Благодарственный рассказик
Посвящается И. Ш.
Пристрастие к литературе – как упорство во грехе. Жизнь ежедневная – такая яркая, насыщенная, полная. Никакой выдумкой её не ухватить. Жизнь повседневная – такая скучная, серая, однообразная, блёклая. А опишешь – вроде поярче стала. Расскажешь о ней – и на миг покажется, что была именно такой, как рассказано. А приглядеться если – нет, не такой.
Отсюда активность в социальных сетях как явление микролитературы. Записи в сети не требуют труда. Ни грамотности высокой, ни мастерства, ни черновиков. Как написалось, так и вышло. Сплошное авторское удовольствие – высказаться в глаза незнакомым читателям и знакомым «френдам». Единственное надёжное спасение – не участвовать.
Поэтому о моих проблемах мало кто знает. Разве что родной брат младший, но у него своя семья, дети уже взрослые, ссуды, квартира, налоги… Живущим в Израиле пояснений не требуется. Брат выручает, когда сможет, но жить ко мне не переселится.
Вообще-то я числюсь в суровых и взыскательных критиках. Числюсь – в том микрокосме, в котором вращаюсь. Видите, всё у нас здесь маленькое: микролитература, микрокосм, страна, аудитория, здоровье, мои заработки, страсти и пристрастия. Есть в российской глубинке небольшие города, новости из которых долгими годами не попадают ни в какие ленты, ни на какие страницы… Вот-вот. По литературной популярности сравнимо. По комфорту и питанию, конечно, Израиль обогнал на несколько корпусов. А проблемы у людей всегда есть. У кого суп жидок, у кого жид мелок…
Проблемы – это то, что я в жизни научился видеть в первую очередь. Возможно, здесь слова «видеть» и «создавать» могут показаться синонимами. Возможно… Но учтите: литература строит мир при помощи слов, и неточно употреблённое слово меняет описываемый мир, хотя никак не изменяет действительности. В конце концов, все слова кажутся неточными, а самые главные проблемы в мире создал всё-таки не я.
Так вот, о проблемах. Для одинокого немолодого человека заболеть – серьёзная проблема. Вернее, заболеть-то не проблема; вот выздороветь – это посложнее. Трудно приготовить еду, трудно даже чай заварить. Одинокому и в аптеку некого послать. О работе и речи быть не может. А нет работы – нет денег. Пенсионный возраст ещё не наступил, а хвори – пожалуйста. Конечно, проблема в отодвинутом пенсионном возрасте. Но это проблема общая, так сказать, социальная. А тут вплотную подступили проблемы хоть мелкие, но личные. Живущим в одиночестве дальнейших пояснений не требуется.
И в этом состоянии я получаю по электронной почте рассказ. От давней своей подруги. Можно сказать, от бывшей жены. Мы прожили вместе двенадцать прекрасных лет, а потом она уехала обратно в страну исхода делать карьеру. Но карьеры не сделала и через два года вернулась в Израиль. Пишет, публикуется, участвует в «Фейсбуке». Единственное надёжное спасение – не читать. Но тут – рассказ. О вымышленных людях и неудачных судьбах. О людях, не способных добиться успеха, потому что они даже не задаются вопросом, в чём их успех состоит. О людях, воспринимающих секс, брак и любовь не тремя разнородными процессами, а единой неразрывной триадой; и они несчастны потому, что пытаются найти несуществующее. А о реальных наших ситуациях – ни слова. Короче, рассказ как рассказ. Таких рассказов, как её или мой, – десятки тысяч. Болеющему критику солью на душевные раны.
Вот на что автор рассчитывает? На похвалу, независимо от качества текста. Разумеется, каждый рассказ заслуживает похвалы уже хотя бы за то, что был написан. И в иной ситуации я бы, конечно, похвалил не читая. Тем более что содействовать публикации я никак не могу, особенно в нынешнем состоянии. Но как раз это состояние разбитости побудило собраться и ответить гневно, ответить резко. Пожалуй, это письмо оказалось тем литературным произведением, за которое получен один из самых крупных в моей жизни гонораров. Каким образом? А вот.
Я написал примерно следующее: не стыдно ли имеющему досуг автору вышибать дух из постороннего читателя текстом, не хватающим за живое? Каково мне, больному и голодному, вдаваться в описания природы, увиденные сытыми и досужими. Какую правду несёт в себе и какую помощь оказывает присланный мне текст, если главное в нём – фамилия автора? Правда и польза остались за пределами текста, который всем остальным хорош – не отнял слишком много труда, не потребовал мучительных продуктивных размышлений, и в обозримом будущем придёт к незаинтересованным читателям через Интернет или местную прессу. Дальнейшие следы этого рассказа теряются во мгле…
Через шесть часов после того, как я отправил такое письмо, мы уже беседовали по телефону. На следующий день она спросила мой новый адрес и пришла.
Она пришла. В мою берлогу. Не погнушалась. Принесла с собой курицу и в моей кастрюле на одноконфорочной электроплитке сварила куриный бульон – настоящий. Недаром этот бульон называют «еврейский пенициллин». Полегчало.
Она сказала: «Я тебя не брошу». Эх, раньше бы!.. Но всё, что Господь посылает, происходит вовремя – тогда, когда происходит. И роптать — грешно. Через два дня она принесла блинчики. Здоровье пошло на поправку. Разумеется, в промежутках между едой и бытом мы говорили о литературе. Я похвалил её рассказ. Мог ли я поступить иначе? Тем более что для неё это важно, а мне не стоит никаких усилий. Я говорил почти искренно, но она всё же сказала: «Лицемерное ты существо! Разве мне похвалы нужны? Ты можешь хоть раз в жизни говорить честно и откровенно? Скажи мне правду: я хорошо пишу?»
Все эти вопросы несколько ошеломили меня. Попробуйте-ка не быть лицемерными, когда кормят. Говоря честно и откровенно, я не вполне понимаю, что значит «хорошо писать». В каждом случае эти слова приобретают другое значение. Иногда это синоним слова «популярный». Иногда – слова «увлекательный». А бывает, что и «каллиграфический». Если бы усилить в обществе важность литературы, то, может быть, и уважение неуверенного в себе автора к собственным публикациям возросло бы. Самоуверенные выиграли бы тоже: им добавилось бы уважения от посторонних, которое не пришлось бы оплачивать. При этом увлекательность написанного ничуть не изменилась. Но как повысить важность?
Однажды главный редактор попросил меня быстро изготовить заметку слов на четыреста для рекламной газеты, в которой какими-то немыслимыми взаимозачётами он получил половину полосы. Я очень старался и изваял. А когда мне попалась эта газета, ахнул: заметка о журнале была помещена под статьёй о фирме, выводящей в домах тараканов. И на первый взгляд материалы выглядели одинаково солидно. Посмеет ли кто-то сказать, что хоть один из них был написан плохо? Или хорошо? Усиливает ли подписка на литературный журнал эффективность изгнания тараканов?
Дожёвывая очередной блинчик с вареньем, я мог только хрюкнуть. Мы живём в окружении текстов, в плену слов. Словами и фразами я попытался передать жизнь – но, право же, блинчики с лососиной и тушёное мясо показались мне дороже, лучше и полезнее собрания сочинений. В школе научили – а я заканчивал её при советской власти – что литература есть то, что опубликовано, а классическая литература, достойная подражания, есть то, что включено в учебник. Таким образом, самостоятельно опубликованное в Интернете тоже есть истинная литература. Единственное спасение – не принимать её всерьёз.
В культуре, определяемой русским языком, критики заметили такое явление как литературоцентризм. Это, во-первых, приоритет литературы над остальными видами созидающего мир творчества, а ещё, в тех же первых, построение жизни по литературным лекалам. А что во-вторых, то можно прочитать в Интернете. Например: «Литература становится некой моделью, определяющей жизненные ориентиры человека, душевные переживания, нормы поведения. Ю.М. Лотман подчеркивал, что такое переживание текста для западноевропейской культуры не характерно. Для русской же литературы “характерно стремление слить эти сферы и перестроить бытовую по нормам идеальной”». Благодаря этому, мечты многих и многих – участвовать в этой самой литературе, потому что только она способна уберечь имя и душу от безвестности и забвения. Кажется, что следует отделить мух от котлет – то есть описанное критиками явление не имеет прямого отношения к конкретному рассказу. Но передо мной сидела яркая представительница именно литературоцентризма, и благостно смотрела, как другой адепт литературоцентризма поедает салат.
Я решил перевести стрелки. И спросил: «Ну вот, ты меня кормишь. Лекарства из аптеки принесла. Буквально спасаешь. Могу ли я что-то полезное сделать для тебя?» Она немного подумала и резонно спросила: «А что ты можешь? Денег я у тебя не возьму… Да их у тебя и нет. А, сделаем вот что: напиши для меня что-нибудь. Такое, чтобы мне было приятно. Сумеешь?» Я струсил и ответил: «Попробую». Хотя, честно говоря, должен был ответить «нет». Не смогу. Написать-то не проблема, многие пишут больше в благодарность за меньшее. А вот понравиться…
Причина очень проста: у меня короткое авторское дыхание. Я знаю, что она любит: пространные душещипательные истории, изложенные лёгким оживлённым слогом, желательно – переведённые на русский с других языков, на которых книга имела успех. У героев обязательно возникают проблемы, и обязательно же решаются прежде, чем книга закроется. Сентиментальность и любовные отношения добавлены строго дозировано. Короче: требуется как минимум повесть, а лучше – небольшой роман. Желательно из женской жизни, которая мне известна только понаслышке, и с хорошим концом, в который не верю. И вот пришлось бы выжимать из себя оживлённые лживые фразы, складывая их в заранее придуманные эпизоды. Месяц за месяцем кропотливо трудиться – а значит страдать. Потому что созидание романа похоже на строительство дома: на пустыре в течение долгих месяцев возводится сооружение, которого пока нет в камне, но оно уже есть в подробном проекте. А я привык писать коротко. Статья пишется за день, два, максимум – за неделю. И такое сочинительство скорее напоминает сексуальный акт, чем стройку – дело должно быть окончено в близком времени от его начала, а проекта и плана не нужно вовсе. Спринтерский забег, спринтерское дыхание. А для крупного произведения нужен стайер, тренированный на большие расстояния. Как у Высоцкого: «Я на этой на дистанции помру, не охну, пробегу всего лишь только первый круг — и сдохну». Что, плохой бегун? Нет, хороший! Просто он тренирован на другие достижения. Методика написания — другая.
Я настолько взыскателен к текстам, что жду от них правды и пользы. Типичный литературоцентризм, не правда ли? Но, чтобы высказать правду, желательно для начала её знать. Хотя бы понимать, что именно то, что знаешь, и является правдой, которую непременно нужно высказать. Например, информация о несправедливости. Нуждается ли она в обнародовании? Несправедливость всегда выгодна и удобна одним, несправедливым, и обидна-досадна другим, пострадавшим. Чтобы приобрести такое знание, приходится терпеливо переносить страдания. Я же с детства не люблю страдать. И потому произведения мои и мне подобных содержат идею: «Чего изволите, господин Читатель; а вернее: о чём бы я изволил смиренно просить автора рассказать, если бы был на читательском месте?» В результате получается не то, что продвигает искусство литературы, а то, о чём автор желает повествовать, а читатель готов выслушать. Фактически получается литература социальной сети. Единственный заметный мне выход – держаться от неё подальше.
Но я оказался в собственноручно изготовленной литературной ловушке! И выбираться из неё придётся, оставляя на её шипах клочья авторского мяса. Меня кормят? Кормят. Спасают? Спасают. Блинчики вкусны? Объеденье! В знак признательности следует воспеть то, чего я досконально не понимаю, и аккуратно потрафить чужому художественному вкусу, которого не ощущаю. Говоря научным языком: перестроить бытовую сферу по нормам идеальной. Хотя бы только на словах. И я не смею откреститься от этой задачи…
Огненными буквами на храмовой стене хочется написать: «Мир несправедлив ко мне» — с подробными претензиями к конкретным людям. Но имеются только типографские шрифты и местная бумага. Я, реальный, живой и уже подкормленный, но всё ещё страдающий, не вызываю у подавляющего большинства людей сопереживания. Почему же моя кормилица смеет думать, что сопереживание вызовут её или мои выдуманные бумажные персонажи? Шансов практически нет. Правда уступает место пользе; правды я не знаю, а пользу вижу. Но правда – общая, а польза — персональная.
Это касается и литературной работы. Написал, как смог. Послал литературной подруге это эссе по электронной почте. Обещала не обижаться. Завтра придёт, принесёт плов в кастрюльке. Ещё поговорим о писательском мастерстве. Поклонюсь тем, от кого зависит публикация, в ножки им паду, — и может быть, увижу свои слова оттиснутыми типографским шрифтом на местной бумаге. Конечно, это послужит не истинной благодарностью, а слабым утешением для благодарного.