Заноза
Лесорубы, как опытные пехотинцы, по гусянке забрались на броню вездехода, закрепились по надёжнее и приготовились к броску на поле боя. От просеки до делянки трястись семь километров по бездорожью, по почти девственной и непроходимой тайге.
Вездеход зарычал, как настоящий танк, выпустил изрядный клуб чёрного дыма и резко рванул с места, наматывая на гусеницы тяжёлые километры, первые желтые листья, вперемешку с зелёной травой и грязь дождливого августа.
Володя Петров, новичок в бригаде лесорубов, с ошалелыми глазами вертел головой, впитывая пейзажи надвигающейся осени, и втягивал в себя чистый воздух, не замечая его промозглости. По своей натуре он считался, конечно, философом, а по мироощущению, — настоящим гринписовцем. Володя беззаветно любил природу: зверей, птиц, насекомых, в общем, боготворил всё живое. После окончания сельской школы он трижды поступал в Томский Государственный Университет на биолого-почвенный факультет, но ему каждый раз — то не хватало одного-двух баллов, то возникал какой-нибудь форс-мажор. Резонно решив, что университет никуда не денется, и чтобы из «ботаника», наконец, стать мужчиной, — Володя устроился в родной леспромхоз, в бригаду лесорубов, вальщиком леса второго разряда.
Из гипнотического состояния, в котором находился созерцающий природу будущий биолог Владимир Петров, его вывел грубый голос бригадира дяди Саши. Пытаясь перекричать рёв «танка», Александр Павлович Рублёв, он же дядя Саша, громко рявкнул:
— Слышь, Вовчик, давай щас без выи..нов, ху..шь лес, как все, а то мы из-за тебя, уё..ка, без ё..ной премии останемся. Ты врубился?
Больше всего на свете дядя Саша любил две вещи: беспощадно валить девственный лес и смачно материться по поводу и без. По своей безграмотности и дремучести души он, конечно, не знал, кто такой Рублёв, поэтому искренне считал, что его предназначение на этой земле проистекает от фамилии; то есть — рубить деревья, чем больше, тем лучше.
Что касается второй его любимой вещи, то он считался матерщинником непревзойдённым, «Шнур», он же С. Шнуров, просто отдыхает и корчится в конвульсиях от зависти. Все помнят, как однажды на деревенской свадьбе, изрядно накушавшись самогонки, дядя Саша выдал спич во славу брачующихся, аж на десять минут, причём единственными приличными словами в его тосте оказались имена жениха и невесты.
…По лесной глухомани пробирались молча: кто-то дремал, не обращая внимания на кочки, кто-то курил, думая о своём, кто-то болел с похмелья, чертыхаясь на каждом ухабе. Когда вездеход, наконец, остановился на опушке, все «пехотинцы» дружно спрыгнули на мокрую траву. Володя последовал за всеми. Очутившись на твёрдой земле, он огляделся и окаменел от увиденного. Перед его возбуждённым взором предстал сказочный сосновый бор: одинаковые стройные деревья, как огромные карандаши, ровной шеренгой выстроились в ряд; такой лес называют «корабельным».
Совершенно невозможно отвести глаза от этой величественной красоты, могущества, изящества, рождённого природой. Он сглотнул липкую слюну, глубоко вздохнул кислородного дурмана и обратился к бригадиру:
— Смотрите, дядя Саша, какая красота, а мы её сейчас — под корень.
Дядя Саша, мельком взглянув на чудесный бор, хмуро заметил:
— Вовчик, это не лес, это ё..ные кубометры деловой, ё..ной древесины, между прочим, твоя ё..ная квартальная премия и месячная зарплата тоже.
Володя нервно дёрнул головой и произнёс с грустью в голосе:
— Тёмный вы человек, товарищ Рублёв. А мысли у вас только о деньгах.
Бригадир сплюнул сквозь зубы, нахмурил брови и грубо ответил:
— А ты, Вовчик, за каким х..ем к нам припёрся, катился бы в ё..ные лесники и сторожил бы ё..ный лес от таких гадов, как мы.
На эти обидные слова Володя никак не отреагировал, резко выдернул бензопилу из брюха вездехода и молча поплёлся в сосновый бор.
Надо сказать, что деревья он пилил предельно осторожно и аккуратно, чтобы не поломать кустарник, не погубить молодняк, сохранить муравейники. Конечно, на такую ювелирную работу уходило гораздо больше времени, чем у других лесорубов; по этой причине, бригадир всегда ворчал и был недоволен. Однако в глубине души дядя Саша понимал, что такой сердобольный человек, как Вовчик, в бригаде нужен. Остальные лесорубы глядели на Володю и старались, по мере возможности, тоже беречь молодые деревья, считая себя при этом не последними сволочами.
Бригадир первым завёл свою «Дружбу» и громко крикнул:
— Ну, мужики, мать её за ногу, вперёд и с песней! Дадим стране больше дров и пиломатериала!
Через неделю к делянке, по дороге, проложенной вездеходом, пробились первые лесовозы и погрузчики. Двадцатиметровые сосны, распиленные на несколько частей, укладывали на лесовозы ровненько, как ручки и карандаши в школьный пенал. А бригада номер два под руководством матёрого матерщинника дяди Саши выдвинулась на новое поле битвы, в борьбе за новые кубометры.
Пока водители лесовозов стояли и курили в сторонке, погрузчики, как бы играючи, загружали брёвна, стропальщики укладывали их одно к одному и крепили толстыми цепями, чтобы не рассыпались по дороге. Короче, шла обычная, но спешная работа. В обязанности стропальщиков входила проверка всех звеньев крепёжных цепей, однако при таком аврале они, конечно, ничего не проверили, надеясь на русский авось. Как это часто бывает, русский авось не помог. Одно звено лопнуло и держалось буквально на соплях, до первой серьёзной тряски.
Водитель лесовоза для порядка обошёл вокруг машины, как обычно, попинал колёса, лихо прыгнул в кабину и не спеша двинулся по лесной хляби. Старенький «ЗИЛ», преодолевая непролазную грязь, покачиваясь из стороны в сторону, направился из пункта А в пункт Б. Пунктом Б в данной задаче значился лесоперерабатывающий комбинат на одной из окраин Томска.
…Конец августа. Мелкий, моросящий, гнилой дождь плачет с угрюмого неба, портя настроение, делая дорогу опасной и напрягая водителей.
Мы: я, моя жена Лариса и пятилетний сын Саня возвращаемся домой после почти двухмесячного отпуска, проведённого на университетской базе отдыха. Междугородняя трасса перегружена: рейсовые автобусы доставляют непоседливых пассажиров из одного города в другой, огромные фуры везут разные товары для этих же людей, легковые автомобили мчатся по своим делам, лесовозы торопятся доставить древесину для будущих окон и дверей.
Дорога до города, как автобан, но сейчас мокрая и скользкая, коварная и непредсказуемая. Я веду нашу старенькую «тройку» быстро, но осторожно, не дёргаясь по трассе, особо не пытаясь догнать, или обойти впереди идущий транспорт. Жена и сын на заднем сиденье, кажется, задремали под вкрадчивый голос Андрея Макаревича, льющийся из приёмника: «…Кто виноват, что ты один, и жизнь одна, и так длинна, и так скучна, а ты всё ждёшь, что ты когда-нибудь умрёшь…».
До Томска ещё километров тридцать, может, чуть больше. День повернул в сторону вечера, дождь усилился, на трассе — час пик. Передо мной мчится лесовоз, доверху набитый ровными брёвнами. Я вижу, как его заносит в стороны при каждом незначительном повороте руля, поэтому держусь от него на приличном расстоянии, чем невероятно раздражаю особо дерзких «шумахеров».
Подмигнув поворотником, лесовоз нагло пошёл на обгон впереди идущей машины. Конечно, это был необдуманный и крайне опасный манёвр; я весь внутренне напрягся.
В этот момент цепь, сдерживающая брёвна в пучке, рвётся, и они с бешеной скоростью летят на дорогу, как спички из коробка, — в разные стороны. Ещё секунда — и на трассе полный хаос, неразбериха, паника: кто-то пытается свернуть на обочину, кто-то лавирует между падающими брёвнами, как слаломист, кто-то тормозит.
Не зная, что делать, я пытаюсь сбросить скорость, переключаясь на более низкую передачу. Вдруг какая-то невероятная тяжесть давит мне на правую ступню, и я сильно жму на тормоз. «Тройка» на такой скользкой дороге идёт юзом и останавливается поперёк трассы. А брёвна, как смертоносные торпеды, продолжают скатываться с лесовоза, болтающегося в разные стороны на высокой скорости.
Передние стёкла у «тройки» опущены, и я замечаю, как очередная «торпеда» летит в нашу сторону. «Всё! — мелькнуло в голове. — Нам конец?!»
Но почему-то прожитая жизнь не мелькает у меня перед глазами, ангелы не торопятся забрать нас на небеса, похоронной команды даже не видно. Что-то тут не так?
Происходит невероятное: ровное, как стрела, бревно, диаметром примерно пятнадцать сантиметров, влетает в окно с моей стороны и вылетает со стороны пассажира.
Всё произошло настолько быстро, что я никак не отреагировал. Единственное: запомнил в ту секунду, что снова какая-то неведомая сила вдавила меня в водительское сиденье. Бревно пролетело мимо глаз, оставив ссадину на кончике носа и большую занозу, которая теперь торчала слева, чуть выше ноздри.
Макаревич, однако, ничего не заметил и продолжал дудеть в свою гнусавую дуду; сын даже не проснулся, а жена только вскрикнула: «Ах!». Я сидел за рулём, приклеенный к креслу, и чувствовал, как на кончике носа собирается большая капля крови.
На секунду закрываю глаза, открываю, поворачиваю голову и с удивлением обнаруживаю на пассажирском месте рядом с собой старую цыганку, протягивающую мне платок. Выдернув занозу, я приложил платок к носу, повернулся и спросил Ларису:
— Ты это видела?
— Что видела?
— Ну, вот тут, рядом со мной, сейчас цыганка сидела. Ещё платок мне дала.
— Опять ты, Серёжа, за своё. Ну какая цыганка в нашей машине?
— Наверное, у меня крыша едет? Или у тебя?
Если бы я остановился не поперёк дороги, то бревно, скорее всего, пробило бы лобовое стекло, и нам всем настал бы конец, но цыганка в нужный момент бросила мне на ногу камень, и я затормозил. Если бы она своей железной рукой (а это была именно она) не вдавила меня в водительское кресло, то мне снесло бы не кончик носа, а половину лица. Ну и, конечно, именно она уговорила Ларису сесть на заднее сиденье.
Тряхнув головой, окончательно освободившись от наваждения, открываю дверь и вылезаю из машины. Удивительно, но на ней ни одной царапины. Бревно, пролетевшее сквозь нашу «тройку», лежало на дороге метрах в тридцати. Подойдя к нему, я заметил на торце надпись чёрным фломастером: «C. Прости меня. В. П.».
Что бы это значило? Может быть, это какой-нибудь сердобольный лесоруб Вася Пупкин просит прощения у сосны, которую спилил? А может быть, это мой одноклассник Вова Петров просит прощения у Светы? Интерпретировать можно до бесконечности. Эти рассуждения могут далеко завести.
Кругом метались взволнованные люди в поисках пострадавших. Но их, как ни странно, не было, не считая меня с ободранным носом. Вот это да! Бывает же такое?!
Сейчас эта десятисантиметровая заноза хранится в моей коллекции удивительных вещей…
Предсказание
Воскресенье,19-е мая 1965-го года. Мне восемь лет. Сегодня у нас настоящий праздник, мы с мамой едем на базар!
Несмотря на то, что мы жили в городе, точнее — на его окраине, тем не менее, любая поездка в центр всегда называлась: «Мы едем в город». До сих пор не знаю, почему все так говорили? Наверное, потому, что до центра Томска, точнее — до площади им. Ленина, добираться на автобусе больше часа. А может быть, оттого что cтроящиеся на окраине «Черёмушки» считались далёкой деревней по отношению к центру.
Поскольку утро выдалось довольно прохладным, мама надела на нас с братом вельветовые курточки, пошитые ею самой.
Каких-либо развлечений, аттракционов, парков на наших «Черёмушках», который как-то сразу все стали называть просто «Жилмассивом», ещё не открыли. Десяток пятиэтажных домов — одиноких коробок в чистом поле, трёхэтажная школа номер 53, гастроном «Ласточка» и детский сад — вот и весь посёлок. Поэтому каждая поездка «в город» на базар считалась праздником, в некотором роде развлечением.
Базар в Томске, как и во всех старинных городах, располагался в центре, являясь его сердцем, где местные жители не только покупали необходимое по дешёвке, но и общались, развлекались (на базаре работал летний цирк), узнавали последние новости.
Территория базара была довольно обширна. Здесь, кроме торговых рядов, находился цирк, постоялый двор, примерно такой же, как «Пассаж» в Питере, множество торговых лавок, небольших магазинчиков и различных мастерских. По базару можно было гулять целый день, с наслаждением поедая горячие пирожки за пять копеек, облизывать сладкие разноцветные леденцы — петушки и зайчики, запивая всё это холодной газировкой. Одним словом, приятный вкусный праздник для глаз и желудка, особенно для ребятни!
В настоящее время на этом месте находится «Губернаторский квартал»: Дума; администрация Томской области; областной театр драмы; какой-то старый дом, где открыт очередной коммерческий, никому не нужный банк. От старого уютного городского рынка осталось только одно строение, бывший постоялый двор. Теперь в этом здании факультет университета. Не пойму, кому мешал базар?
Я уже оделся и стоял, готовый к выходу, а брат Саня застрял с завязыванием непослушных шнурков.
— Саша, чего ты возишься? Давай быстрее; пока доберёмся, там уже народу будет тьма, — прикрикнула мама на брата.
— Мам, да у меня шнурок какой-то непослушный.
— Вот скажи мне, почему у Серёжи всегда всё завязывается, а у тебя нет? Почему, он всегда первый готов, а ты вечно копаешься?
Я стоял довольный, ведь меня в очередной раз поставили в пример.
— Саня, вечно ты, как девчонка, копуша, — поддел я брата.
Он обиделся, надул губы, покосился снизу вверх:
— У тебя, Серый, шнурки другие, послушные.
Наконец, мы собрались и вышли из дома.
Прямо у подъезда стоял деревянный стол с лавками, где мужики по выходным с утра пораньше забивали козла, а их жёны пристраивались рядом, грызли семечки, перемывая косточки ненавистным соседям.
— Куда это ты, Маша, с пацанами собралась? — спросила одна из них.
— В город надо, на рынок. Вон ботинки у мальчишек совсем сносились, может, куплю им какие-нибудь недорогие, — быстро ответила мама.
— Привет, братовья! — весело поздоровалась с нами соседка с первого этажа.
Сашка скорчил недовольную мину и отвернулся, а я вежливо ответил:
— Здравствуйте, тётя Зоя.
Мама глянула на дорогу и, заметив приближающийся автобус номер 9, схватила нас за руки и поспешила к остановке. Мы кое-как втиснулись в переполненный автобус. Маму со всех сторон зажали пассажиры, а нас с братом взяли на колени сердобольные бабульки.
Ехать в автобусе хоть и тесно, но весело. Люди общались между собой, радовались выходному дню и тёплой весне. Бабуля, взявшая меня на колени, вкрадчиво заглянула в глаза и нежно спросила:
— Мальчик, как тебя зовут?
— Меня зовут Серёжа, — ответил я.
— А брата твоего как зовут? — не унималась она. — Вы ведь близняшки?
— Мы не близняшки, а братья! А зовут моего брата Саша, — снова вежливо ответил я.
— А куда вы едете? — бабушке явно хотелось хоть с кем-то поговорить.
— А вам зачем знать, куда мы едем? — ответил я вопросом на вопрос.
Так мы ехали, а народу в автобусе не убавлялось. Наверное, все в это утро стремились на базар, истосковавшись по развлечениям и общению. Кроме нас с братом, в автобусе были ещё и другие дети: на базар, как на праздник, всегда ездили семьями.
Через час, заснувшая было кондукторша, гнусавым голосом объявила:
— Конечная! Базар! Граждане, выходим!
Девять часов утра, а народу уже столько, что яблоку негде упасть. Горожане входят и выходят через центральные ворота: заходят «пустые», а выходят с полными авоськами. Заходят задумчивые и грустные, а выходят весёлые и довольные! Вот так базар чудесным образом преображал людей.
Мы с ходу ринулись в это бурлящее, кричащее людское море. Около центральных ворот маму остановила пожилая цыганка:
— Дай, девушка, ручку, погадаю!
Пока мама в растерянности пыталась обойти возникшую преграду, я протянул цыганке свободную руку. Она взяла детскую ручонку, мельком взглянула на ладонь и тихо сказала:
— Жить будешь девяносто три года.
Эта магическая цифра так прочно врезалась в мою детскую память, что я до сих пор, — а мне уже 57, — верю в то, что именно столько и проживу, несмотря ни на что.