Суровые будни Леванта
В аптеке
Молодой аптекарь заканчивал короткую пятничную смену. На халате у него красовался бейджик, где было крупно написано: «Фармацевт Йоси». Очередь не убывала.
Он уже дал клиенту несколько лекарств по рецепту. Судя по лекарствам и по виду, перед ним стоял тяжело больной человек.
– И еще, – сказал он, – мне нужен инсулин.
– Хорошо, – ответил Йоси, – давай рецепт.
– Да нет у меня рецепта, забыл взять. Пятница. Поликлиника уже закрыта.
– Без рецепта не могу, сам знаешь…
– Йоси, да как же я останусь в субботу без инсулина? Я же не выживу!
– Надо было взять рецепт. Меня ведь уволят – ты понимаешь…
– Йоси, ты молодой, здоровый, сейчас пойдешь к своей девушке, будете с ней целоваться… А я буду без инсулина!
Йоси взглянул на рецепты и сказал:
– Послушай, Ронен! Откуда я знаю, может быть, тебе инсулин совсем не нужен?
– Да что же я, сумасшедший?! – завопил Ронен. – Не нужен был бы – стал бы я перед тобой унижаться?
– Ну, я не знаю… Может, тебе только кажется? Как можно без врача давать такие серьезные лекарства?
– Йоси, ну не будь ребенком! Посмотри в своем компьютере, я уже десять лет получаю инсулин, и доза только растет!
Парень нехотя взглянул на экран. Действительно, инсулин каждый день и уже много лет…
– Смотри, Ронен, если ты кому-нибудь скажешь, я могу вообще остаться без лицензии. Я тебе дам на сегодня и на завтра. Без денег. Не могу взять деньги без рецепта – компьютер не позволяет. А в воскресенье ты с самого утра пойдешь к врачу и принесешь мне рецепт. Доволен? Ну, иди, не надо благодарить…
Ронен молча смотрел на него.
– Позови заведующего, – тихо сказал он.
Подошла начальница отделения. Ронен вынул из кармана карточку и показал ей.
– Я контролер «Суперфарма», – сказал он. – Вот этот парень, Йоси, приветливо со мной поздоровался – очко ему. Спросил, как дела – еще очко! Работал быстро и вежливо. Очко! Выяснил мой возраст и объяснил, как принимать лекарства – два очка. И дал мне инсулин без рецепта. Минус пятьдесят очков. Вот протокол проверки. Подпиши!
– Но я же видел, что ты действительно принимаешь инсулин, – пролепетал Йоси.
– Ну и что? Я диабетик! Я бы мог так набрать инсулина в десяти аптеках без рецепта и повредить своему здоровью, – кротко ответил Ронен.
Сестры
Сестер звали Амина и Лейла. У Амины был муж и трехлетняя дочь, а Лейла еще не вышла замуж. Был один парень, Халед, который посматривал на нее внимательно, но пока ничего особенного не говорил. Хотя мать его, тетя Заира, очень ласково улыбалась при встрече и угощала Лейлу фруктами из своего сада.
Сестры дружили между собой, и когда Амина страшно заболела, Лейла совсем забыла обо всем остальном, ночевала у сестры, смотрела за ребенком, стирала и работала в огороде.
Муж Амины был очень расстроен. Когда ей отрезали грудь, он не мог поверить, что такое несчастье случилось именно с ним. Он и жалел жену, и сердился, и стеснялся соседей – у всех жены нормальные, а у него калека. И еще он боялся, что она умрет, и они с ребенком останутся одни.
После операции доктор сказал, что болезнь тяжелая, и Амина все еще не вылечилась. Надо ездить в большую больницу и принимать лечение. Муж Амины пошел к своему двоюродному деду – самому уважаемому человеку в деревне – и попросил похлопотать. Двоюродный дед позвонил зятю, съездил в город, кому-то отвез коробку сигар, чьей-то жене подарил золотое кольцо с эйлатским камнем, и Амина получила разрешение на лечение в Иерусалиме.
Еще несколько дней ушли на пропуска для нее и Лейлы, и девушки первый раз поехали в дальнюю дорогу. Они остановились у родственников на восточной окраине, передали пахлаву, испеченную их мамой, свежий овечий сыр и пряности, которые привезли с собой. И еще кое-что, довольно тяжелое, что муж Амины велел отдать двоюродному брату.
Утром они отправились в больницу. Обе не спали всю ночь. Боялись, что не найдут доктора. И что он будет очень строгий и накричит на них. И еще, что лечение будет страшным – что от него выпадут волосы и брови. И что на обратной дороге Амине будет плохо.
На следующий день они вернулись в свою деревню. Теперь каждые три недели они ездили в Иерусалим. Амину начинало тошнить, как только она садилась в автобус. На контрольном пункте их уже знали, но все равно ждать приходилось долго, и когда они добирались до Иерусалима, Амина с трудом держалась на ногах. Ее сразу укладывали на тахту, и от слабости и дурноты она не могла встать до следующего утра, когда надо было ехать в больницу.
Волосы выпали, но под платком было не видно. Зато брови приходилось рисовать карандашом. А ресниц у Амины теперь не было совсем.
Когда они ехали на пятое лечение, на пропускном пункте их проверяли особенно настырно. Копались в сумке у Лейлы, рассматривали результаты анализов. И даже открыли сумочку с лекарствами – обезболивающими и от тошноты. Там лежал пакет, который муж Амины всегда передавал своему двоюродному брату. Солдатка равнодушно разрезала целлофан, отклеила липучки, развернула бумагу и увидела содержимое. Офицер прибежал на ее крик через секунду. Лейлу и Амину уже держали за локти.
– Что это? – спросил рыжий кипастый лейтенант. – Взрывчатка?
Амина молчала. Лейла ответила:
– А ты как думаешь, идиот? Мы двенадцать раз едем из Газы в Иерусалим и не повезем взрывчатку? Просто так будем кататься туда-сюда?
Их отправили в ШАБАК на военном джипе. Лейлу ни о чем особо и не спрашивали. Проверили по компьютеру, на какой улице живут ближайшие родственники, и выехали туда на трех машинах.
А Амину повезли в больницу на курс химиотерапии.
Адвокат
Дорон Барабаш получил заказное письмо. В письме было сказано, что министерство обороны отказывает в его просьбе перенести срок резервистской службы еще на два месяца. Указывалось, что за последние шесть лет он подавал такие просьбы одиннадцать раз. Дорон хмыкнул, вынул телефон и нажал кнопку “1”. Под первым номером значилась не мама и даже не жена, а совладелец его юридической фирмы Ицик Шварц.
– Слушай, Шварц, – сказал он. – Я ухожу в милуим[1] в воскресенье.
Трубка взорвалась гневными возражениями.
– Заткнись, Ицик, – сказал Дорон, – что ты разоряешься? Мы не в суде. Все равно я не могу работать – если не пойду в армию, пойду в тюрьму. Какая тебе разница? Миша и Айелет на месте. До суда еще четыре месяца. Я готовлю этот процесс по одиннадцать часов в день почти полгода.
Он немного послушал трубку и сказал:
– Если этому говнюку не подходит наша фирма, пусть выбирает другую. Кажется, в стране уже нет адвокатов, с которыми он не рассорился. Скажи ему, чтобы привез себе парочку из Швейцарии, а я ушел защищать отчизну. И не звони мне!! У меня отпуск. Вернусь через две недели, и все обсудим в конторе.
Дорон был доволен: встретится с ребятами, с которыми вместе служили. На дворе апрель, в палатках не жарко. Спать будет по восемь часов, а может, и больше. Постреляет на стрельбище… и вообще. Никакой ответственности: “Да, командир!” – и всех забот. А может, и рейд какой случится.
В воскресенье утром, в выцветшей форме резервиста и совершенно потерявших цвет ботинках, он входил в ворота родной базы.
На третий день службы прыщик в раковине правого уха разросся и стал пульсировать. Спать на правом боку Дорон не мог, да и вообще ухо сильно болело. Делать было нечего – после завтрака он пошел в санчасть.
Фельдшер глянул в ухо и сказал:
– Слушай, у тебя абсцесс. Ты не представляешь, как тебе повезло! У нас сейчас в милуиме мумхэ[2] “ухо-горло-нос”. Из «Хадассы»! Чуть не профессор там. Ничего не понимает в остальном – чуть что, дает направление в больницу. Зато в своем деле – гений. Сейчас позову!
Пришел молодой врач. Отрекомендовался доктором Бергом. Посмотрел в ухо через увеличивающие очки и сказал:
– У тебя киста воспалилась. Она ведь не теперь появилась, правда?
– Всегда была, – сказал Дорон. – Я думал, это прыщик. Он с детства. Иногда краснеет, но так, как сейчас, в первый раз.
– Удалю! – сказал доктор Берг. – Тебе повезло! Так – очередь на полгода. Даже на частную операцию, и то месяц. А я тебе сейчас же за пятнадцать минут, и на всю жизнь.
Фельдшер от перспективы ассистировать на настоящей операции профессору из «Хадассы», трясся от возбуждения.
– Ты успокойся, брат, – сказал ему Дорон. – А то еще не тот инструмент подашь…
Операция действительно длилась недолго. Через полчаса Дорон вернулся в палатку с забинтованной головой и освобождением до вечера. Когда наркоз сошел, ухо больше не болело.
Однако недели через три, когда он уже работал в конторе и забыл об армейской передышке, ухо снова дало о себе знать – оно стало красным и горячим, и вообще, как бы центром всего тела. Поздно вечером, возвращаясь с работы, он заехал на станцию скорой помощи. Фельдшер только глянул и сказал:
– В больницу! Этим не шутят! Отвезти тебя?
– Да нет, – сказал Дорон. – Я сам…
Чувствовал он себя плоховато, но бросать «бентли» на улице не хотелось.
С направлением от “скорой помощи” он прошел все регистрационные круги очень быстро. В приемном покое томились сердечники, подключенные к мониторам, кого-то рвало, несколько человек громко стонали, старушка взвизгивала и, матерясь, непрерывно звала сестру. Многие вообще сидели на стульях – мест на кроватях за ширмами не хватало. Но с Дороном творилось что-то удивительное. Отоларинголог появился через пять минут, взглянул и немедленно послал на госпитализацию. Через полчаса Барабаш лежал в кровати в тихой благоустроенной палате на одиннадцатом этаже, а медсестра возилась с его рукой, подключая капельницу.
Около двух часов ночи появился заспанный дежурный врач, назначил антибиотик и ушел, зевая.
Утром пришел с обходом профессор. За ним шли ординаторы, простые врачи, стажеры, медсестры, студенты и прочая братия. Хвост свиты в палату не поместился.
– У тебя воспаление хряща, милый, – сказал профессор. – Тебе с ухом что-то делали? Кисту удаляли? Вот и внесли инфекцию в хрящ. Это плохо лечится, но хорошо, что начали вовремя. Если повезет, недельки через две-три будешь здоров. А кто этот портач? Чего он в хрящ полез?
– Это ваш специалист, – язвительно сказал Дорон. – Доктор Берг. А моя фамилия Барабаш. Слышали? Адвокат Барабаш. Да, тот самый, что министра защищает… Я на вашего Берга жалобу подам.
– Не надо нервничать, – ответил профессор; он был не из пугливых. – У нас нет врача по фамилии Берг.
– Как нет? – взвился Дорон. — Вот же он, в углу. Я его узнал!
– Ах, этот? – улыбнулся профессор. – Цви, давно ли ты стал специалистом? Это стажер… Он месяца три, как диплом получил. Вообще не имеет права самостоятельно оперировать. У него и страховки еще нет… Будь здоров. Я приду завтра.
Дорон закрыл глаза.
«Когда я был стажером, я бы обрадовался такому делу. Обязательно подал бы иск, и его, как миленького, лишили бы диплома. И вообще – компенсация астрономическая. Мне тогда позарез надо было чувствовать себя профессионалом. Да и с ним – то же самое. Доктор Берг… В первый раз сам! Старался, небось, изо всех сил…».
Он встал, нашарил тапочки и побрел по коридору, толкая перед собой штатив с капельницей. Берга он отыскал в комнате отдыха для родственников больных. Тот поставил стул к окну и сидел, отвернувшись от всех, глядя через пыльное стекло на поросшие лесом горы, дорогу и крыши старых корпусов. Барабаш тронул его за плечо.
– Не бойся, лейтенант, – сказал он. – Ты ведь старался. Я не буду жаловаться. Ничего плохого не случится. Еще станешь профессором.
И зашаркал назад по коридору в свою палату
По горячим следам
Таня чувствовала себя совершенно разбитой. Тяжелый день… и хамсин. Она лежала на диване, полуприкрыв глаза, и прислушивалась к боли в ногах. Глупый организм почему-то вместо мигрени реагировал на все тяготы бытия мучительной болью в ступнях, лодыжках, голенях, коленях и выше.
«Как это называется – выше колена? – вяло размышляла она. – Неужели “ляжки”? Ко всем неприятностям еще такое пакостное слово. Надо бы встать и принять аспирин… но нет сил».
Однако встать пришлось – в дверь позвонили. Запахивая халат, Таня открыла и увидела в дверном проеме двух полицейских. Она была удивлена.
– Ты крики слышала? – спросил высокий.
– Нет, – ответила Таня, – какие крики?
– Нам сообщили, что у тебя на веранде драка.
Таня смотрела на полицейских во все глаза.
– Да нет, – сказала она. – Кому здесь драться?
Полицейские были дружелюбны, но настойчивы. Они вышли на веранду, осмотрелись – там была тишина и порядок. Тот, что пониже, позвонил куда-то, послушал голос в трубке и сказал Тане:
– Именно здесь, где мы сейчас стоим, десять минут назад мужчина лет тридцати сильно ударил молодую девушку. Она закричала… И ты ничего не слышала?
– Нет, – решительно сказала Таня, которая начала оживать от этого приключения. – Из мужчин в этой квартире только мой дедушка. Ему девяносто семь лет. Можете с ним познакомиться.
Она постучала в комнату деда и открыла дверь. Полицейские заглянули. Дед выглядел не лучше, чем обычно. Вряд ли он мог с кем-нибудь драться или даже бить беззащитного.
– Ты что, живешь с дедом? – удивился высокий.
– Да, – ответила Таня. – Мы, русские, своих стариков в дома престарелых не сдаем.
– Вы молодцы, – вздохнул высокий. – А еще кто-нибудь есть дома?
– Только мы, – сказала Таня. – Хочешь посмотреть? Это моя комната, тут комната для гостей, в салоне вы были. Вот ванна, вот туалет…
Полицейские нехотя заглядывали в двери, которые она открывала.
– Послушай, – сказала Таня – а тот, кто сообщил, он, случаем, не подкуренный? Ну, или на таблетках… Я врач. У них, знаешь, какие глюки бывают… Ясно видят…
– Да, – сказал высокий (кажется, он и был главным). – Ты нам все-таки свой документ покажи, и мы пойдем к нему. Выясним, кто он и что у него с мозгами.
Они сфотографировали Танино удостоверение личности, пожелали ей приятного вечера и ушли.
Тогда она заглянула на технический балкон, откинула занавеску, за которой были полки с пасхальной посудой, и твердо сказала:
– Выходите!
Они появились. Зареванная Галит с распухшей губой и заплывающим левым глазом и мрачный, как зарождающееся цунами, Бени.
– Беничка, прости меня, я же не знала, – лепетала Галит, прикладывая к лицу ледяной брикет, который мать достала из морозилки и завернула в полотенце. – Мы вместе учимся, он говорит на иврите не хуже тебя. Я думала…
– Что ты думала, дура? – прошипел Бени. – Он руководитель иерусалимского звена организации Абу Нидаля. А ты ему дала мой телефон! Ты знаешь, что им, в Газе, теперь известно?! Ты представляешь??
– Беничка, ты же сам забыл у меня телефон, – прошептала Галит, отводя глаза.
И Бени немедленно влепил себе звонкую пощечину, от которой Галит зажмурилась, а мать поморщилась.
– Моше просто попросил посмотреть, у тебя же телефон супер-пупер. А потом мы целовались и… я не заметила, куда он делся… Положил в карман, наверно…
– Он не Моше, а Муса, – чуть охлаждаясь, ответил Бени. – Значит, не ты ему дала смартфон, а он украл… Я же должен доложить, как мой телефон попал…
Он замолчал и опять наградил себя пощечиной – теперь с левой руки.
– Ладно, Галка, не реви. Хорошо, что ты мне рассказала. А то могло быть куда хуже. Жалко только, что у мамы на балконе…
[1] Резервистская служба
[2] Мумхэ – врач-специалист после многолетнего специального обучения.