Виктор Бен-Ари
Как я дошёл до жизни такой?!
Судьбе было угодно, чтобы на одном из этапов своей профессиональной карьеры я стал безработным. Диплом о высшем образовании автоматически причислял меня к категории “безработных интеллигентов”, имеющих “свою”, отдельную биржу труда. Исполнив необходимые формальности, я попал в руки мастера своего дела: смысл жизни этой дамы состоял в изыскании для безработных докторов таких должностей, на которых их профессиональный талант смог бы раскрыться во всей красе. С этой интеллигентной, не лишённой чувства юмора дамой мы быстро нашли общий язык. Наше еженедельное общение (как того требовала инструкция) было обоюдно приятным. Мы обменивались свежими анекдотами, обсуждали кинопремьеры, спектакли и выставки, иногда вскользь касались политики, но ни разу не заговорили о медицине.
На одной из таких встреч моя кураторша как бы между прочим сказала:
“Кажется, ты когда-то был психиатром?”
Сказано это было больше утвердительно, чем вопросительно, поскольку ей были хорошо известны все подробности моей небогатой трудовой биографии.
“Было дело ” – легкомысленно ответил я, не предполагая, что это признание повлечёт за собой так далеко идущие и в чём-то роковые последствия.
“Вот и отлично – сказала она. Сходи – ка ты в гости к тюремным психиатрам. Им как раз нужен врач. А вдруг что-то и выгорит”.
В течение 5-ти минутной беседы в отделении судебной психиатрии всем стало ясно, что я абсолютно не тот человек, которого здесь ищут. Когда я уже собирался уходить, доктор, которой всего несколько минут назад не удалось приютить меня в психушке, неожиданно вспомнила:
“Постой-ка. Кажется, нашим соседям тоже нужен врач. Пойдем я тебя им представлю. Может быть, там тебе повезет больше “.
Она взяла меня за руку и перевела через узкий коридор. Сделав этот маленький шажок, я оказался в совершенно ином мире.
Не утруждая читателя техническими подробностями, скажу только, что через неделю после той “исторической” беседы я стал частью медицинской службы тюремного ведомства Израиля. А через полгода, надев погоны, превратился в равноправного члена семьи “гулаговских лепил”.
* * *
Все годы, проведённые “в неволе”, я старался, как мог: по мере сил и ограниченных профессиональных возможностей лечил “мальчиков и девочек”, стремясь хоть чем-то облегчить их душевную и физическую хворь.
Пациенты приходили и уходили. Большинство из них, рано, или поздно, возвращались на очередной виток. Я же терпеливо ждал их на том же месте. Они меня помнили, я их, естественно, нет. Ведь заключенных много, а доктор один.
На одном из бесконечных приемов прибывший со свежей партией заключённых незнакомый мне молодой человек заметил:
“А ты, доктор, когда служил на юге, курил отечественные сигареты. А теперь куришь американские”.
Сказано это было не в упрек, не из чувства ущемленного патриотизма, а просто так, как констатация факта. Я был поражён, хотя виду и не подал. Сам же для себя сделал вывод: окружающие меня люди, хоть и мелькают, как картинки в детском калейдоскопе, видят и слышат многое из того, что не предназначено для их глаз и ушей. Находясь за рабочим столом, я, в отличие от моих подопечных, мало что вижу, почти ничего не слышу, а из того, что непосредственно не связано со здоровьем пациента, почти ничего не допускаю в сознание. В такой структуре, как тюрьма, невозможно постоянно находиться в сознательном контакте с окружающим миром. Для того чтобы удержаться на плаву, нужны хорошие фильтры, прочные заслонки и умение абстрагироваться от окружающей реальности. И, тем не менее, несмотря на выработавшийся с годами иммунитет, кое-то из увиденного, услышанного и пережитого всё-таки просочилось внутрь, застряло занозой в памяти, оставило шрамы в душе и синяки в сознании. Любой, даже ничтожный эмоциональный довесок к этой ноше делает ее еще более обременительной и менее пригодной для восприятия.
Прошли годы. Наступил момент, когда, я почувствовал, что уже не в силах тащить на себе эти неподъемные тюки человеческой злости и агрессии. Надежда избавиться от внутри-тюремной реальности и потребность в ассенизации души и мозга и привела меня за письменный стол.
* * *
Стандартное утро в “моей” тюрьме – начало обычного рабочего дня внутри замкнутого пространства, не похожего ни на какой другой мир. Внешне здесь все дни схожи между собой, как однояйцевые близнецы. На самом деле, они отличаются друг от друга абсолютной непредсказуемостью событий, нестандартностью ситуаций, несхожестью проблем и неординарностью решений. Здесь ярче, чем где бы то ни было, проявляется диалектический принцип единства и борьбы противоположностей.
Мой рабочий день открывается отработанным до автоматизма ритуалом вступления в тюремные врата, когда по коридору разносится громкий голос:
“Дверь, пожалуйста”. (Почти, как: ” Сезам, откройся!”).
Голос принадлежит мне, но слышу я его так, как будто он доносится откуда-то издалека. Хочется верить, что этот феномен вызван только акустикой тюремных коридоров, а не “голосами”, обитающими в моем сознании. В ответ на мое искреннее желание поскорее попасть внутрь заветной обители, слышен громкий щелчок электрического замка. Еще миг – и я уже внутри.
Усевшись в рабочее кресло, я в первую очередь достаю из тумбы стола ёмкость с надписью “Пиво Маккаби”. Работающий в амбулатории зек, не говоря ни слова, забирает этот сосуд и скрывается во “внутренних покоях” амбулатории. Через несколько минут он возвращается, бережно неся перед собой полулитровую кружку, до краёв наполненную тёмной жидкостью. Воздух в амбулатории моментально наполняется запахом свежеприготовленного кофе. Всю первую половину дня этот сосуд будет неотъемлемой частью натюрморта на моем рабочем столе. К концу утреннего приёма кофейная жидкость в бокале уже холоднее воды в озере в конце осени, а ее объем едва покрывает дно кружки.
Всё, что произошло внутри тюремных стен за время отсутствия врача, обязательно должно пройти через его руки. Любая бумажка медицинского содержания с нетерпением ожидает автографа эскулапа. Глупость, но написанная и заверенная кем бы то ни было, становится юридическим документом, способным в дальнейшем спасти, или погубить любого работника системы. Эту гору бумаг следует внимательно прочесть, рассортировать по срочности и важности, подписать, а потом вывалить на стол к помощнику. Зарегистрированная в толстом журнале, каждая бумага навечно исчезает в предназначенной ей архивной ячейке. В этом замкнутом пространстве всё развивается циклично, как в диалектике: я – им, они – мне обратно. Вся деятельность персонала амбулатории наполнена ощущением, что каждый из нас постоянно пытается ухватить зубами собственный хвост, прекрасно понимая, что все эти усилия тщетны.
Бывает момент, когда мой стол на несколько минут пустеет от бумаг. Это зрелище создает мимолетную иллюзию отлично выполненного задания. Но этот не больше, чем фикция. Еще миг – и всё начинается сначала. Бумаги, подписи, типы, лица, рожи, образы и образины.
Не выходя из-за стола, тюремный эскулап может проводить ежедневные конкурсы на звание:
“Рожа сегодняшнего дня”.
Их победитель получит право на участие в соревновании “Рожа месяца”, в надежде выйти в финал, тем самым став участником конкурса: “Рожа года”.
Апофеозом этой коллекции, несомненно, будет “Самая Рожистая Рожа” моей тюремной карьеры. Но это уже не в моей компетенции. Этот титул сможет присвоить лишь читатель, познакомившись с героями моих очерков.