: «Он уже умер».
Виктор удивился и растерялся: «Доктор, что вы говорите? Это неправда, проверьте у него пульс!» Доктор только пожал плечами, не отрываясь от заполнения необходимых бумаг: «Он умер сразу, когда упал; это вы свой пульс слышите, а не его».
После доктора приехала полиция, осмотрела лежавшего на полу отца. Полицейский на кухне написал протокол о естественной смерти. Вопросов он задал мало. Ещё часа через два приехала труповозка, но водитель был один и попросил помочь перенести тело в машину.
Они жили на втором этаже. Отца вынесли на простыне и погрузили на носилки уже в машине. Водитель громко захлопнул двери «ГАЗели», и она растворилась в сумерках.
Виктор вернулся домой, сел за кухонный стол и закурил. Взгляд упал на сковороду с оставшимся куском камбалы. Его внезапно вырвало. Больше он о «гидрокурице» никогда не вспоминал.