Счастливец
Счастливец, баловень судьбы Гриша – надо отдать ему должное – под старость наконец занялся выяснением главного вопроса:кто тут еврей? Случилось это в тот момент, когда они с двоюродной бабушкой Цилей совершили эмиграцию из Кишинева в Нью-Йорк. До этого всю жизнь он придерживался крепких марксистских принципов интернационализма – другими словами, не отличал эллина от иудея. В новом месте обитания Гриша, который бывал иногда и ворчуном, вдруг сделался счастливым и даже немного слишком счастливым. Из спальни доносилось пение: «Цилечка пошла гулять и немного танцевать!». Мы заподозрили неладное. И действительно, прошел месяц, и дедушка стал выказывать признаки болезни Альцгеймера. Он не узнавал некоторых членов клана – внуков и их жен, внучек и их мужей. К тому времени семья разрослась, внуки и внучки поменяли партнеров. В эмиграции это распространенное явление – люди разводятся. Некоторые делают это несколько раз. Видимо, стоит войти во вкус, и дальше уже трудно остановиться. Гриша не тратил времени на то, чтобы разобраться в семейных узах, он занимался главным – искал своих. На семейном застолье в ресторане в Квинсе он долго вглядывался в китайского официанта и наконец спросил бабушку Цилю: «Аид?» Бабушка покраснела: она была и осталась сочувствующей марксизму интернационалисткой.
Мы с Гришей всегда дружили.Многие годы соседствовали в Кишиневе, вместе собирали на его балконе черный сладкий виноград «Бако», из которого он делал вино. Наши пятиэтажки стояли друг напротив друга на проспекте Мира, мы отоваривались в одних и тех же магазинах. Креативные – как сказали бы сейчас – директора сильно не заморачивались названиями. Тут были «Мясной мир», «Молочный мир», «Мир молодежи: одежда». К началу названия «мир овощей» кто-то однажды ночью приписал эмалевой краской «война и». Все восприняли как должное написанное большими буквами «Война и мир» и снизу мелкими – «овощей». Советские люди не привыкли критиковать написанное большими печатными буквами, а были и такие, кто использовал культурную аллюзию в целях обучения. Я видела, как мамаша лоботряса-старшеклассника показала на вывеску: «А ну-ка,Жорик,быстренько: кто написал это, помнишь?» Сын почесал в затылке: «Пушкин?»
Но мы слегка отвлеклись.
В тот год, когда Циля с Гришей эмигрировали, я работала в Нью-Йорке. «Живи у нас!» – сказалаЦиля, и мы зажили втроем в их двухкомнатной квартирке. Это не полагается, но мы же из России, нам закон не писан. И вообще им нужна была помощь. Гриша доверял мне стричь себя, брить и состригать ногти. Никому другому это не позволялось.
Для понимания важности момента надо знать некоторые детали биографии моего любимца. Гриша происходил из богатой семьи виноделов, вырос в красивом особняке в молдавском городе Леово, откуда были родом все наши. Настоящее имя мальчика из Леово было Герш. После школы он поступил в Бухарестский университет, потом учился в Сорбонне на экономическом факультете. Он мог остаться в Париже, он мог уехать в Палестину, он мог сделать со своей жизнью что угодно. Весь мир лежал перед ним наподобие экономической карты. Бог ли, дьявол ли послал его обратно в румынскую провинцию, в Молдавию. В сороковом ее присоединили Советы. Молодого специалиста в красивом французском пальто задержал бдительный красноармеец, когда тот по делам работы приехал в Одессу. Его судили и приговорили к семнадцати годам лагерей.
Живя в Нью-Йорке, я познавала мир, и поняла странную штуку: он стал фрактальным с тех, пор, как мы, рожденные в шестидесятых, вошли в него. Раньше был один центр и вокруг располагалось все остальное. Причем, по мере удаленности от центра, все становилось тусклее. Сейчас центр есть в любой точке. Большой город похож на окно с зимним узором, со снежинками. Если вблизи рассмотреть отдельные участки, то снежинки тоже имеют структуру целого с окраинами. И даже эти окраины, если поднести лупу, опять обнаружат подобную отдельность со своими центрами и всем остальным.
К чему это я? К тому, что при произнесении магических слов «Нью-Йорк, Нью-Йорк» обычно видится его главный центр – небоскребы, TimesSquare, Центральный парк, сумасшедшие потоки толпы, расквадраченный Манхэттен, рекламы, лавки – китайские, иранские, греческие каталки продавцов жаренных каштанов. Сядьте на сорок второй станции метро на седьмой поезд! Выйдите на конечной, и вы снова попадете в самую гущу мира, в самый его центр. Только это пригород Квинса под названием Флашинг: несколько небоскребов, правда, пониже манхэттенских башен, офисные здания… Лавки, еда, магазин «Target», зоомагазин, где в витрине в большой клетке возятся щенки; рядом высятся леса будущего кинотеатра, наверху уже светится табло с лицами актеров. Идем дальше по главному проспекту. Крикливо арабские продавцы размахивают связками цветных шарфов, китайцы у вас на глазах готовят на гриле кальмара, у стойки стоит продавец сладкой ваты. За этим следует еврейский квартал – кошерный продуктовый магазин, кафе, фалафельная. Вы здесь – никто и одновременно вы – центр Вселенной. Про вас каким-то образом знают. В какой-то момент вам дадут это понять.
Был случай. Я взяла у метро такси, чтобы ехать к своим. Обычно я шла пешком, но в тот вечер шел дождь, у меня не было зонта. Только отъехали на пять метров от стоянки, как шофер завел беседу.
– Понаехали желтые и евреи!
Я попросила его остановить такси.
– Мы еще не приехали! – говорит он, но останавливается.
– Приехали.
Он посмотрел на меня в зеркальце.
– Шесть долларов!
– С какой стати?
– Потому что я рассчитывал на заработок!
Я сообщила, что не буду платить, и открыла дверь. Улица была пуста и грязна после дня, как разбитый калейдоскоп. Шофер вышел следом.
– Плати!
– Не буду.
При выяснении отношений он ловко выхватил у меня сумку, демонстративно достал кошелек и покрутил им перед носом.
Он отдает сумку, а кошелек – нет.
Я не знаю, чем бы кончилось дело, но тут из переулка выехал всадник. Нет, мне не померещилось, я не пила в тот вечер. К нам на коне подъехал немолодой худой мужик, с лица китаец или японец. Мой оппонент, не видя его, открывает кошелек, в котором все мои сбережения.
– Будешь наказана за наглость. Я беру себе! А ты вали обратно в свою Россию!
В этот момент мужик на лошади взмахом хлыста выбивает кошелек у таксиста и, спрыгнув на землю, поднимает и кладет в карман. Таксист моментально сдал позиции, сел в машину и уехал. В общем, стоим мы посредине улицы: я, конь и этот мужик.
– Здрасьте! – говорит он мне по-русски.
– И вам здрасьте!
– Услышал ваш спор – ничего, что вмешался? Я проезжал мимо… Могу подвезти с ветерком! – продолжает он тоном, как будто это в порядке вещей – скакать ночью по Нью-Йорку на коне. Я забралась в седло сзади, едем.
Ну, мы разговорились по дороге. Мужик оказался монголом, который в юности выучился русскому – ему светила работа в Московском цирке, которую он не получил, потому что в тот момент у Союза с Монголией возникли разногласия. А теперь он сторожил аэродром во Флашинге. В общем, было интересно.
– Кошелек-то возьмите! – сказал он, когда доехали.