Сказ о хорошем человеке, или Погубленный талант
(О книге Татьяны Поздняковой «Не скупа была ко мне судьба…»; Санкт-Петербург, 2021)
Личные качества человека до некоторой степени влияют на его творческую продуктивность, но отнюдь не обеспечивают её. Творческая продуктивность до некоторой степени влияет на личную судьбу конкретного человека, но отнюдь не обеспечивает счастья или хотя бы благоприятных жизненных обстоятельств. Иными словами: чувствовать себя выдающимся художником, быть выдающимся художником и числиться выдающимся художником – три большие разницы. И чрезвычайно редко все три этих состояния смыкаются в одном и том же человеке. Гораздо чаще в одном человеке присутствует лишь одно из них; намного реже – сочетаются два при небрежении третьим. Это небрежение превосходно создаётся социумом, людским окружением – заказчиком и потребителем того, что со стороны воспринимается как творческие достижения.
Книга, которая послужила поводом для таких умозаключений, называется «Не скупа была ко мне судьба…». Её написала, – а точнее, написала и составила – замечательный петербургский литературовед и историк Татьяна Позднякова. Книга содержит жизнеописание Александра Гавронского и его переписку с Тамарой Петкевич. Солидное издание, выпущенное издательством «Левша. Санкт-Петербург» тиражом в тысячу экземпляров; под твёрдой обложкой – 460 интеллектуальных и трогательных страниц; весит книга 650 грамм – эта информация на случай, если пересылать её придётся; продаётся она в магазине чуть дороже тысячи рублей, но если очень попросить, можно получить скидку. Зачем же её читать? Что за дело нам, нынешним, в большинстве своём обеспеченным и борющимся за жизнь только в рабочее время, до отсидевших и чудом уцелевших в советских концлагерях, до их душевных терзаний и нежных писем? Кто вообще такие эти персоны, упакованные в 650 грамм полиграфической продукции? Ответы на эти вопросы, – искренние, честные, достоверные и увлекательные ответы, – даёт заинтересованным читателям Татьяна Позднякова.
Александр Осипович (при рождении Исаак Ошерович) Гавронский значится в «Википедии» как «советский кинорежиссёр». Это верно лишь отчасти – он работал и в театре, как на свободе, так и в зоне. «Историки советского кино, произнося это имя, тут же разводят руками: фильмы не сохранились, судить сложно, если только читать между строк старые рецензии… Судьба Александра Гавронского – одна из самых драматичных судеб кинорежиссёров его поколения: да, он выжил после двадцати с лишним лет каторги, но всё значительное, что было создано им, все его главные фильмы, – и «Тёмное царство», и «Любовь» – уничтожены, то есть перечёркнута его жизнь. Однако прошедшие через ад Севжелдорлага вспоминают его как человека, возвратившего им их собственные жизни. Тамара Петкевич: “Каждому помогал отыскать дорогу к себе. Мы все – поправленные им рисунки”».
Александр Гавронский родился в 1888 году в Москве, в многодетной, но весьма богатой семье. «Документально зафиксированной информации о дате его рождения практически нет. Метрическое свидетельство не сохранилось. Не сохранились и архивы Московской хоральной синагоги, где была когда-то запись о появлении на свет Исаака – младшего сына Ошера Бендетовича (Осипа Бенедиктовича) Гавронского. В архивах ФСБ извечная путаница – небрежные следователи указывают год рождения Гавронского Александра Осиповича то 1890-й, то 1888-й, а то и 1882-й. Правда, число и месяц повторяются – 23 июня. Но есть надгробие на армянском кладбище в Кишинёве. Там выбиты даты жизни: 1888-1958».
О его детстве и ранней юности известно очень немногое. «Почти ничего. Почти, потому что в целом – о семье, о родителях, о деде, братьях, сёстрах, кузенах и кузинах написаны сотни страниц. О нём же – мельком лишь незначительные упоминания, да и то не вполне достоверные». Мать – Либа-Мирьям Вульфовна (Любовь Васильевна) Высоцкая. Дед – Вульф Янкелевич Высоцкий, чаеторговец, купец первой гильдии, – тот самый Высоцкий, о котором после 1917 года говаривали: «Чай Высоцкого, сахар Бродского, а Россия – Троцкого». Уже давно нет на свете Троцкого; фамилия Бродского ассоциируется преимущественно с поэтом – нобелевским лауреатом, но чай Высоцкого до сих пор с удовольствием пьют в Израиле; во многих домах и кафе и сегодня из чашек с пакетиками чая выглядывает ярлычок с эмблемой «W» – означающей «Высоцкий».
Судьба показательно и даже символично вела юного бонвивана и начинающего донжуана Александра Гавронского от роскошного достатка в молодости к жестокой нищете в старости. Но таковы люди: в старости они вспоминают о молодости гораздо чаще, чем в молодости думают о старости. «Огромный семейный клан – целая династия миллионеров Высоцких – Гавронских – Цетлиных – Гоцев. Они и сохраняли традиции иудаизма, и органично влились в российскую культуру». Эх, нынешним российским олигархам перенять бы этот опыт!..
«Старшие в семье, должно быть, сокрушенно качали головами, когда речь заходила о Михаиле (Мойше) – сыне Рахели Высоцкой и Михаила Гоца. Зато для младших он был кумиром. Александр Гавронский его и в глаза не видел: за два года до его рождения кузен Михаил Гоц был арестован. Тюрьма, ссылка в Восточную Сибирь, участие в якутском восстании ссыльных, тяжелое ранение, бессрочная каторга, в связи с состоянием здоровья освобождение по амнистии, самое непосредственное участие в создании Боевой организации эсеровской партии. За границей, прикованный к инвалидному креслу, он оставался, по словам его друга и соратника Бориса Савинкова, «идейным вдохновителем террора». Умер в 1906-м, оставшись для братьев и сестёр романтическим идеалом.
Ну и весёлая была семейка!»
Но веселье этим не исчерпывается. В книге есть интереснейшие материалы о том, как Гавронский стал театральным режиссёром; как в 1920 году поступил в большевистскую партию, но через год из неё выбыл; как четверо его родственников: Дмитрий Гавронский, Илья Фондаминский, Абрам Гоц и Александр Высоцкий – оказались депутатами Учредительного собрания, и что из этого вышло. Важная глава посвящена истории молодой дружбы и последующего расхождения Саши Гавронского с Борисом Пастернаком, которого обидела злая и острая пародия, написанная другом.
Подробно и с любовью рассказывает Татьяна Позднякова об этапах работы героя до его первого ареста в 1934 году. «Послужной список Гавронского рос: с 1920 года он уже начальник просветчасти ГУВУЗа (Государственное управление военно-учебных заведений), через год руководит Шаляпинской студией, с 1922-го подрабатывает в журнале «Красный перец»… В стенах Управления военными учебными заведениями и на заседаниях Реввоенсовета встречался Александр Гавронский с Троцким. Любил потом, между прочим, упомянуть, что как-то играл с ним в шахматы. (Через полтора десятка лет этот факт будет учтён следователями)».
Сомнительное веселье – восстанавливать вехи жизни хорошего человека по следовательским протоколам. Большинство творческих достижений было аннулировано грязной рукой государства. Нельзя же всерьёз считать значительным успехом работу в театральном отделе Моссовета или ГУВУЗе, а тем более в Севжелдорлаге или Озерлаге. А ведь подобная работа продолжалась годами. Понятно, что это была деятельность для элементарного выживания, для пайка, – пусть даже она исполнялась мастерски и вдохновенно.
В 1934 году, 5 января, Гавронский был впервые арестован. И знаете, кто написал на него донос? Бывшая любовница. Среди уникальных архивных документов, приведенных в книге, есть и это заявление в ОГПУ. Этапирован в Москву. В феврале коллегией ОГПУ приговорён к высылке «на три года в Карелию (район Белбалткомбината)». Как пишет автор: «Что уж говорить, конечно, ссыльный – это не зек… Одним из режиссёров в театре Беломорско-Балтийского комбината НКВД стал Александр Гавронский». Сажало ОГПУ, использовало НКВД? Тут нет парадокса: именно в 1934 году ОГПУ вошло в состав НКВД СССР как ГУГБ (Главное управление государственной безопасности).
Любопытно, что дом, в котором прошли отроческие годы Александра, находился на Лубянке и принадлежал страховому обществу «Россия». Да, это тот самый дом, который заняло после революции ВЧК (затем ГПУ-ОГПУ-НКВД-КГБ-ФСБ). И до сих пор оно там чаёк попивает. Какими буквами это учреждение не шифруй, оно раскинуло неумирающие щупальца по всей России, а уж чем оно сограждан поит – про то люди знают.
Так, не оставило учреждение режиссёра в покое. Что занимательно: в этот раз донос (в числе прочих доносов) написала бывшая знакомая той самой бывшей любовницы-доносчицы на Гавронского, причём по степени вредности для властей оценила и его, и любовницу – одинаково. Это бессмысленно пересказывать, это нужно читать! Причём приятнее такие документы читать там, где никто не боится ни НКВД, ни КГБ, ни ФСБ…
21 февраля 1937 года Александр Гавронский был арестован в Медвежьегорске и опять этапирован в Москву. Следствие тянулось около года. В 1938 году ОСО (Особое совещание при НКВД) приговорило его к 8 годам лагерей. И поехал Александр Осипович по этапу в республику Коми, в посёлок Княжпогост – управленческую колонну Севжелдорлага. Впереди было тринадцать лагерных лет, но он ещё не знал об этом…
В 1952 году, 23 июля, Гавронский был освобождён из лагеря и отправлен в ссылку в село Весёлый Кут Одесской области. В 1956 году реабилитирован. Переехал к жене в Кишинёв. Умер 17 августа 1958 года.
Корреспондентка Гавронского Тамара Петкевич – автор автобиографических книг «Жизнь – сапожок непарный» и «На фоне звёзд и страха». Она родилась в 1920 году и прожила 97 лет. В 1940 году она уехала вслед за мужем в ссылку в город Фрунзе; а познакомилась с ним в очереди возле ленинградской тюрьмы «Кресты» в 1937-м, когда оба носили туда передачи для своих отцов. Мать и сестра Тамары остались в Ленинграде и погибли в блокаду.
В 1943-м Тамара была арестована, получила семь лет лагерей. В Севжелдорлаге познакомилась с Гавронским, который стал для неё не только режиссёром, но и духовным учителем и другом. Освобождена в 1950 году. Служила актрисой в Сыктывкарском государственном драматическом театре Коми АССР, в театрах Шадринска, Чебоксар (1954-1956), Кишинёва (1956-1960). К этому периоду относится и переписка, приведенная в книге. Возвратилась в Ленинград, в 1967 году окончила театроведческий факультет Ленинградского института театра, музыки и кинематографии (ЛГИТМиК); работала в Ленинградском доме художественной самодеятельности заведующей репертуарным отделом. Пристойно, но не шикарно.
Казалось бы, горестные раздумья о загубленных талантах могут быть смягчены тем, что это дела давно минувших дней; да и более значительные персоны бесследно гибли в те времена. Но автор-составитель книги совершает чудо: извлекает на свет свидетельства тончайших и восхитительно богатых переживаний, которые даже в неволе наполняют судьбы высшим смыслом. И сквозь сухие факты биографий проступает и оживает душа человеческая – живая, эмоциональная, бесстрашная и неповторимая.
Видите ли, духовную близость нельзя купить. Её можно имитировать, иногда можно ощутить, – но упаковать и принести домой, а потом развернуть и воспользоваться – невозможно. Она как талант, а талант – как деньги: если он есть – так есть, а если его нет – так таки нет (это я неточно цитирую Шолом-Алейхема). Так вот, у Александра Гавронского был талант – он умел различать и вдохновлять чужие таланты. При этом он предпочитал людей умных и добрых, а злых, глупых и жадных сторонился; даже в труднейших обстоятельствах он сохранял оптимизм и высочайшее бескорыстие, зато все, кто знал его, – его любили. А читать о судьбе таланта в трудных обстоятельствах – увлекательно и полезно; в таком положении может оказаться каждый.
Для меня потрясающе интересными были страницы книги, рассказывающие о щедрой еврейской благотворительности семьи Высоцких-Гавронских: они субсидировали, например, сиротский приют для девочек в Иерусалиме, Высшую школу «Торат Хаим» и комитет воспомоществования еврейским земледельцам и ремесленникам в Палестине. Как палестинскому ремесленнику, мне теперь это было очень приятно читать.
Сравнительная лёгкость бытия сыграла с юным Александром злую шутку: повседневный кропотливый труд в молодости не стал для него волшебной и насущной необходимостью. Вот строки о его жизни в Швейцарии, задолго до большевистского октябрьского переворота: «Александр, так и не получивший университетского диплома, долго оставался вечным студентом. Кажется, попробовал наркотики. Испытал искус самоубийства. Пережил тяжёлый душевный кризис. Удачно инсценировал болезнь, что помогло ему освободиться от воинской повинности. Привычно насмешничал и острословил. Располагая неограниченными средствами, путешествовал. Пытался писать. Будто чего-то искал, в прямом смысле слова перебирал различные возможности собственной жизни». Ну чем не современный молодой человек из приличной семьи? Невольно вспоминаются строки старинного стишка: «Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий…»
Талант шлифуется трудом и обстоятельствами. Любой, даже практически неприменимый. Личность служит лишь фундаментом его; конечно, надёжный фундамент предпочтительней ненадёжного, но никакое качество фундамента не искупает пустоты дома, воздвигнутого на нём. Александр Гавронский постиг это интуитивно в старости, но задумывался об этом с юности. Вот его собственное свидетельство – фрагмент письма из села Весёлый Кут Тамаре Петкевич в Шадринск 27 декабря 1952 года:
«…Выволоку на свет божий одну мою теорийку, которая давно тому, когда мы с Пастернаком «сверкали» по Москве, казалась целой теорией и импонировала, а ныне годится разве как схема, да и то лишь поясняющая. Как-то я придумал такое: рассматривать творящее человеческое существо, как соединение всего комплекса его внутренней жизни (и назвал это условно статикой) и того, что происходит, когда наступает творчество в узком смысле, разрядка, осуществление, формовка. Этот процесс для ясности и аналогии назвал я динамикой. И тут-то и начинается самое сложное, возможно и не совсем понятное по существу, но очень приемлемое как схема. В сочетании двух начал, статики и динамики с чем часто бывает раскрытие всего секрета личности; поняв содержание первого и пути второго, мы иногда проникаем в самую суть творческого и человеческого «Я». сейчас не интересно, да и не нужно мне вспоминать все философские и даже научно-психологические ухищрения этой теории.
Отделить статику и динамику в человеке бесконечно трудно, потому что эта самая динамика невероятная надувательница. Она обладает порой злодейской способностью самостоятельного бытия, умеет показать созданной ею формой больше, чем это предпосылочно живёт в творящей личности. Почему и как полная ничтожность пишет совсем хорошие стихи, создаёт очаровывающую музыку? Как и почему такое дрянцо, как Бальмонт, писало чудесные стихи, некоторые из которых и теперь ещё эстетически звучат? А Кончаловский, этот самодовольный, самоуверенный и глупый человек, – разве он не настоящий живописец? Ну, а Пастернак. разве он со стороны «статики» может кого-нибудь взволновать, и разве его «динамика» не надувает (я не ругаюсь, я формулирую) многих (я не намекаю, я сам пострадал), в отношении которых у него чисто подмёточное положение?
Во всём этом сложность невероятная, тут мы уже вплотную подходим к самой глубокой и таинственной проблеме «творчества личности», т. е. к тому, что так много объясняет и само на предельной необъяснимости».
Физическое состояние, в котором Гавронский писал эти строки, было довольно тяжёлым; он мог двигаться, только опираясь на табурет. Никаких приспособлений, облегчающих жизнь, никаких ходунков. Хата в послевоенном украинском селе, нерегулярное питание, скудное меню, интеллектуальное одиночество. Такому быту не позавидовал бы самый бедный ремесленник Палестины. Но дух Гавронского неугасим, он ведёт тёплую, обширную и пространную переписку с многочисленными подругами, беспокоясь о творческих проблемах, не имеющих однозначного решения.
«Дорогу к Гавронскому быстро выучили старшеклассники местной школы. Даже не очень понятно, что их в нём привлекало – он ведь должен был казаться им совсем старым, да к тому же немощный и хромой. Но юнцы любили рядом с ним покурить. Девочки, как и полагалось, смотрели на него влюбленными глазами и с удовольствием наводили порядок в его жизни», – сообщает книга. А он занимался с ребятами литературой, математикой, немецким. Государственная палаческая мысль об изъятии интеллигентов из культурных столиц и водворении их на периферию неожиданно принесла просветительские плоды…
Бессмысленно, да и не нужно пересказывать любую историю о жизни в Советском Союзе тем, кому эта жизнь известна не понаслышке. Неповторимый, специфический, мучительный, горький и одновременно сладостный этот опыт впечатывается в личность навсегда. Как квашеная капуста под правильным гнётом приобретает особенный вкус, так и творческие личности под неправильным, но неотступным давлением в удушливой атмосфере приобретают особенные черты, позволяющие спасти талант и спастись благодаря таланту. Боюсь, следующему поколению такое будет трудно понять. И ещё труднее в прекрасной России будущего дастся людям понимание того, почему талант следует прятать, подчинять и спасать; почему его нельзя просто использовать и им наслаждаться? Ну что ж, может, это и к лучшему…