Нота бене
Март
День мартовый,
птенцовый, леденцовый,
грачиным нарисованный углём.
Снег расстилается за февралём
перелицованный, почти как новый.
С карниза по оконной крестовине
стекает свет,
на этой половине двора
сугробы ниже, чем на той,
где горка и песочница, и клён,
и яблоня, и ствол её худой.
Три ветки из него торчат как три ребра,
и ножичком изрезана кора.
Весна такая же, как до войны.
Весна и с той, и с этой стороны.
Земля ждёт мёда, и вина и млека,
трещоток бойких, шутовских гудков,
и топота весёлых каблуков,
и тонкого зелёного побега.
Благослови, весна, ущедри ны,
дела твои воистину чудны!
Нелепо выпирает из-под снега
оттаявшая горка черепков,
раздробленных, разбросанных кусков.
Увечна я,
и ты, мой брат, убог,
и наша яблоня калека.
***
Смиряя жажду, сдерживая прыть,
натягивая жёсткие поводья,
как медленно учусь я говорить
и думать
вопреки обманчивой свободе,
свободе петь согласно ремеслу,
свободе петь за хлеб и похвалу,
(награда – это ведь неплохо вроде).
Я медленно настраиваю слух
на чёрные, тревожные частоты,
где кажется, что звук уже потух,
но все вокруг ещё играют что-то.
Старается один трубач глухой,
мертвецки пьян, лежит трубач другой,
а третий дует и не смотрит в ноты.
А я не слышу, даже не дышу,
и привыкаю к тишине и боли,
и по складам слова произношу,
и заново учусь, как было в школе –
немыслимую паузу держать,
чтоб после наконец кулак разжать,
горячий выдох выпустить на волю.
***
за часом час, за слоем слой
сползает небо вниз
и снег, рассеянный и злой,
над городом повис
блеск электрического льда,
иллюзия огня
не говори, что ты сюда
пришёл из-за меня
перемещенье снежных масс,
физический закон,
над перекрёстком жёлтый глаз,
моргающий дракон
и каждый со своей бедой
проходит в темноте,
и целый город золотой
у рыбы в животе
и нет ни улиц, ни границ,
ни времени примет,
лишь столкновение частиц,
рождающее свет.
***
Живот земли раскрыт, столпились люди возле,
застыли и глядят, не смыслят ни черта.
Молчат, как прежде не молчали никогда,
и мёрзнут так, как никогда не мёрзли.
Дрожат и думают о холоде земли,
о том, как на ветру легко сосновым крыльям,
о том, куда плывут, покачивая килем,
опущенные в землю корабли.
И чернота внутри вздымается, гудит.
Грудной мешок трещит, выдерживает еле,
и тьма кипит в отдельно взятом теле,
и всё сожрав дотла,
никак не победит.
***
Пропали и деревья, и кусты,
по небу расстелилось покрывало.
Бессмысленная сила пустоты
навылет человека пробивала.
И он сопоставлял её масштаб
с другой, внутри гнездившейся неявно.
И перед этой человек был слаб,
а перед той, всемирной – и подавно.
В зиянии меж этою и той,
кружа, почти как дух над гладью водной,
он страшен был своею пустотой,
способной обернуться чем угодно.
***
Веера красная кисточка, красная лапка
белой гусыни, ветка кизила в снегу.
Может быть, это надежда, случайно и сладко
вспыхнула – еле заметная на бегу.
Может быть, это какое-то важное слово,
крепко забытое, и не заменишь ничем,
яркая рыбка, не ставшая частью улова,
беличий хвост у сосны на высоком плече.
Может быть, это летит от небесных поленьев
и до гудящей земной долетает трубы
звук, у которого нет повторенья,
горенье,
звёздная крупка,
скол золотой скорлупы.
***
Пробегаешь глазами знакомые строки,
видишь окна чужие
и прозрачные тени за домом высоким,
где мы даже не жили –
ночевали в обнимку с мучительным летом,
давним летом коротким,
а над городом, в воздухе, солнцем прогретом,
плыли красные лодки.
А потом восходили над крышами горы
в аметистовых блёстках,
и кому-то мигали внизу светофоры
на пустых перекрёстках.
Как залитое светом футбольное поле,
как паук в паутине –
одеяло, белеющий прямоугольник
с ромбом посередине –
только линии, пятна, неясные грани
на пустом негативе…
И ребёнок,
свернувшись, он спит на диване,
словно косточка в сливе.
***
Хранишь, избавиться не вправе,
тетрадку, что купил в киоске.
Живей правдивых фотографий
воспоминания-наброски,
их краски зыбкие, текучие,
их линии слегка кривые,
и кажется, опять при случае
мы снова встретимся, живые,
и будет свет ложиться полосами,
и лить сквозь окна взгляд воловий,
как будто выхвачен Чюрлёнисом,
как будто Дюрером отловлен.
Дрожат, застывшие во времени
дома с ларьками овощными,
дворы с московскими сиренями,
скамейки с липами над ними,
и мы негаданно-непрошенно
плодящие свои обманки,
опять касаемся подошвами
камней на старой Якиманке.
***
Пускай запишет непременно,
чтоб не забылось впопыхах,
меня – как пишут ноту бене
в необязательных стихах.
Как на полях тетради в клетку
рисуют мелкую пометку –
ошибка или недочёт?
Никто наверняка не скажет,
а штрих горит и будоражит,
и жить спокойно не даёт.