65(33) Ольга Кромер

Курточка

 

Мальчик Яша потерял курточку. Он ее нечаянно потерял, не нарочно. Сошел с автобуса, завернул на травку под домом, полежать, отдохнуть, бросил курточку под куст, да и забыл про нее. Забыл, потому что вспомнил, что долго лежать нельзя, мама будет сердиться, мама всегда знала, когда школьная подвозка приезжает, ей сообщение присылали.

Так и пришел мальчик Яша домой без курточки, а курточка осталась лежать под кустом. А над кустом был балкон соседа Джереми. Сосед Джереми очень любил порядок. Он так его любил, что каждый вечер мыл полы в комнате, где мусорные баки стояли. Бесплатно мыл и другим соседям рассказывал. Каждый день мыл и каждый день рассказывал. А когда не мыл полы и не рассказывал, он на балконе сидел и смотрел по сторонам. На работу Джереми не ходил, потому что был пенсионер. Работал он в Америке, где много денег платят. И на работе у него всегда был порядок. Но это давно было, когда он был молодой. А теперь он старый был и жил в Израиле. Но порядок все равно любил.

Когда мальчик Яша лежал на траве, Джереми новости смотрел и Яшу не видел. А после новостей он на балкон вышел, увидел курточку под кустом и ужасно рассердился на беспорядок. Спустился вниз, взял курточку двумя пальцами, сморщил нос. Курточка была почти новая, Яша ее только один год носил. И чистая была, только в одном месте грязная, где Яша нечаянно фломастером чиркнул. И еще в одном, где Яша капнул на нее мороженым. Он, правда, сразу слизнул, но пятно все равно осталось, и надо было маме сказать. Потому что пятна надо сразу отстирывать. Но если маме скажешь, она начнет сердиться, а Яша не любил, когда мама сердилась. Никто не любит, когда его мама сердится, но Яша больше всех не любил. Потому что Яшина мама очень страшно сердилась. У нее делались такие злые глаза щелочками и такой злой рот ниточкой, что Яше сразу хотелось плакать. Поэтому он и лежал на траве и нечаянно курточку забыл – потому что домой идти было страшно, маме пятно показывать.

А Джереми не понял, что это Яшина курточка. Он подумал, что какой-то сосед грязную тряпку выкинул. Взял ее двумя пальцами и выбросил в мусорный ящик, выбросил и крышку аккуратно закрыл.

Только Яша домой пришел, как мама спросила, где курточка. Яша вспомнил и во двор побежал. Но под кустом курточки уже не было. Яша удивился, посмотрел под другим кустом, потом под третьим. Так что, когда он домой вернулся, у него не только курточки не было, но и все коленки были зеленые, и мама сердилась, и Яша боялся, а брат его Йосик над ним смеялся, а сестренка Элишева его жалела. А близнецы ничего не делали, они просто в кроватке лежали и агукали.

Потом мама в чат написала. Чат – это такое место в телефоне, куда все соседи жалуются. Что ручка у двери сломалась, или кнопка в лифте застряла, или лампочка на лестнице перегорела. Раньше только папа в чат писал, а теперь мама написала. Что у Яши курточка пропала, и если кто нашел, пусть маме скажет, и она Яшу за курточкой пошлет. Яша хотел, чтобы курточку Орен нашел, из шестой квартиры. Все другие соседи были старые или скучные, а Орен был молодой, и он был солдат. У него на боку автомат висел, самый настоящий. Яша тоже хотел стать солдатом, но папа сказал, что сначала надо Тору учить, только потом в солдаты идти. Поэтому Яшу сначала в Иерусалим пошлют, в ешиве учиться. Яша не хотел в Иерусалим, ему дома нравилось, с мамой и Элишевой, и близнецами, и даже Йосик не всегда вредничал, а когда не вредничал, то давал Яше в «Лего» поиграть. Яша своего трансформера собрал и разбирать не хотел, а Йосику все равно было, не жалко.

Мама весь вечер ждала, но никто курточку не нашел, только старая Батья со второго этажа в чате написала, что в лифте опять весь пол закапан, и надо камеру поставить, чтобы таким людям стыдно было. Яша не хотел, чтобы камеру ставили, он любил в лифте перед зеркалом рожи корчить. И прыгать в лифте любил, хоть мама и говорила, что в лифте прыгать нельзя, он оборвется и вниз упадет. Только Яша от этого еще больше любил в лифте прыгать, когда в лифте прыгаешь, то немножко кажется, что летишь. Раньше у них в доме лифта не было, а потом поставили, и лестницы сделались очень узенькие, от них половину отрезали, чтобы лифту сделать место. Лифт дорого стоил, и деньги со всех собирали. Мама с папой сразу дали, а Батья давать не хотела, но потом все равно дала, когда ей Йорам с четвертого этажа сказал, что она скоро совсем состарится, и тогда даже на второй этаж на лифте ездить будет. Она деньги дала, а Йораму сказала, что он бессердечный. Яша потом долго думал, как можно быть бессердечным, и все равно не понял.

Утром мама отправила его в школу в старой курточке. Курточка Яше была мала, мама ее для Йосика берегла. Застегивалась курточка с трудом, но мама сказала, что другой у нее нет, а в свитере в школу ходить не разрешали, потому что школьную эмблему не видно. Яша в старой курточке идти не хотел, и, когда из дома вышел, засунул ее в рюкзак, чтобы другие мальчики над ним не смеялись. В подвозке тепло было и в школе тоже не холодно.

Из школы Яша вернулся поздно, среда – длинный день, после уроков еще кружок спортивный был, и Яша очень устал и проголодался. Мама сегодня была еще сердитей, чем вчера, с Яшей не разговаривала, занималась с близнецами, и суп себе Яша сам наливал и грел. Пока ел суп, он думал: неужели мама все еще из-за курточки сердится? И когда она перестанет сердиться – когда Яша вырастет?

Вечером пришел с работы папа, принес свежие булочки. Булочки так вкусно пахли горячим тестом и корицей, что Яша подумал: мама понюхает и сердиться перестанет. Но мама булочки нюхать не стала, а стала папе рассказывать, что кто-то им в почтовый ящик подложил конверт, а в нем 100 шекелей и записка: «Это за куртку. Извините».

– Ну и хорошо, – сказал папа. – Куртка эта, насколько я помню, шекелей 70 стоила.

– Не в этом дело, – сердито сказала мама. – С какой стати? Почему он не мог нам куртку вернуть? Нет у меня времени по магазинам болтаться.

– Я схожу, – предложил папа. – Мы с Яшей устроим мужской шопинг.

Что такое шопинг, Яша не знал, но все равно обрадовался, потому что с папой всегда интересно гулять. И выпросить у него мороженое или конфету на палочке куда легче, чем у мамы.

Но мама еще больше рассердилась и крикнула папе:

– При чем тут это! Ты что, не понимаешь, это унизительно. Мне не нужны подачки, мне нужна моя вещь. У него не было никакого права ее выкидывать.

– А может, это она, а не он? – спросил папа, и мама топнула ногой и крикнула еще громче:

– Какая разница!

А потом объявила:

– Нет, я молчать не буду, я в чат напишу.

Папа хотел что-то сказать, но передумал и только плечами пожал. А мама достала телефон и стала быстро-быстро в нем писать, проговаривая вслух каждое слово:

«Сегодня утром я нашла в почтовом ящике конверт со 100 шекелями и запиской “За куртку”. Я надеюсь, что у того, кто это сделал, хватит совести прийти ко мне и извиниться лично вместо такого оскорбительного поведения».

– Зря ты это, – сказал папа, но мама так на него посмотрела, что папа только съежился, и Яша подумал, что папа тоже мамы боится. Не так сильно, как Яша, но боится.

Тут пикнул мамин телефон.

– Вот видишь, – сказала она радостно, – у человека проснулась совесть.

Она открыла телефон, посмотрела в чат и снова сделалась злая-презлая, даже покраснела от злости.

– Ну что? – сказал папа.

– Йорам пишет, что видел вчера детскую курточку в мусорном баке. Представляешь? Кто-то выбросил. Зачем? Люди совершенно совесть потеряли.

Телефон пикнул снова.

– Эта Батья! – сказала мама. – Ты только послушай, что она пишет. «А мне кажется, что это был очень красивый жест. Человек по ошибке выбросил куртку, извинился и предложил компенсацию, и все это анонимно, чтобы никого не ставить в неловкое положение».

Телефон пикнул еще раз.

– Вот, – сказала мама, – я всегда знала, что Дафна нормальный человек. Она со мной согласна. Хоть кто-то со мной согласен, если в собственном доме я поддержки не нахожу. Яков, отправляйся спать немедленно. Вся эта каша заварилась из-за тебя, и нечего тут рассиживаться.

Яше идти спать не хотелось, а хотелось узнать, разрешит ли мама им с папой завтра сходить в магазин. Но с мамой не поспоришь, особенно когда у нее такое злое лицо. Поэтому Яша вздохнул и поплелся в детскую.

Утром Яша долго ждал подвозку. Мама всегда отправляла его минут на пять пораньше, чтобы он ждал подвозку, а не подвозка его ждала, потому что когда один ждет многих – это правильно, а когда многие одного – это неправильно, так мама говорит. Пока он ждал, вышли из дома две соседки, старая Батья и Дорит. Дорит была не старая и не молодая, но очень красивая. От нее всегда цветами пахло и медом, и еще чем-то, чего Яша не мог разобрать, но нюхать нравилось. Раньше с Дорит Матан жил, потом Амит, а теперь она жила одна, и Яша летом слышал в лифте, как она маме говорила, что больше свободу на мужчин менять не будет. Яша представил себе, как она взяла веселого толстого лысого Матана, засунула в ящик, заклеила, написала на коробке «Мужчина Матан» и отвезла в магазин. Там у нее Матана забрали, а взамен дали коробку с надписью «Свобода», вот только представить себе, что лежит в этой коробке, у Яши никак не получалось.

– Столько шума развела, – сказала Батья. – А из-за чего? Подумаешь, ребенок куртку потерял. Мой сын в детстве столько курток терял, и ничего, не жаловалась.

– Все-таки некрасиво, – возразила Дорит. – Мог сфотографировать и в чат выложить, разве трудно?

– Такая, видно, хорошая куртка была, что он ее за тряпку принял. Она и новая, поди, ста шекелей не стоила. Мириам спасибо должна сказать тому, кто ее выкинул.

– Да почему же спасибо? Может, у нее и времени нет сейчас ходить и куртки искать, с пятью детьми. И сто шекелей совсем не так много, приличную куртку не купишь.

– Времени нет? – рассердилась Батья. – Нечего было столько детей заводить, было бы время. А сто шекелей не так уж и мало, не всем деньги легко достаются, не все карьеру через мини-юбки делают.

– А я, стало быть, через мини-юбку? – медленно спросила Дорит.

Голос у нее был низкий, глубокий и тягучий, как конфета ириска. Яше всегда казалось, что она не говорит, а поет.

Батья фыркнула и пошла вперед по дорожке между кустами и стоянкой. Дорит села в машину, сильно хлопнув дверью, взметнулась белая рука шлагбаума, отдавая ей салют, а подвозка все не приезжала, наверно, Дани опять что-то забыл. Дани все время забывал чего-нибудь, то бутерброд, то пенал, то тетрадку, и мама ему из окна кричала, и он обратно шел. А подвозка его ждала. Яша поежился, без курточки стоять было холодно. Батья прошла мимо него, бормоча себе под нос. Яша отодвинулся на всякий случай, кто ее знает, эту Батью, может, она не только маму не любит, но и его, Яшу, тоже.

Наконец приехала подвозка и увезла Яшу в школу. Школу Яша любил, там весело было, и учителя на Яшу совсем не кричали и даже хвалили, потому что он всегда все уроки делал, это ему совсем нетрудно было – уроки делать. Он только на спорте плохо занимался, а на всех остальных уроках у него хорошо получалось. Четверг Яша больше всего любил, потому что в четверг история была. На истории всегда интересное рассказывали, то про Маккавеев, то про царя Давида, как он Голиафа победил, то про пророков разных, как они все наперед знали. Яша бы тоже хотел все наперед знать, когда знаешь, даже если плохое знаешь, все равно не так страшно. Например, знаешь, что мама ругаться будет, но зато и знаешь, что она потом простит, и обнимет, и пожалеет.

Вообще-то Яша не любил, когда его жалели, он любил, когда не трогали. На травке под домом лежать любил, чтобы травка, и солнышко, и небо, все в разных облаках, похожих на пену в ванне. Пену в ванне Яша тоже любил, но мама не разрешала ее делать, говорила, что слишком много воды и мыла уходит, надо под душем мыться. Яша под душем не любил, под душем было скучно, холодно и щекотно.

Когда Яша домой вернулся, мама посуду мыла и по телефону говорила с бабушкой Риной. У нее для бабушки Рины был специальный голос. У мамы для всех специальные голоса были. Для близнецов – мягкий, теплый и пушистый. Для папы – жалобный и усталый. Для бабушки Рины – недовольный, а для Яши – сердитый, хотя Яша очень старался маму не сердить.

– Представляешь, – говорила мама, опуская в раковину грязную тарелку, – сунуть мне в почтовый ящик, точно я побирушка какая.

Бабушки Рина что-то гудела в трубку в ответ. Бабушку Рину Яша тоже любил, она никогда не ругала его и не кричала, и всегда привозила Яше подарочки.

– Да нет же, – сердилась мама, подставляя под струю воды чистую блестящую тарелку, – пойми, если бы он пришел ко мне и извинился, я бы поняла и все бы закончилось.

Бабушка Рина снова загудела в трубку, низко и густо, как холодильник.

– Я не раздуваю скандал из-за ерунды! – закричала мама, и тарелка выскользнула у нее из рук и упала в раковину. – Почему я не могу сказать, что думаю? Нет, это не справедливое требование, это затыкание ртов.

Яша представил, как бабушка Рина затыкает маме рот. Интересно, чем можно маме рот заткнуть, не вставишь же ей соску, как близнецам, – совершенно невозможно. Бабушка была низенькая, толстенькая, с короткими руками, маленькими, чуть больше Яшиных, ладошками и лицом, похожим на старый, забытый в холодильнике кусочек сыра. А мама была высокая и сильная, могла сразу обоих близнецов нести. Никак не могла бабушка Рина маме рот затыкать.

– Между прочим, – сказала мама, когда бабушка кончила гудеть, – половина соседей меня поддержали.

Бабушка сказала что-то, громко и коротко.

– Нет, – отрезала мама, – я не собираюсь устраивать домовые войны. Впрочем, ты никогда меня не понимала и сейчас не поймешь.

Интересно, когда мама была девочкой, бабушка Рина тоже ругала ее за то, что курточку потеряла или платье порвала? Наверно, ругала, поэтому мама на нее сейчас сердится. Но Яша, когда вырастет, на маму сердиться не будет, папа ему объяснил, что мама не злая, а просто очень усталая. Из-за близнецов она ночью плохо спит, а днем надо в магазин ходить, и варить еду, и Йосика с Элишевой водить в детский сад и забирать обратно, и стирать, и полы мыть. Вот и сейчас мама посуду домыла, согрела Яше ужин и ушла близнецов кормить. А телефон на столе забыла.

Яша знал, как мамин телефон открывается, надо на нем большую галочку нарисовать, вот такую: V. Он съел две ложки супа и посмотрел на телефон. Телефон лежал совсем близко, только руку протяни. Близнецов мама будет долго кормить, можно и посмотреть, что там в чате написано. Яша съел еще две ложки, встал из-за стола, прикрыл дверь в кухню и сделал на мамином телефоне галочку. Сразу открылся чат.

Читать Яша хорошо умел, быстро, даже без огласовок. В чате так было написано.

Батья:

Еще раз прошу не засорять чат темами, к домкому отношения не имеющими.

Хана:

Дайте людям высказаться, не надо вещи под ковер заметать, лучше обсуждать их открыто.

Батья:

Все вещи обсуждать открыто, или только некоторые?

Хана:

Что ты имеешь в виду?

Моти:

Дорогие соседи. Давайте остановимся прежде, чем пожалеем о сказанном. Прошу вас как председатель домкома. Хану как члена домкома прошу особенно.

Хана:

Нет уж, пусть она скажет, что она имеет в виду. Без грязных намеков.

Батья:

Я все скажу на годовом собрании. Не думайте, что ваши делишки сойдут вам с рук.

Йорам:

Какие делишки?

Джереми:

We are making a mountain out of a molehill.

Английского Яша не знал, только «спасибо» знал и «до свидания». И еще одно слово знал, нехорошее, ругательное. Это слово он даже писать умел, потому что один мальчик из шестого класса написал его на заборе за спортивным залом. Его из окна раздевалки видно было, это слово, и Яша на него на каждом уроке спорта глядел, вот и запомнил. Всего четыре буквы английских. Он нажал на кнопочку с глобусом и переключил мамин телефон на английский, просто чтобы посмотреть, есть ли там эти буквы. Все буквы были на месте. Тогда он нажал на них, чтобы посмотреть, правильно ли получится. Получилось правильно. Но тут дверь из детской скрипнула. Она всегда скрипела, хоть папа ее сто раз смазывал, и Яша был рад, что она скрипит, так всегда можно знать, что мама оттуда выходит. Все равно он испугался, и от испуга телефон уронил, и от этого еще больше испугался. Телефон был самая дорогая вещь, что у мамы есть, она так все время повторяла, когда давала им с Йосиком в игру с конфетами поиграть. Другие мальчики в разные интересные игры играли, в войну или приключения, но мама только с конфетами игру разрешала, и то не всегда, а только по выходным, когда они с папой отдыхали, и только полчаса – пятнадцать минут Йосик играет, а Яша смотрит, и еще пятнадцать минут наоборот.

Яша подхватил телефон, положил его на место и быстро сел, молясь про себя, чтобы экран телефонный погас прежде, чем мама войдет. Экран погас, и Яша выдохнул. Мама вошла в кухню, но телефон не взяла, а стала продукты из холодильника вынимать, чтобы суп на завтра сварить. Вернулся с работы папа, умылся, сел в салоне на пол – поиграть с Яшей, Элишевой и Йосиком. Но тут мама вылетела из кухни. Вид у нее был такой злой, что Яше сделалось трудно дышать от страха. Внутри него, там, где сердце, натянулось что-то так сильно, что он испугался, как бы оно не порвалось, и прижал это место рукой. Но мама на Яшу даже не посмотрела.

– Ты представляешь, – крикнула она папе, – там теперь всякие махинации вскрылись, в домкоме, и Йорам говорит, что все это из-за меня.

Слова «махинации» Яша не знал, оно было похоже на бабочку с большими красивыми крыльями. Наверно, это и есть бабочка, которая из куколки сделалась – вскрылась. Яша про это в энциклопедии читал. Папин брат дядя Лева все двадцать четыре тома им отдал, сказал, что его дети все в интернете ищут, и нечего этим томам без дела пылиться. Яша дядю Леву не очень любил, он всегда, когда в гости приходил, говорил папе: «Эх, Шмулик, что это за жизнь, зачем тебе это надо?» Папа с ним никогда не спорил, только улыбался в бороду, а Яша сердился, потому что не понимал, о чем дядя Лева говорит. Что значит «это» – он с Йосиком и Элишевой? Близнецы? Мама? Но энциклопедии он обрадовался, а мама рассердилась и сказала папе, что Яша может почерпнуть оттуда неправильные идеи, а папа говорил, что Яша должен знать разные вещи, и вера его не должна быть слепой. И это тоже было странно. Вера – это когда молишься Богу и учишь Тору, как можно учить Тору, если ты слепой.

– Какие махинации? – спросил папа.

– Откуда я знаю. Батья говорит, что они на общие деньги чинили водопровод в квартирах.

– Кто они? В каких квартирах?

– Моти и Хана, кто еще. В своих квартирах.

– А ты при чем?

Мама хотела что-то сказать, но вдруг нахмурилась и стала смотреть в телефон. Яша хотел встать и уйти в детскую, но встать не получалось, ноги почему-то подогнулись, а когда он попытался их распрямить, стало больно в коленках.

– Яков! – сказала мама, и Яша отполз от нее подальше, вглубь салона, к дивану.

– Яков! – повторила мама. – Посмотри на меня! Ты трогал мой телефон?

Яша хотел на маму посмотреть – и не мог, не получалось, глаза не поднимались. Мама молча протянула папе телефон, папа посмотрел, нахмурился и велел Яше:

– В детскую, и не выходить без моего разрешения.

Яша пополз в детскую и сел на полу возле кровати. Вообще-то Яша на втором этаже спал, а нижняя была Йосика кровать, но наверх залезть у Яши сил не было. Он сидел и думал, что теперь с ним будет. Наверно, его отправят в полицию и посадят в тюрьму, мама говорила, что ругаться плохими словами незаконно, а тех, кто нарушает закон, сажают в тюрьму, это все знают. Или не посадят, потому что он еще маленький, а отправят в интернат на север, куда всех плохих мальчиков отправляют. И будет он там жить с плохими мальчиками, а мама и папа с Йосиком и Элишевой о нем забудут и будут дальше жить здесь, дома, и все Яшины игрушки Йосику отдадут, а карандаши и альбом – Элишеве. А близнецы Яшу и вовсе знать не будут, потому что совсем маленькие. От этой мысли Яше стало ужасно грустно. За дверью о чем-то спорили мама с папой, говорили громко, но очень быстро, и Яша не мог разобрать, о чем. Может, еще и не отправят его в интернат, если за этот интернат надо платить, потому что денег у мамы с папой совсем мало. Дядя Лева говорит, что это из-за мамы, что папа с его мозгами мог заработать очень много денег.

Яше всегда было очень интересно, как можно заработать денег мозгами, но теперь и это ему стало неинтересно, теперь у него в голове только одна мысль была – что из дома надо бежать. В прошлом году один мальчик из Яшиного класса, Мошик, из дома сбежал, и его полиция искала, и просто люди, много людей, они около школы собирались, Яша из окна видел. А потом оказалось, что Мошик этот и не сбежал вовсе, а просто пошел в дикие сады, апельсинов набрать, но поздно пошел и в темноте заблудился. Он после в классе рассказывал, как его полицейский под деревом нашел, и как он домой на полицейской машине ехал, и все ему завидовали. И Яша тоже тогда завидовал, а теперь больше не завидовал, потому что уходить из дома ему совсем не хотелось.

Но в интернат ему еще больше не хотелось, поэтому он взял школьный рюкзак и вынул из него учебники, только бутылку с водой оставил. В пустой рюкзак он сложил две футболки, две пары трусов, фонарик, который ему бабушка в прошлом году на день рождения подарила, перочинный ножик со сломанным лезвием, который он в первом классе на улице нашел, и трех маленьких покемонов из киндер-сюрприза, одного он на Песах получил, одного на Пурим и одного на Рош а-Шана. Из-под матраса на кровати он достал старый папин кошелек. У Йосика и Элишевы были копилки, а у Яши не было, он свою копилку разбил нечаянно в прошлом году, и папа ему тогда свой старый кошелек отдал. Денег у Яши было немного, мама ему совсем не давала, а папа давал, но редко. Кошелек он тоже уложил в рюкзак.

Подумав, взял еще чистую тетрадку и два простых карандаша, и игру мини-биллиард, которую им с Йосиком подарили на Хануку. Йосик не любил в нее играть, а Яша любил, потому что у него хорошо получалось, и он всегда Йосика обыгрывал. Еще он книжку взял, свою любимую, «Герои Танаха». На самый верх Яша сложил старое одеяльце, его мама на кровать стелила, когда близнецам подгузники меняла. А больше в рюкзак ничего не помещалось.

Зазвонил звонок. Яша отворил дверь на крохотную щелочку. В салон вошла Рахель, Мотина жена, крикнула маме: «Как тебе не стыдно, Мириам, ты же соблюдаешь заповеди. Позор!» Крикнула и ушла, а мама с папой даже и сказать ей ничего не успели, так и стояли молча в самом центре салона.

– И что я должна делать теперь! – вдруг громко и жалобно, по-девчоночьи, взвизгнула мама, и близнецы заплакали.

Папа что-то забубнил в ответ, а Яша прикрыл дверь, прошел в мамину-папину спальню, где стояла кроватка близнецов, дал им соски и погладил по крошечным, покрытым мягким пухом головкам. С близнецами было грустнее всего расставаться, и он тоже почти заплакал, но не заплакал, потому что плаксы только девчонки и малыши. Из спальни он осторожно выглянул в салон. Мама была на кухне, папа стоял у окна, упершись головой в стекло, и на Яшу не смотрел.

Тогда Яша тихонечко, на цыпочках, прокрался к двери, открыл ее и вышел. Дверь за собой он прикрыл медленно, осторожно, чтобы не хлопнула. На лифте не поехал, чтобы никого не встретить, спустился по лестнице. На всех этажах двери с лестницы были открыты, и слышно было, как люди в квартирах разговаривают. На третьем этаже, на лестничной площадке, ругались Дорит и Йорам. «У нас в доме люди двух сортов, – кричала Дорит, – домком и все остальные». А Йорам еще громче кричал: «Так будь сама домком, что, не хочешь?» А у Джереми на втором этаже дверь была закрыта, потому что так правильно, так пожарники велят.

Спустившись, Яша нырнул влево, к выходу на стоянку, огляделся внимательно и только тогда побежал. Мошик говорил, что в темноте ходить по диким садам страшно, а сидеть не так страшно, вот Яша и хотел добежать до темноты. В диких садах апельсины растут, и грейпфруты, и лимоны. Они все кислые ужасно, Яша летом бегал туда с мальчишками, пробовал. Но зато в них сока много, и это хорошо, папа рассказывал, что без еды человек может почти месяц прожить, а вот без воды – совсем недолго. Хотя воду можно в фонтанчике набирать, на кладбище. Кладбище совсем близко к садам было. Мошик рассказывал, что ночью через кладбищенскую стену привидения лазали и по садам ходили. Другие мальчики ему верили, а Яша не верил, он точно знал, что Мошик врет – что если бы он так близко к кладбищу был, то не заблудился бы. Но все равно ночью по кладбищу ходить не хотелось. А в диких садах старый дом есть, почти совсем разваленный, но все-таки дом. На первом этаже очень грязно, а на втором не очень, можно там в углу пристроиться. Яша представил, как он будет спать в углу на одеяльце, и снова чуть не заплакал, так ему себя жалко стало.

Добежав до соседнего квартала, Яша остановился дыхание перевести, сел на лавочку, достал кошелек и сосчитал монетки. Монеток было много, но все по десять агорот, а на десять агорот ничего не купишь, и даже на пятьдесят, только на шекель. На шекель можно конфетку на палочке купить, или жвачку базуку, или маленький артик. Но сейчас артик нельзя покупать, потому что денег у Яши всего одиннадцать шекелей и семьдесят агорот было. Он ссыпал монетки обратно в кошелек, зашел к Ашеру в магазин, купил бутылочку шоколадного молока и булку.

С пакетом и рюкзаком бежать совсем неудобно стало, и Яша пошел медленнее, до кладбища дошел уже в сумерках, а до диких садов – совсем в темноте. Пришлось остановиться, выложить на землю из рюкзака одежду, книжку и одеяльце, и достать фонарик. С фонариком веселее стало идти, но все равно немного страшно, особенно когда асфальт кончился и дорога стала совсем узкая, не шире тропинки, а по бокам кусты, густые-прегустые. Кто-то шарахнулся в кустах, и Яша тоже шарахнулся, испугался, побежал обратно к кладбищу, добежал до входа, но заходить не стал, сел на лавочку у ворот.

Сидеть было холодно, и очень есть хотелось. Но поесть можно было только утром. Яша однажды книжку читал про человека, который через пустыню шел. Он долго шел, а еды у него было совсем мало, и он ее всегда утром ел, потому что утром у человека воля сильнее, и он не будет лишнего кушать. А у Яши воля слабая была, это ему мама всегда говорила, если бы у него воля сильная была, он бы всегда сначала уроки делал, а потом рисовал или читал. Вот и сейчас он сам не заметил, как отломал от булки горбушку. После горбушки в горле стало сухо, а бутылка школьная оказалась пустая, он всю воду в школе выпил. На кладбище идти не хотелось, пришлось запить двумя глотками молока.

Потом Яша одеяльце из рюкзака достал, а булку и молоко на его место положил, чтобы руки не тянулись. Одеяльце он на плечи накинул и сразу стал на рыцаря похож, из старого фильма, который у бабушки Эллы по телевизору видел. Бабушка Элла разрешает телевизор сколько хочешь смотреть и говорит, что Яша бедный и дома его мучают. Но это неправда, никто Яшу не мучает, только ругают иногда. А телевизора у них дома нет потому, что все равно на него времени нет ни у кого, ни у мамы с папой, ни у Яши, ни у Элишевы с Йосиком. А близнецы еще маленькие, им телевизор смотреть нельзя.

С одеялом на плечах Яша сразу смелее стал, а когда подобрал с обочины толстую палку, то и вовсе стал храбрым и пошел по узкой дороге к заброшенному дому, до него совсем недалеко было. С дороги дом не разглядишь, кусты густые мешают, и свет Яша увидел, только когда совсем близко подошел. Свет был на первом этаже, там, где грязно, а Яша на втором решил спать. Можно было по наружной лестнице подняться, но хотелось посмотреть, кто там на первом этаже сидит и что делает. Если это настоящие разбойники, может быть, они возьмут Яшу в свою шайку, и они все вместе будут грабить богатых, таких, как дядя Лева, и отдавать бедным, как мама с папой. Так Робин Гуд делал. Про Робин Гуда Яше папа рассказывал, и про толстого монаха Тука, и про Маленького Джона. Можно сделать лук из ветки, а резинку можно из запасных трусов вытащить. А стрелы – из шашлычных палочек. На поляне напротив кладбища, там, где все в День Независимости шашлыки жарят, их много валяется.

Яша подошел к дому поближе, заглянул в дверной проем. В доме горел костер. Прямо на полу горел, посередине комнаты. У костра спиной к Яше сидел человек. Сначала Яша подумал, что он говорит с кем-то, но потом понял, что это он новости слушает по телефону. Человек послушал новости еще немного, и вдруг обернулся да как рявкнул на Яшу: «Кто такой?! Не пожарить ли мне тебя?»

Яша отскочил, одеяльце упало у него с плеч, и палка тоже из руки выпала, но теперь уж ему не до палки было и не до одеяльца, он бежал так быстро, что в груди закололо, словно кто-то тыкал ему прямо в сердце огромным пальцем, то ледяным, то горячим. Потом он так ткнул, что Яша не смог больше бежать, упал. Упал на асфальт, щеку поцарапал, штаны порвал и коленку разбил до крови, но все равно обрадовался, потому что асфальтовая дорога, значит, до кладбища близко, а там фонари. Он прополз немного боком, чтобы не тревожить больную коленку, дополз до скамейки у ворот кладбища. На скамейке кто-то сидел, и Яша снова испугался, но бежать уже не мог, и в груди болело, и в коленке, и дышать было трудно, он хватал воздух открытым ртом так шумно, что люди на скамейке услышали, встали и подошли к нему поближе. Это совсем не страшные люди были и очень молодые, может быть, школьники еще.

– Ты чего плачешь, мальчик? – спросила его девушка.

– Упал, – сказал Яша. Он не жаловался, просто не хотел, чтобы эти хорошие люди от него уходили.

– Рон, помоги, – велела девушка, и парень взял Яшу на руки и отнес на скамейку.

На скамейке, прямо под фонарем, было светло, и девушка Яшину коленку водой полила и Яшиной же запасной футболкой замотала. Потом она дала ему яблоко и спросила, что он ночью на кладбище делает. Яша вспомнил про Мошика и сказал, что пошел в дикие сады, но заблудился.

– Ходить-то можешь? – спросил парень.

Яша встал, сделал осторожный шаг, закивал головой.

– Тогда пошли, до дома тебя доведем, – сказал парень, и девушка погладила его по руке. – Ты где живешь?

– Я близко, – сказал Яша, – я сам могу.

Но они все равно с ним пошли, и пришлось вести их в дом Дани и ждать в подъезде на лестнице, пока они уйдут. Хорошо, что Яша код знал, потому что иногда после школы ходил к Дани играть и с уроками помогать.

Пока сидел в подъезде, Яша думал. В дикие сады возвращаться нельзя, там страшный человек. По улицам ходить тоже нельзя – и коленка болит, и знакомых можно увидеть, расспрашивать начнут, домой потянут. Значит, надо спать прямо тут, в подъезде, на ступеньках. Рюкзак под голову подложить, а второй футболкой накрыться. Но только он раскрыл рюкзак, как услышал шаги. Шаги были быстрые, а дыхание тяжелое, и непонятно было, кто идет, молодой человек или старый. Оказалась тетя в спортивном костюме, с телефоном, пристегнутым к руке над локтем. Яше нравилось, когда так пристегивали, но ни у папы, ни у мамы такой пристежки не было, и спортивных костюмов тоже не было, они по спортивной дороге в обычной одежде ходили и с коляской, когда близнецы заснуть не могли.

– Ты что тут делаешь, мальчик? – спросила тетя, и Яша сказал быстро:

– Я у Дани был, из пятой квартиры. А теперь родителей жду.

– На улице жди, – велела тетя, – дождя нет.

Пришлось из подъезда тоже уйти. Под домом Дани парк был, они там с Дани всегда играли. Яша пошел в парк, сел на лавочку, вздохнул. На лавочках в парке только бомжи ночуют. Яша видел такого бомжа однажды, у него были рваные ботинки и пахло от него неприятно, и мама сказала, что это плохой человек, а папа сказал, что, может быть, это просто неудачник, и они с мамой поспорили. Яша не бомж, он не будет на скамейке в парке спать. Вдруг ему снова захотелось есть, и он допил молоко и доел булку, это значило, что у него нет силы воли, и ему было немножко стыдно, но все равно вкусно.

Он подумал про потерянное одеяльце, порванные штаны, испачканную в крови футболку. Теперь мама уж точно его не простит. А в интернате ему кровать дадут, и кормить, наверно, будут, хотя бы раз в день. Не так вкусно, как мама, но все-таки. Может, даже на экскурсии будут возить и выучат на шофера. Или солдата. А может быть, мама с папой все-таки пожалеют его и не отправят в интернат, а разрешат дома жить. Если он пообещает, что больше никогда ничего терять не будет, и все английские буквы забудет, и мамин телефон никогда больше не тронет, а Йосик пусть играет на нем, сколько хочет. Так он думал, пока не стало совсем темно и холодно, так холодно, что у Яши даже зубы задрожали. Он встал со скамейки, выкинул в урну бутылку из-под молока и поплелся домой.

Возле дома стояла большая полицейская машина, и Яша испугался, подумал, что это его ищут, чтобы в тюрьму отправить или в интернат. Но в машине было темно и тихо. Яша два раза мимо прошел, и никто его не тронул, тогда он проскользнул по дорожке ко входу в дом. В лобби возле лифта горел свет и было полно народа. Яша удивился, подошел поближе. Все соседи, кроме Орена и Алекса, были в лобби, и все говорили разом, и никто никого не слушал, а только кричали друг на друга даже хуже, чем мальчики в Яшином классе на переменке. Яша только три слова разобрал: «ребенок», «ерунда» и «куртка». От слова «куртка» у Яши стало кисло во рту. Мамы с папой в лобби не было, и Яша обрадовался, решил, что сможет проскочить незамеченным, но нечаянно задел велосипед, стоявший у стены.

Велосипед упал с шумом и звоном, все вдруг перестали кричать и уставились на Яшу, на рюкзак, на грязные порванные штаны, на поцарапанную щеку. Яша не хотел, чтобы все на него смотрели, но они все смотрели и молчали, и тогда Яша сказал, стараясь не плакать:

– Я больше никогда не буду терять куртку. Никогда-никогда. И плохих слов писать не буду.

Дальше он терпеть не мог и заплакал, но не громко заплакал, как девчонки, а только слезы потекли, так даже герои в кино плачут, просто стоят печальные, и слезы у них по щекам текут. Так и Яша стоял, тихий, печальный, и все молчали и почему-то на Яшу уже не смотрели, а смотрели в пол. Не зная, что еще сказать или сделать, он подошел к лифту, нажал на красную кнопку. Лифт приехал, он вошел в кабину, чувствуя на себе чужие взгляды, много чужих взглядов, от которых спина неприятно чесалась.

– Стыдно-то как, – сказал кто-то за спиной, но Яша не понял, кто, потому что дверь в лифте доползла до конца, лифт дернулся и поехал вверх.