Катя Капович

 

В саду Семирамиды

 

***

За ясный нрав, свет в солнечном сплетенье

оставь меня в составе населенья

жуков, сверчков и трубчатых стрекоз:

за то, что я в кругу себе подобных

держала мысль в усталых долях лобных,

чтобы на резкость время навелось.

Оставь меня в саду Семирамиды,

где вверх живут берёзы и ракиты,

рябина тянет веточки к заре,

оставь в саду, где сохнет полотенце,

и в такт сверчку стучит по рёбрам сердце,

как сумасшедший дятел по коре.

И много же оно тут настучало!

Ах, всё-таки опять гони с начала

о счастье, о разлуке, о любви,

о ней, последней, больше, чем о прочем.

Зачем-то ведь, земли простая дочерь,

сидела я с богами визави.

Как гусеница носит власяницу,

чтоб в бабочку однажды превратиться,

вот так и я, когда умру вотще,

припомню сад и в нём к живью причастность,

вот почему я так любила ясность,

вот почему любила вообще.

***

Спасибо, жизнь, за одиночество,

что я хожу в твоём пальто,

что малой каплей камень точится,

что есть твой запад и восток,

твой юг и север с красным тальником.

Спасибо, жизнь, за недолёт,

за то, что друг с ручным фонариком

ночь в Киеве переживёт.

Одному П.

Достало до кишок: они не виноваты,

такими сотворил их одномерный мир

в отчизне болтовни и оливье-салата,

мороженого – как его – «Пломбир».

Легко судить-рядить из вашей заграницы,

талдычит в новостях сутяга-журналист,

он по-над бездной, он сумел там пригодиться.

Достало до кишок, в которых он, как глист.

Я вышла из рядов примерных послушаек,

где чуть не отдала в последний год кранты,

а ты жевал траву с ответственных лужаек

и гранты получал, и говорил мне: «ты».

Напрасно по ночам под музою елозишь,

плохи твои стихи, имперский золотарь!

Не говори мне «ты», я здесь тебе не кореш,

и русский у меня у меня совсем другой словарь.

***

Стоят под крышами дома,

висят над крышами дымы,

и нехолодная зима

штрихует моросью холмы.

Взлохмаченный унылый лёд,

Его, как стадо, среди нив

река торжественно ведёт

в пустой, совсем пустой залив.

Свободен на все части путь

вплоть до блуждающих небес.

Встряхнуться и вперёд взглянуть,

и в этом состоит прогресс.

Есть лишь движение и строй,

весёлый трубный гул в ушах

новоанглийскою зимой,

когда выходишь на большак.

***

Одну любовь на этом синем шаре,

одну судьбу под яркою звездой,

цыганка-жизнь спляши мне в красной шали

под птичий звонкий бубен золотой.

Года разлуки и скитаний мимо,

звезда водила за моря, леса,

и вновь на рынке Иерусалима

вдруг бросилась в глаза твоя краса.

Прости, цыганка-жизнь, за пыл с годами

угасший, за души анабиоз,

что только птиц жалею с холодами,

в кормушку засыпаю им овёс.

Из саженцев подвыросли деревья

и новою листвою шелестят,

но нету тех, с которыми в кочевье,

лишь птичьи бубны в воздухе звенят.

И, стало быть, тем дням, где звон, и птица,

и терпкая сосновая слеза,

вновь суждено в том мире повториться,

в котором я исчезну без следа.