Научная конференция «Русско-израильская литература в контексте литературы мировой: история, поэтика, теория», в течение трёх дней (с 30 мая по 1 июня 2023 года) проходившая в Бар-Иланском университете, стала важным событием в мировой литературоведческой науке и в современной славистике. В программе конференции – более двадцати докладов, сделанных не только израильскими учёными, но и славистами из США, Великобритании, Франции и других стран; круглый стол «Война: осмысление катастрофы»; презентации книг и даже небольшой безалкогольный банкет. О проблемахи перспективах литературы и науки о ней корреспондент «Артикля» Исер Ротшильд побеседовал с организаторами конференции: профессором Романом Кацманом, доктором Еленой Промышлянской и научным ассистентом и докторантом Алексеем Суриным.
И.Р. Собрать столь представительную компанию, объединив её интересом к русско-израильской литературе – задача титаническая, кажущаяся на первый взгляд невыполнимой. Тем не менее, она была блестяще реализована усилиями всего трёх человек; правда, за ними стоит мощная университетская кафедра. Каковы итоги этой конференции? Довольны ли организаторы её результатами? Есть ли надежды на продолжение банкета?
Р.К. С 2020 года, когда в Бар-Илане открылась программа по русско-еврейской литературе, это уже третья международная конференция по русско-израильской литературе. Конференции несколько различались по организационным принципам, расставленным акцентам и по языку общения: первая велась на иврите, вторая по-английски, и вот пришло время для русского языка. Это большое удовольствие – обсуждать литературу на её языке, да и ничто не заменит живой, точный и тонкий разговор на родном языке, когда научные и философские понятия наполняются глубоким культурным и эмоциональным содержанием. Участники представили интересные и зачастую новаторские доклады, дискуссии были живыми и открытыми, – поэтому да, я доволен тем, как всё прошло. Жаль только, что, как обычно, не хватило времени. Мы обязательно продолжим этот разговор. Теперь это уже, можно сказать, традиция.
Мы с Еленой Промышлянской и Алексеем Суриным проделали большую работу, но останавливаться не собираемся. Продолжаем работать над проектом создания историографии русско-израильской литературы, финансируемым, кстати, как и конференция, Израильским научным фондом. Алексей пишет докторскую диссертацию, а Елена защитилась в этом году. Надеюсь, новоиспеченный доктор наук поделится своими дальнейшими планами.
Е.П. В этом году я защитила докторскую диссертацию, в которой рассмотрела своеобразие символики русскоязычной литературы Израиля и описала процессы создания новых смыслов как результат слияния культурного наследия прошлого и новых впечатлений после репатриации. Конечно, окончание доктората – это достаточно важный и значительный этап, и после небольшой передышки я планирую продолжить работать над определёнными аспектами этой большой темы. В первую очередь, меня интересует литература «полуторного поколения» репатриантов. Тема интеграции молодежи интересна мне как педагогу, и с её помощью можно понять важные процессы, которые происходят сегодня как среди бывших репатриантов, так и в израильском обществе в целом. Результаты исследования могут быть полезны также и новым гражданам Израиля.
Кроме того, я бы очень хотела создать условия для более близкого и глубокого знакомства израильской публики с литературой русскоязычного Израиля и вообще литературой репатриантов из бывшего СССР. Для этого, конечно, нужны переводы и встречи с читателями. Первые попытки таких встреч уже делались и были достаточно успешны. Надеюсь, что мы сможем расширить круг людей, которым интересна эта литература.
А.С. Для меня главный итог конференции в том, что нам удалось переключить фокус научного внимания с вопроса о том, как называть эту литературу и существует ли она вообще, на вопрос, как мне кажется, куда более конструктивный и перспективный: что это за литература, какая поэтика для нее характерна, какие картины мира она предлагает? Другими словами, сделан шаг в сторону более глубокого и методологического взгляда на главную составляющую русско-израильской литературы – обширный и разнообразный корпус её текстов.
Р.К. Лена затронула очень важную и сложную проблему. И для первого, и для «полуторного» поколения, и для их детей-сабров израильская культура представляет собой поле сложных задач и испытаний, с которыми не сталкиваются их сверстники. Вопреки ожиданиям многочисленных философов и теоретиков, политика мультикультурализма и политика идентичности вообще не решает, а, напротив, только усложняет существующие проблемы и создаёт новые. В своей лекции на конференции Лена предложила рассматривать русско-израильское сообщество и его литературные практики с точки зрения теории межкультурной компетентности. Быть может, так удастся продвинуться в вопросе, над которым безнадежно бьются наши соотечественники, начиная, по крайней мере, с 60-х годов.
И.Р. На конференции был представлен недавно вышедший сборник статей «Очерки по истории русско-израильской литературы». Это толстенная книга, около пятисот страниц, насколько я понимаю, напечатанная в США; опубликован не только русский, но и английский её вариант. В этих очерках рассматриваются отдельные периоды и жанры, такие, как проза 90-х, поэзия авангарда, фантастика, драматургия; приводятся краткие сведения, а в иных случаях и биографии многочисленных израильских русскоязычных писателей; по приблизительной прикидке – их около двухсот. Довольны ли эти писатели тем, как авторы статей их представили? Получил ли авторский коллектив сборника какую-либо обратную связь от замеченных им персон? В повседневной жизни израильские русскоязычные писатели борются друг с дружкой за читательское внимание; за возможности популяризации творчества себя, любимого; и даже, когда подворачивается редкий случай — за гранты и дотации. На страницах книги они ведут себя тихо и пристойно. Но не доносятся ли по ночам из-под обложки шорохи драки и звуки оплеух? Удовлетворены ли упомянутые, рассержены ли неупомянутые? И ещё вопрос: неужели нашлись герои и подвижники, которые удосужились прочитать творения авторов, о которых повествуют статьи сборника?
Р.К. Вы знаете, до того, как заняться русско-израильской литературой, я много лет изучал творчество Агнона, а в докторской диссертации писал о Достоевском. Вот что было тихо и пристойно. Начав работать над творчеством моих современников, а зачастую и просто соседей, я оказался в центре бурной и интересной «живой жизни», познакомился со многими писателями, которые оказались удивительными людьми и замечательными друзьями,- а это уже само по себе огромное удовольствие. Но в моей работе я обычно очень редко обращаюсь к авторам за обратной связью. Не думаю также, что в цели науки входит делать писателей довольными или расстроенными, мирить или стравливать их друг с другом. Более того, не думаю, что в её цели входит поучать авторов, как писать. Оценка, суждение, популяризация, диалог и обратная связь – всё это необходимая часть литературного процесса, желательная и авторам, и читателям, и она должна быть основана на научных работах, но она не совпадает с ними ни по целям, ни по образу мыслей и методам, ни по языку.
Сборник, о котором идёт речь, стал результатом работы группы ученых, которым не безразлична русско-израильская литература. Некоторые занимаются этой темой многие годы, в сфере интересов других она оказывается лишь изредка и на короткое время; одни рассматривают отдельные её фрагменты, другие стремятся к широким – как по объёму, так и по хронологии – обобщениям. И у каждого свои теоретические и идеологические установки, свои вкусы и привычки.В любом случае такая работа ценна и весьма непроста. Прежде всего потому, что научная база скудна, предшествующие работы малочисленны, многие книги и материалы недоступны или утеряны, а информационное пространство кишит ошибочными и противоречивыми сведениями. Но главное даже не это. Главная наша беда в том, что слишком мало попыток серьёзного, медленного и вдумчивого чтения текстов. Я понимаю и разделяю ту ироничную горечь, которой пропитан ваш вопрос. Хватает самоиронии и у критиков. Один остроумец сказал, что для большей объективности не следует читать книгу перед тем, как о ней написать. Но, глядя на состояние нашей дисциплины, мне становится не до шуток. Поэтому я написал три книги такого вдумчивого чтения текстов русско-израильской литературы, прежде чем приступить к историографическому труду, над которым корплю сейчас. Надеюсь завершить его через пару лет. Также и в свежем сборнике статьи основаны на внимательной работе с текстами. Но чем больше я занимаюсь этим вопросом, тем больше вижу неосвоенного, неизученного, неосмысленного материала. В этом смысле наш сборник – это своего рода геодезическая разведка, после которой, надеюсь, развернётся более интенсивная работа глубинного бурения.
И.Р. В кулуарах конференции мне довелось слышать самые разные мнения о предмете обсуждения. Наряду с высказываниями о высоком уровне научной методологии в докладах и о замечательном качестве фруктового салата, предложенного организаторами на скромном, но солидном приёме, завершившем первый день, иногда звучали и сетования на тенденциозный подбор объектов литературоведческого изучения. Значительное количество израильских писателей на русском языке остаётся вне поля зрения исследователей. Местные писательские объединения (например, Союз Русскоязычных Писателей Израиля) никак не участвовали, да и, пожалуй, ничего не знали о конференции, хотя счёт объектов изучения в них идёт на сотни. Действительно ли существует некая «обойма» русско-израильских писателей, зачисление в которую обусловлено не издательскими достижениями, а особенностями художественного вкуса исследователей? Что нужно сделать писателю, чтобы попасть в такую «обойму»?
Р.К. Вы упомянули два различных момента. Первый – писатели, которых мы изучаем. Второй – писатели, которые принимают участие в конференции. Начнём со второго, это проще. В этот раз конференция была сугубо научной, если не считать круглого стола, в котором приняли участие два автора. Ещё два писателя выступили с научными докладами. Некоторые участники, так уж получилось, являются одновременно учёными и писателями. Мы не планировали литературный фестиваль, творческие вечера или поэтические чтения. Поэтому нет смысла в данном случае говорить о представительском участии писателей или писательских организаций.
Теперь вернёмся к первому моменту. Не судите только по названиям докладов; в них обсуждалось или упоминалось множество авторов. И тем не менее вы правы в том, что и я повторяю без конца: предмет нашего исследования настолько обширен, что просто не хватает рук, чтобы охватить его целиком. Сейчас, как, впрочем, и в прошлом, специалистов и студентов катастрофически не хватает. Их слишком мало даже в таких традиционных и институционализированных областях, как русистика или славистика, ивритская литература и иудаика; что уж говорить о таких сложных, пограничных, трудно определимых областях, как русско-израильская словесность и культура. Добавлю, наконец, и пусть это прозвучит диссонансом к уже сказанному, – что да, в науке всё и всегда движется интересом исследователей, который в свою очередь может быть не только художественным, но и, к примеру, историческим или социологическим. Именно поэтому так важно, чтобы над одним и тем же предметом работало как можно больше исследователей, представляющих различные научные школы и направления; чтобы одними и теми же темами занимались в разных университетах и на разных кафедрах. Это не роскошь, а средство продвижения науки.
Вот Алексей – одновременно и исследователь (его докторат посвящён русско-израильской литературе), и писатель – точнее прозаик и поэт. Алексей,как складывается ваш интерес к тем или иным авторам?
А.С. Моя диссертация посвящена анализу мифов, которые предлагает или создаёт русско-израильская литература, когда говорит о катастрофах в самом широком смысле этого слова. Поэтому мой выбор авторов обусловлен использованием ими мифотворчества (или языкотворчества) как инструмента смыслопорождения в ситуации катастрофы. Таких авторов довольно много, назову тех, кто мне наиболее близок: Михаил Юдсон, Александр Гольдштейн, Денис Соболев. Ещё один предмет моего интереса – израильский городской текст, и здесь русско-израильские писатели создали и продолжают создавать богатейший материал. Особенно я бы выделил Александра Иличевского и Некода Зингера, предлагающих ни на что не похожее описание Иерусалима как бескрайней Вселенной, заключающей в себе весь культурный опыт человечества.
Е.П. Я полностью согласна с Романом. Конечно, чувствуется нехватка исследований. Когда я писала работу, ощущалась нехватка именно научных статей и книг на тему русскоязычной литературы в так называемой русской диаспоре – и в Израиле в частности. Вместе с тем такое положение позволяет свободу выбора; я могла обратиться к авторам, которые, на мой взгляд, писали более качественно или на интересующие меня темы. В определенной мере я чувствую, что мы – первопроходцы в этих исследованиях, и это положение имеет свои положительные и отрицательные стороны.
Р.К. Нужно добавить, что осмысление русскоязычного творчества в нашей стране продолжается уже много лет. Оно началось одновременно с появлением достаточно значимого числа авторов в 1920-е годы, а к сегодняшнему дню собрание текстов на эту тему может составить многие сотни страниц. Кстати, мы в нашем проекте как раз планируем публикацию антологии наиболее значимых работ на эту тему, вышедших в прежние годы, но забытых или неизвестных никому, кроме очень узкого круга специалистов. Надеюсь, такое издание станет полезным подспорьем для тех, кто только начинает работать в нашей области.
И.Р. Известен апокриф о том, что профессор Роман Якобсон категорически возражал против намерения материально нуждавшегося писателя Владимира Набокова занять штатное оплачиваемое место на кафедре литературы Гарвардского университета. Когда ему указали, что «Набоков – большой писатель», Якобсон якобы ответил: «Слон – тоже большое животное, но мы же не приглашаем его занять кафедру зоологии». По этому поводу ставший в последние годы жизни израильским писателем Алексей Цветков в статье «Империя лжи», опубликованной в журнале «Октябрь», №2 за 2002 год, написал: «Якобсон, конечно же, был прав, о чем свидетельствует карьера Набокова за пределами неприступного Гарварда. Когда-то предмет, которому Якобсон посвятил себя пожизненно, а Набоков – временно, именовался филологией. Но с течением времени стало очевидно, что изучать литературу и наслаждаться ею – далеко не одно и то же. На кафедре зоологии, между прочим, тоже занимаются не исключительно горными орлами и персидскими кошками, потому что существуют, допустим, уховертки, чесоточные клещи и разные неудобосказуемые копрофаги. Кто-то должен видеть всю картину целиком, абстрагируясь от красоты и душевной пользы. Для того чтобы литературоведение стало наукой и постигло механизмы литературного творчества, следовало вынести субъективное качество за скобки (в конечном счёте его выставили за дверь). Якобсон и Набоков находились уже за той развилкой, где наука окончательно развелась с художественной критикой»[1]. От имени всех орлов, уховёрток и чесоточных клещей литературы позвольте спросить: какая польза для литературы и литературного процесса в том, что вы нас изучаете? Или понятия практической пользы эта наука не предусматривает?
Р.К. Со времён того спора Якобсона с Набоковым много воды утекло. Писатели уже давно и активно сотрудничают с университетскими кафедрами. Дело не в этом. Конечно, научное исследование и художественная критика – это не одно и то же, но ни о каком разводе между ними не может быть и речи. Критика, не основанная на знании, – это просто вкусовщина или же агитпроп, а знание создается научной мыслью, причём отнюдь не только в головах кабинетных учёных на университетских ставках. Многие прозаики, поэты, интеллектуалы обладают блестящими знаниями, позволяющими делать тончайшие наблюдения за ходом литературного процесса и тем самым изменять и направлять его. Именно в этом, а отнюдь не в оценочных суждениях я вижу главную практическую пользу нашего дела.
Есть и ещё один аспект, который и писатели, и учёные обычно упускают – это просвещение и педагогика. Елена много лет преподаёт литературу в старших классах, награждена званием заслуженного учителя, и мы часто обсуждаем с ней проблемы школьного образования. Думаю, ей есть что сказать о практической пользе нашей науки.
Е.П. Я не раз слышала утверждения о том, что та или иная наука не очень полезна. Часто говорят о якобы существующей иерархии между точными и гуманитарными науками. Друзья иногда отмечают, говоря о моём исследовании, что анализ литературного произведения может испортить впечатление о нём. Вместе с тем, мы живём в эпоху, когда текст является очень важной составляющей коммуникации личности с окружающим миром, и мы просто обязаны на методологическом уровне изучать тексты и пути их передачи молодому поколению, которое, к сожалению, без нашей помощи читать не будет. Эти тексты должны быть разнообразными, представлять как можно более широкий спектр тем, идей и литературных приёмов. Учитывая, что почти в каждом учебном заведении есть определённый процент учащихся, имеющих отношение к русскоязычному миру, мы просто не можем игнорировать литературу выходцев из бывшего СССР как на русском, так и на иврите. Конечно, можно обратиться к классике, но это уже далёкий от молодого поколения мир, да и не все взрослые справятся с русским романом XIX века. В то время как проза и поэзия, написанные в наши дни, могут быть интересны и актуальны.
Один из вопросов, которые были подняты на конференции, касался отношения к русскому языку детей репатриантов «полуторного» поколения. Опыт показывает, что многие из них интересуются своими корнями, хорошо владеют русским языком и даже видят его основным языком общения. Из этого ясно, насколько важно изучать эту литературу и разрабатывать пути её представления широкому кругу читателей. И мы предпринимали такие попытки. Например, в рамках курсов повышения квалификации учителей израильской литературы были представлены переводы стихов Семёна Крайтмана, выполненные Викой Ройтман. Это был достаточно успешный опыт, и мы надеемся организовать дополнительные встречи с израильскими авторами на русском и иврите.
А.С. Приносил ли Набоков пользу бабочкам, когда изучал и коллекционировал их как энтомолог? Вряд ли. Приносил он пользу науке? Думаю, да. Наша работа, как мне кажется, в первую очередь направлена на обогащение знаний о словесности. Мы собираем и анализируем данные о приёмах, образах, повествовательных стратегиях и других инструментах литератора, чтобы увидеть причину их использования, описать их функции, показать, как они работают в более широком культурном, социальном и историческом контексте.
Другая польза литературоведения – проливать свет на тех авторов или те литературные школы, которые ранее оказывались незамеченными критиками и читателями. К примеру, мало кто знал Авраама Высоцкого до тех пор, пока Роман Кацман не открыл его заново как одного из первых авторов русско-израильской литературы. Теперь его романы изучаются и читаются куда более широкой аудиторией, чем всего несколько лет назад.
И.Р. Русско-израильская литература, судя по её названию, двухкомпонентна: она написана на русском языке, хотя бы частично, и написана в Израиле, или хотя бы о нём. Причём её авторы – евреи, или хотя бы пишут о евреях. Заметны ли вам тенденции, возникающие в этой литературе в связи с политическими и социальными переменами в мире вообще и в странах исхода писателей в частности? Ощутима ли вами литературная борьба, некое противостояние и конкуренция между представителями разных волн алии? Ваш коллега, профессор Зеэв Ханин, преподаватель отделения политических наук в Университете Бар-Илан и академический руководитель Института Евро-Азиатских еврейских исследований в Герцлии, рассказал в интервью интернет-изданию “Вести”:
«У всех волн репатриации были свои отличия, но нужно понимать, что нынешняя волна не началась с войной в Украине. Это продолжение волны “путинской” алии, которая хлынула в Израиль с 2014 года, после аннексии Крыма. Война в Украине послужила сильным дополнительным стимулом для репатриации… В своё время профессор Александр Воронель, известный сионист-отказник, на мой вопрос о том, чем он объясняет некоторый антагонизм между репатриантами 90-х и алией 70-х годов, честно ответил: “До вашего приезда мы, семидесятники, были героями, прорвавшимися из-за железного занавеса, победителями советской диктатуры – а стали маленькой группой, потерявшейся в огромной волне иммигрантов. Поэтому первая, во многом подсознательная реакция на “новеньких” и была такой”. Примерно к 1993 году этот конфликт сгладился. Представители алии 70-х поняли, что благодаря Большой алие они получили колоссальный шанс. Ведь раньше, будучи заметно представленными в израильской профессиональной и интеллектуальной элите, они были на вторых ролях в политике и иных сферах общественного влияния. А в 90-е годы в их распоряжении оказался политический инструмент, а также новые деловые возможности»[2]. Как вы полагаете, спектр возможностей новой волны алии в Израиле расширился или сузился? И появились ли новые литературные возможности у представителей предыдущих волн алии?
Р.К. Литература на русском языке создаётся сперва в Земле Израиля, а затем в Государстве Израиль уже более ста лет. Разумеется, она значительно менялась за это время. Изучению этих изменений во многом и посвящена наша работа и, в частности, прошедшая конференция. Эта литература всегда находилась и находится в поле самых разнообразных напряжений, и напряжение между волнами алии – только одно из них. Но чем больше яуглубляюсь в исторический анализ, тем больше понимаю, что это напряжение было не так велико, как казалось, и во многом оно поддерживалось мифами и легендами, создаваемыми представителями этих волн о самих себе или друг о друге.
Если отбросить обычные и банальные для всех стран эмигрантов социальные сложности, то в сухом остатке останется довольно ясная картина литературного процесса, которуюможно вкратце представить так: с 20-х по 50-е годы русскоязычная литература в Палестине была по преимуществу маргинальной частью системы политических напряжений; с 60-х по 90-е – системы культурных напряжений; с начала 2000-х, когда литература волны 90-х достигла своей зрелости и силы, она перестала быть маргинальной, а политическое и культурное напряжение перестало играть в ней определяющую роль. Возникает новая парадигма, суть которой состоит в том, что наша литература может оставаться русскоязычной именно потому, что является израильской, то есть именно и только в Израиле возникают психологические и культурные условия для сохранения русскоязычного литературного сообщества за пределами России, поскольку только в Израиле еврейские писатели становятся полноценной частью национального большинства, даже если они и не переходят на его язык.
Одновременно подвергается коррозии, хотя и не исчезает вовсе, прежняя парадигма, состоящая не в империализме с его метрополией, как принято считать, а в той более примитивной формации, которую я бы назвал литературным феодализмом, с вассальной зависимостью от сюзерена, воспринимаемого как источник защиты и благосостояния, с характерными ритуалами верности и обратного поощрения в виде «московских» премий, фестивалей, выставок и т. п. Сегодняшняя ситуация это, как ни странно, шаг назад, частичное возвращение к менталитету «московского» литературного феодализма, носителями которого в большой мере являются вновь прибывающие. Я, как наблюдатель, никого не осуждаю, но мне жаль, что эта алия, как и предыдущие, почти не замечает того опыта, который накоплен нашим литературным сообществом за столько лет и в стольких политических и культурных перипетиях. Впрочем, имеются и счастливые исключения, и у меня есть некоторые основания надеяться, со всей возможной осторожностью, что, по крайней мере в сфере филологии, эта алия сумеет осознать и осмыслить происходящее.
Алексей Сурин, в отличие от нас с Еленой, репатриантов 90-х, приехал в страну лишь несколько лет назад. Уверен, у него есть свой взгляд на отношения между волнами алии.
А.С. Я репатриировался в 2019 году, хотя решение о репатриации, как верно заметил Ханин, принял именно в 2014-м, однако ряд обстоятельств сдвинул этот процесс. Что касается взаимоотношений между волнами алии, то я смотрю на них, главным образом, с точки зрения литературы. Мне кажется, русско-израильская поэзия за последний год пополнилась интересными авторами, в первую очередь я бы отметил Сергея Лейбграда. В некоторых своих стихах он предпринимает попытку обживания израильского городского пространства, будучи не в силах отвести взгляд от того, какие ужасы творит Россия в Украине. В результате он довольно точно описывает ситуацию хаоса, выпущенного Россией, где крик женщины, вытаскиваемой из-под завалов в Днепре, слышится среди перронов вокзала в Израиле. Много пишут о войне и авторы, давно живущие в Израиле – Лена Берсон, Пётр Межурицкий, Гали-Дана Зингер и другие. Тема войны сейчас одна из важнейших для разных волн алии, и я замечаю, что и старожилы, и новоприбывшие порой используют сходные образы и практики, говоря о катастрофе. Особенно важным для меня является то, что новые (с точки зрения пребывания в Израиле) авторы используют отсылки к еврейской истории и культуре, и с их помощью пытаются осмыслить происходящее.
И.Р. Ещё одна, последняя цитата: «Взаимоотношения русско-пишущих литераторов и писателей, пишущих на иврите – это постоянное природное отталкивание, вполне понятное (чужаков нигде не любят), хотя и здесь круглых столов на лоне политкорректности и университетских завираний вполне хватает, и они, конечно, ничего никогда не могут решить – и не надо. Человек, оставивший за собой право писать здесь (и в любой другой стране) на родном языке, должен заранее смириться с судьбой невидимки. Его могут даже перевести, могут пригласить на парочку круглых столов, он может даже преподавать в университете русский язык и литературу для двенадцати чудаков, выходцев из русских семей, но для читателей, для книжных магазинов, для литературных критиков, – он навечно останется невидимкой. По-видимому, это естественно. Такие вот непрезентабельные, но откровенные соображения. Это всего лишь наблюдения, скопившиеся за почти тридцать лет»[3]. Это мнение высказала Дина Рубина (публикация Афанасия Мамедова). Допустим, Рубина права. В таком случае вы исполняете функции добрых волшебников, проявляя незримые образы невидимок и выводя их на яркий свет общественного внимания. Стоит ли овчинка выделки? Есть ли у кого-то из изучаемых вами писателей шанс превзойти зарубежных коллег и авторов из языковой метрополии «для читателей, для книжных магазинов, для литературных критиков» и достичь популярности, сравнимой хотя бы с популярностью Дины Рубиной?
Р.К. Чем больше я занимаюсь этой темой, тем лучше понимаю, что русская словесность никогда не была невидимой в Израиле. В 1920-30-х годах русский язык, наряду с другими, был языком культурной коммуникации в стране. Достаточно взглянуть на работы моего коллеги Владимира Хазана, например, на его книжную серию об архивах, хранящихся в Израиле, представленную на конференции, чтобы понять степень вовлеченности русскоязычных практик тогдашней Палестины в культурный процесс, охвативший Европу и Америку. Представление о всемирной значимости достижений русской литературы, а с ним и желание сохранить связь с нею, было ещё слишком сильно. В последующие годы значение русскоязычной литературы сохранялось благодаря усиливающейся роли Советского Союза, а с 60-х годов — также благодаря борьбе за исход оттуда евреев. Начиная с 70-х годов русскоязычные авторы становятся существенным фактором, благодаря эстетической и культурной значимости их творчества, – и это положение сохраняется по сей день. Они опредёленно не невидимки, не «призраки», как их прозвали в одной из антологий переводов на иврит. Об этом свидетельствуют не только переводы, но и многочисленные фестивали, конференции и прочие «завирания». Но никакое волшебство не превратит ивритоязычную публику в читателя русскоязычной литературы, сколь бы «видимой» та не была.
А вот что может быть полезно, так это осознание того, что русско-израильское литературное сообщество никогда не было и не будет похоже на российское. И в этом вопросе тоже необходима смена парадигмы. В таком свободном и открытом обществе, как израильское, литературный процесс происходит в микро-сообществах, большая часть которых идеологически и коммерчески независима; в низовых, так сказать, сетях, которые описываются хорошим английским словом grassroots. Как издательская деятельность, так и реакция на неё критиков и публики, носит самоорганизующийся, хаотический – в хорошем смысле слова, – характер. Социальные системы очень сложны, отнюдь не всё здесь зависит от работы критиков или литературных агентов, но я убежден, что хорошая литература обречена на ту или иную меру узнавания и популярности.
Е.П. Я согласна с Романом, что хорошая литература обречена на ту или иную степень популярности. Могу привести в пример рассказ Вики Райхер “Налево сказку говорит”, народный перевод которого облетел Интернет и вызвал огромный интерес у педагогов, социальных работников и психологов, которые работают с выходцами из бывшего СССР и с их детьми. Также я хочу отметить замечательный роман Виктории Ройтман “Йерве из Аседо”, который описывает процесс взросления главной героини Зои Прокофьевой на фоне репатриации и интеграции в израильском обществе начала 1990-х годов. Этот роман написан на русском языке, но это совершенно особенный язык, который мог появиться только в Израиле. Этот язык знаком и понятен каждому русскоязычному человеку, но, в то же время,в нем есть особый израильский оттенок, который придал ему своеобразие и неповторимость. Я очень надеюсь, что этот роман будет переведен на иврит,и будет изучаться в школах наряду с произведениями таких израильских авторов, как Эли Амир или Сами Михаэль.
А.С. Не берусь оценивать шансы тех или иных авторов стать популярными. Другое дело: нужно подчеркнуть, что русско-израильские авторы мало в чём уступают своим западным коллегам, – например, в умении построить захватывающий сюжет. Для меня ярчайший пример такого случая – «Последний выход Шейлока» Даниэля Клугера (2006). Это роман, рассказывающий о расследовании убийства в концлагере еврейскими Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном. За два года до этого вышел роман известного американского писателя Майкла Шейбона «The Final Solution». У него тоже ушедший на пенсию Шерлок Холмс возвращается к своим старым занятиям, чтобы расследовать некие трагические события, произошедшие в немецком концлагере. При этом текст Клугера мне показался куда более изящным, напряжённым и насыщенным смыслами, чем у Шейбона, хотя оба они говорят об одном и том же – о невозможности торжества разума и справедливости в мире, где произошел Холокост.
Сделать кого-то популярным – не в наших силах. Однако, мы можем рассказывать о литературе, сравнивать произведения, и тем самым показывать читателю, какими богатыми возможностями он располагает.
[1] Цитата по: https://magazines.gorky.media/october/2002/2/imperiya-lzhi.html.
[2] Цитата по:https://www.vesty.co.il/main/article/syqesomuh
[3] Цитата по: https://www.labirint.ru/now/o-russkoyazychnoy-izrailskoy-literature-mamedov.