Чужие праздники
(Из цикла «Житейские истории»)
Зима на исходе в порыве бессильной злобы, сознавая, по-видимому, свою обреченность, исхлестала город ветрами и вьюгами. Потом вдруг враз обессилела и сдалась. Бесстыдно яркая и напористая весна, ликуя, праздновала свою легкую и полную победу.
Этот бесшабашный разгул никак не вязался со скорбным состоянием души Ильи Семеновича Аппеля и раздражал его тем сильнее, чем яснее он понимал, что природа вовсе не обязана считаться с настроением каждого. У нее свои законы. Да на всех и не угодишь.
И все-таки он раздражался и даже подумывал, как бы ему перехитрить природу. И нашел-таки выход – он поедет на Север. Туда, где зима сдает свои полномочия солидно и степенно, с достоинством, как уходящий в отставку командир. И все происходит в строгом соответствии с уставом: тает и разбегается быстрыми ручейками снег, вскрываются ото льда реки, зацветают подснежники, оживает, выпроставшись из-под зимнего покрывала, земля. И так далее, все своим чередом, все постепенно, как и должно быть.
А так, с бухты-барахты, ничего в жизни происходить не должно. Это Илья Семенович точно знает, на собственном опыте убедился.
Два крупных события произошли в его жизни только что, одно за другим: он вышел на пенсию и похоронил жену.
Только если к пенсии он готовился уже давно и с присущей ему во всем обстоятельностью: продумал новый распорядок дня, составил список дел и культурных мероприятий на первое время, предусмотрел возможность дополнительного к пенсии заработка (мало ли там – какие новые расходы появятся), то овдовел он совсем уж неожиданно, в одночасье.
Кажется, вчера еще вечером глядел он по телевизору детектив и злился на Фаину, которая копошилась на кухне и, как всегда, запаздывала к началу.
– Ну, ты чего там возишься, Фаина? – крикнул он. – Придешь, спрашивать будешь, что к чему – отвечать не стану.
– Да не сердись, папочка, сейчас приду. Блинчиков напечь надумала. Может, в гости кто зайдет.
– Опять позвала кого-нибудь? – подозрительно спросил Илья Семенович.
– Да нет, просто блинов напекла, масленица скоро, – уклончиво ответила жена.
– При чем здесь масленица, не наш это праздник, – пробурчал он.
– Наш-не-наш, а вдруг кто зайти надумает.
Это был камень преткновения в их отношениях. Фаина страсть как любила гостей; хлебосольна и радушна была не в меру, по его разумению, – в мать свою Софью Моисеевну. Сам-то Илья Семенович нелюдим, весь погружен в себя, в свои мало кому ведомые мысли.
Суета и гвалт, предшествующие и сопутствующие празднествам, сбой привычного режима, обильные яства и неизбежная выпивка – все это утомляло и возбуждало его, как бег по пересеченной местности человека, не подготовленного физически. Пульс учащался, дыхание утяжелялось, во рту пересыхало, и голова становилась чужой, и мысли неуклюжими и кривобокими. Словом, долго приходилось ему после восстанавливать форму, утраченную за три-четыре часа застолья.
Да и Фаина уставала с годами все больше и больше, нервничала по пустякам, переживала, как в первый раз, когда ставила тесто, что оно не подойдет как следует, хоть и славилась на всю родню своими печеностями. В результате – поднималось давление, и на следующий день она, бледная и тихая, глотая таблетку за таблеткой, виновато и покорно глядела на мужа.
– Зато уж как хорошо посидели, папочка. Часто ли видимся? Да и кто знает, много ли еще осталось встреч этих.
Но он, неумолимый, всякий раз долго и въедливо пилил ее. И хоть видел, что зря только портит ей настроение занудством своим, остановиться не мог.
А в тот раз почему-то смолчал.