В саду Семирамиды
***
За ясный нрав, свет в солнечном сплетенье
оставь меня в составе населенья
жуков, сверчков и трубчатых стрекоз:
за то, что я в кругу себе подобных
держала мысль в усталых долях лобных,
чтобы на резкость время навелось.
Оставь меня в саду Семирамиды,
где вверх живут берёзы и ракиты,
рябина тянет веточки к заре,
оставь в саду, где сохнет полотенце,
и в такт сверчку стучит по рёбрам сердце,
как сумасшедший дятел по коре.
И много же оно тут настучало!
Ах, всё-таки опять гони с начала
о счастье, о разлуке, о любви,
о ней, последней, больше, чем о прочем.
Зачем-то ведь, земли простая дочерь,
сидела я с богами визави.
Как гусеница носит власяницу,
чтоб в бабочку однажды превратиться,
вот так и я, когда умру вотще,
припомню сад и в нём к живью причастность,
вот почему я так любила ясность,
вот почему любила вообще.
***
Спасибо, жизнь, за одиночество,
что я хожу в твоём пальто,
что малой каплей камень точится,
что есть твой запад и восток,
твой юг и север с красным тальником.
Спасибо, жизнь, за недолёт,
за то, что друг с ручным фонариком
ночь в Киеве переживёт.
Одному П.
Достало до кишок: они не виноваты,
такими сотворил их одномерный мир
в отчизне болтовни и оливье-салата,
мороженого – как его – «Пломбир».
Легко судить-рядить из вашей заграницы,
талдычит в новостях сутяга-журналист,
он по-над бездной, он сумел там пригодиться.
Достало до кишок, в которых он, как глист.
Я вышла из рядов примерных послушаек,
где чуть не отдала в последний год кранты,
а ты жевал траву с ответственных лужаек
и гранты получал, и говорил мне: «ты».
Напрасно по ночам под музою елозишь,
плохи твои стихи, имперский золотарь!
Не говори мне «ты», я здесь тебе не кореш,
и русский у меня у меня совсем другой словарь.
***
Стоят под крышами дома,
висят над крышами дымы,
и нехолодная зима
штрихует моросью холмы.
Взлохмаченный унылый лёд,
Его, как стадо, среди нив
река торжественно ведёт
в пустой, совсем пустой залив.
Свободен на все части путь
вплоть до блуждающих небес.
Встряхнуться и вперёд взглянуть,
и в этом состоит прогресс.
Есть лишь движение и строй,
весёлый трубный гул в ушах
новоанглийскою зимой,
когда выходишь на большак.
***
Одну любовь на этом синем шаре,
одну судьбу под яркою звездой,
цыганка-жизнь спляши мне в красной шали
под птичий звонкий бубен золотой.
Года разлуки и скитаний мимо,
звезда водила за моря, леса,
и вновь на рынке Иерусалима
вдруг бросилась в глаза твоя краса.
Прости, цыганка-жизнь, за пыл с годами
угасший, за души анабиоз,
что только птиц жалею с холодами,
в кормушку засыпаю им овёс.
Из саженцев подвыросли деревья
и новою листвою шелестят,
но нету тех, с которыми в кочевье,
лишь птичьи бубны в воздухе звенят.
И, стало быть, тем дням, где звон, и птица,
и терпкая сосновая слеза,
вновь суждено в том мире повториться,
в котором я исчезну без следа.
Блястящая поэзия , Катя Капович.
Огромное спасибо, Ира!
Очень сильно. Как и всегда.
Замечательно!
Прекрасно!